Глазами очевидца

 

После смерти Мусы в 1337 г. на престол вступил его сын Маган. Правление его было коротким — всего четыре года — и славы Мали не прибавило. Скорее даже наоборот: сразу же после смерти мансы Мусы, в том же самом 1337 г., войско моси, предводительствуемое их вождем Насеге, выбило мандингский гарнизон из Томбукту, разгра­било город и сожгло его. Правда, победители не помышля­ли о том, чтобы в Томбукту закрепиться; сразу же после своего блестящего и неожиданного успеха они ушли. И все-таки этот набег был очень уж неприятным симптомом начинавшегося ослабления державы Кейта.

Впрочем, когда в 1341 г. Магана сменил последний из крупных правителей средневекового Мали — Сулейман, ему удалось на время задержать этот опасный процесс. Но даже самые обстоятельства восшествия Сулеймана на престол свидетельствовали о нараставшем неблагополучии внутри правящего клана.

Сулейман был братом мансы Мусы 1, и к власти он пришел в обход сыновей своего племянника Магана. Впро­чем, выражением «в обход» следует, пожалуй,, пользо­ваться с немалой долей осторожности. Дело в том, что в насле­довании верховной власти в клане Кейта как будто переплетались несколько принципов, способных нередко приходить в противоречие друг с другом.

Так, мы встречаемся прежде всего с переходом власти от брата к брату: после Сундьяты царствовали один за другим три его сына. Надо сказать, что этнографические описания потомков древних мандингов — малинке, относящиеся к пер­вым трем десятилетиям нашего века, подчеркивали, что и у современных малинке в случае смерти или неспособности правителя какого-либо территориального их объединения его сменяли брат или кузен, но не сын!

Затем, после Халифы, мансой стал Манде Бори (Абу Бекр арабоязычных авторов); он был сыном дочери Сундьяты, откуда и его прозвание Бата Манде Бори — «Бата» указывает на родство по женской линии. Манса Муса I был его внуком, т.е. представлял уже не «чистую» линию создателя державы. Когда же он передавал власть своему сыну, то тем самым попытался обойти традицию передачи власти братьям. Сулейман же с точки зрения этой тради­ции был законным наследником в ничуть не меньшей (если не в большей) степени, чем Маган. И этот же Сулей­ман впоследствии повторил ошибку брата — с еще более плачевным результатом. Иначе говоря, в пору расцвета Мали сталкивались горизонтальный и вертикальный прин­ципы передачи власти, да еще и ощущалось определенное влияние каких-то реликтов наследования по материнской линии. И, как обычно это бывало, некая неопределен­ность в такого рода делах оказывалась чревата весьма нежелательными смутами.

Но как бы то ни было, при «восстановлении в правах» наследования от брата к брату после смерти Магана, по всей видимости, не обошлось и без применения силы (или угрозы ее применения). Нараставшее влияние рабской гвардии обеспе­чивало ей в конце концов последнее слово в вопросах престолонаследия. И тот, кому удавалось привлечь на свою сторону «начальников рабов», мог рассчитывать на успех своих честолюбивых замыслов, даже не имея, казалось бы, бесспорных прав на малийский престол. После смерти мансы Сулеймана в этом пришлось убедиться на горьком собствен­ном опыте его сыну и преемнику, продержавшемуся у власти всего девять месяцев, а затем сброшенному сыном Магана I при поддержке гвардии и ее начальников.

После прихода к власти Сулейман сумел восстановить спокойствие в стране. Манса отстроил разрушенный было Томбукту и наладил мирные отношения с самым опасным южным соседом — во всяком случае, в его правление моси на мандингские владения не нападали. Так что царствование Сулеймана оказалось заключительным этапом расцвета Мали; после него наступил затяжной упадок.

В 1352 г. меринидский султан Марокко Абу Инан, сын того султана Абу-л-Хасана, с которым обменивался посольствами манса Муса I, послал в Мали с официальным дипломати­ческим поручением одного из самых интересных людей ближневосточного средневековья — знаменитого путешест­венника Мухаммеда ибн Абдаллаха ал-Лавати ат-Танджи, более известного под именем Ибн Баттута. Этот человек успел к тому времени объездить всю восточную половину тогдашнего мусульманского мира, включая степи Приазовья и города восточноафриканского побережья на территории современных Сомали, Кении и Танзании, но оставался, не­смотря на немолодые уже годы, в душе молодым и любозна­тельным, живо воспринимая все новое. Ибн Баттута преодо­лел с караваном Сахару, доехал до Ниани и прожил в столице мансы Сулеймана несколько месяцев. Записки Ибн Баттуты, продиктованные им на склоне лет, — не только ценнейший источник для исследователя, но и очень занятный человеческий документ. Притом — единственный в своем роде: ни один человек, кроме Ибн Баттуты, не оставил нам свидетельств очевидца о Мали начала 50-х годов XIV в. Рассказы же о Мали в не раз уже упоминавшихся западно-суданских исторических сочинениях XVII в. отчасти запе­чатлели устное историческое предание о славном прошлом, а отчасти ссылаются как раз на... Ибн Баттуту, но именно на ту часть его рассказа, которая относится к пребыванию мансы Мусы Кейта в Каире.

