Конец главы

 

Захват Аудагоста был крупнейшим внешнеполитическим успехом государей средневековой Ганы. И результатом целе­направленной и последовательной политики. Отчасти об этом только что говорилось. Но главное заключалось все же не просто в важности оазиса и города как таковых. Правители Ганы, так же как и сменившие их впоследствии цари Мали и Сонгай, старались как можно полнее подчинить себе тор­говлю через Сахару. Лишние посредники были в ней ни к чему. Во всяком случае, их роль желательно было свести к мини­муму; это относилось и к берберским правителям Аудагоста. Избавившись от них, кайямага к началу XI в. сделался единоличным распорядителем южной оконечности транссахарского пути.

Это было время наивысшего могущества Ганы. На огром­ном пространстве от средней дельты Нигера до низовий Сенегала и от плато Тагант до Верхнего Нигера прави­тель Ганы признавался как высший политический авторитет. Ал-Бекри утверждал, будто численность его войска состав­ляла двести тысяч человек. Конечно, средневековые авторы обычно склонны были основательно преувеличивать числен­ность армий, о которых писали: если своих, то это свидетель­ствовало о могуществе и величии, а если чужих, то их колос­сальные размеры служили лишним свидетельством доблести защитников правого дела, которых в таких случаях оказыва­лась горсточка. Так что уменьшив цифру ал-Бекри на поря­док, мы окажемся гораздо ближе к истине, хотя, наверно, и такая цифра будет слишком велика. Но дело не в цифрах, а в том, что таким способом арабский ученый и те люди, чьими рассказами он пользовался, хотели показать силу и величие западноафриканской державы.

Еще более определенно сделал это ал-