Итак, выехав из Сиджилмасы, Ибн Баттута направился с караваном в Тегаззу. В этом захудалом сахарском поселке внимание его привлекли соляные разработки. Вот как он описал соляную торговлю, которой жила Тегазза, ради кото­рой она, собственно, и существовала: «Черные приезжают из своей страны и увозят из Тегаззы соль. Соль из Тегаззы продается в Валате по цене от 8 до 10 мискалей за вьюк, а в городе Мали[18] — от 20 до 30 мискалей, часто же доходит и до 40. Соль служит для черных средством обмена, как служат средствами обмена золото и серебро. Черные режут соль на куски и торгуют ею. И несмотря на ничтожность селения Тегазза, в нем продают и покупают много кинтаров золотого песка».

Наблюдательный Ибн Баттута верно определил в своих записках главную особенность совершавшегося на его гла­зах торга: для африканцев золото не было деньгами. Это был просто товар, очень нужный и полезный товар — ведь он обменивался на столь необходимую соль! — но все же только товар.

Ибн Баттута подробно рассказал о своем пути через пустыню. Когда караван из Марокко достиг селения Та-зарахла, он там задержался на несколько дней для отдыха, а вперед, в Валату, выслали гонца — такшифа. Так посту­пали всегда, и делалось это не просто из вежливости. На долгий и трудный путь через Сахару требовалось столько воды, сколько не мог взять с собой никакой караван — если бы, конечно, он не вез воду в качестве единственного полезного груза. Поэтому и отправляли вестника, который должен был позаботиться, чтобы из Валаты выслали на­встречу путникам воду. Случалось, такшиф запаздывал; и тогда к многочисленным костям, рассеянным вдоль всего великого торгового пути через Сахару, добавлялись новые — в таких случаях помощи ждать было неоткуда.

Понятно, что купцы не жалели золота на оплату услуг гонца. Тому, который шел с караваном Ибн Баттуты, за­платили 100 мискалей золота — больше 500 рублей на наши деньги. Такшифы настолько хорошо знали дорогу, что даже слепота не мешала некоторым из них продолжать водить караваны. Через полтораста лет после путешествия Ибн Баттуты такой слепой проводник спас заблудившийся кара­ван, определяя его местонахождение по запаху песка, который ему давали понюхать через каждую милю пути. Но у Ибн Баттуты все обошлось благополучно: через два месяца после выхода из Сиджилмасы он оказался в Валате, малийском форпосте в Сахаре.

После нескольких дней отдыха он двинулся дальше, в сто­лицу Мали. На сей раз можно было не дожидаться, пока соберется караван. «Когда я решился на поездку в Мали, — рассказывает Ибн Баттута, — а между этим городом и Вала-той 24 дня пути для едущего быстро, то нанял только проводника из племени месуфа, так как из-за безопасности этой дороги нет нужды путешествовать большим караваном». Именно безопасность дороги больше всего поразила Ибн Баттуту, достаточно насмотревшегося за свои странствования по восточной части мусульманского мира на разного рода дорожные неприятности и неожиданности. Спокойный путь, богатые селения вдоль дороги, где можно было закупить все необходимое путешественнику продовольствие, — такое не так уж часто можно было встретить в первой половине XIV в. где-нибудь в Иране или мусульманской Индии.

Манса Сулейман прилагал много стараний к тому, чтобы торговля с Северной Африкой развивалась спокойно и беспрепятственно. А безопасность главных караванных дорог — Ибн Баттута двигался как раз по одной из них — была для этого жизненно необходима. Мало того, мандингское правительство внимательно следило за тем, чтобы никто не чинил притеснений приезжим купцам. Этим поддержива-лась высокая репутация царей Мали как деловых партнеров, сложившаяся при предшественниках Сулеймана и особенно укрепившаяся в царствование все того же Мусы I.

«Однажды в пятницу я присутствовал на проповеди, — рассказывает Ибн Баттута, — как вдруг один купец из числа ученых месуфа, которого звали Абу Хафс, встал и сказал: „О присутствующие в мечети! Призываю вас в свидетели моей жалобы на мансу Сулеймана...". Как только он это сказал, из-за загородки, за которой сидел султан, вышли не­сколько человек и сказали ему: „Кто твой обидчик? И кто у тебя что взял?". Купец ответил: „Манса-дьон Валаты — то есть ее правитель — взял у меня ценностей на 600 мискалей, а заплатить за все хочет 100!". Султан сразу же послал за правителем. Через несколько дней тот явился, и государь отправил их обоих к судье. Последний подтвердил правоту купца и взятие у него ценностей. И после этого государь сместил правителя с его должности».

Из этого рассказа Ибн Баттуты очень хорошо видно, как заботился Сулейман об интересах транссахарской тор­говли. Терпеть самоуправство и вымогательство наместника в таком важном пункте, как Валата, — значило поставить под угрозу хорошие отношения с богатыми и влиятельными североафриканскими купцами. И Сулейман без колебаний по­жертвовал своим доверенным рабом.

А экономические возможности и влияние купцов, занятых в караванной торговле, и в самом деле были огромны. В такой торговле, требовавшей колоссальных по тем временам затрат на снаряжение караванов и перевозку товара, могли участво­вать только очень состоятельные люди. За многие столетия, предшествовавшие правлению мансы Сулеймана, сложились настоящие купеческие династии, чьим главным занятием была торговля между Северной и Западной Африкой. Эти династии в конце концов молчаливо поделили между собой весь великий торговый путь от торгово-ремесленных городов Марокко или Египта до глухих углов на границе саванны и тропического леса, путь, по которому двигался непрерыв­ный поток: соль и ремесленные изделия — на юг, золото и невольники — на север.

Могут возразить: но какое значение имела эта торгов­ля для простых земледельцев или охотников Мали и подчи­нявшихся его верховной власти княжеств? Ведь все выгоды от торговли золотом получали крупные купцы и местная аристо­кратия.

Верно, конечно, что от золота громадное большинство жи­телей страны никакой непосредственной пользы получить не могло. Но нельзя отделять в этом товарообороте золото от соли — в ней нуждались все без исключения, а получить соль в достаточном количестве можно было только в обмен на золото. Торговый поток был единым целым, так что разор­вать его было невозможно.

Но главное заключалось даже не в этом. Внешняя, транссахарская, торговля ни в коей мере не отменила и не заменила испокон веков существовавшего внутреннего обме­на в той же внутренней дельте Нигера и в прилегаю­щих к ней областях. Как и столетия назад, здесь продол­жали обменивать зерно, хлопчатые ткани, железные и медные изделия местных ремесленников на продукцию скотоводов Сахары. У нас уже была речь о «связке» Дженне — Томбукту, обеспечивавшей жизнеспособность центра южной оконечности западного транссахарского пути. И дело не огра­ничивалось продовольствием: нужды подавляющей массы местного населения в ремесленной продукции удовлетворя­лись трудом и умением собственных, суданских, мастеров. Ведь те североафриканские изделия, которые приходили с караванами, предназначались все той же социальной верхуш­ке, а рядовому земледельцу или скотоводу они были, по сути дела, ни к чему. Да и поступало их с севера отно­сительно малое количество.

Иное дело соль. Доставленная из Сахары, она продви­галась дальше на юг, постепенно раздробляясь на все более и более мелкие партии — и так вплоть до горсти, на которую выменивал свое зерно какой-нибудь общинник где-то во внутренней дельте, а то и еще выше по течению Нигера. И такая торговля была в конечном счете куда более необходима населению этой части Африки, чем тор­говля золотом. Особенно это ощущалось до XIV в., пока главным золотодобывающим районом оставался все тот же Бамбук — Бамбудугу, междуречье Бакоя и Бафинга, которые, сливаясь, образуют реку Сенегал. Но в XIV в. появился новый золотоносный район — Бито, или Биту, располагав­шийся на севере современной Ганы (бывшего Золотого Берега) между реками Черная и Белая Вольта. И, как считают большинство исследователей, именно с этого времени оказался активно вовлечен в торговлю золотом и Дженне, ставший главным сборным пунктом драгоценного металла, приходившего теперь с юго-востока. Это означало заметное расширение торговых связей Дженне в новом направлении, но отнюдь не отменило традиционной схемы организации и традиционного разделения труда в торговле в целом.

По-прежнему северную половину торгового пути обслужи­вали североафриканские купцы. Они доставляли соль и прочие товары в суданские города — Гао, Томбукту, Дженне. Здесь грузы переваливали на речные суда или на головы рабов-носильщиков, и торговля переходила уже в руки местных, суданских, купцов. Чаще всего это были дьюла — так в Западной Африке и сейчас еще называют малинке, занимаю­щихся торговлей. Это были те самые «вангара», или «ванджарата», с которыми мы встречались в Древней Гане. Именно они возглавляли сбор золота. И именно они собирали дани с подданных государей из клана Кейта, о чем у нас недавно шла речь. Разделение труда, таким образом, было не только межэтническим, но даже и междурасовым. А какова была организация «внешней» торговли через Сахару в те времена, можно судить по такой вот любопытной картине. Крупный филолог XVII в. Ахмед ибн Мухаммед а л-Мак ка­ри рассказывал, что его старшие родственники, пятеро братьев ал-Маккари занимали видное место в транссахар-ской торговле. Двое жили в Тлемсене, где получали евро­пейские или ближневосточные товары. Эти товары они от­правляли двум другим братьям, сидевшим в Валате. Те обменивали их на золото и слоновую кость и переправляли полученное в результате обмена на север. А старший брат, глава этого крупного торгового дома, поселился в Сиджил-масе — она оставалась важнейшим центром и рынком караванной торговли, и отсюда удобнее всего было следить за движением цен и давать необходимые инструкции осталь­ным участникам дела.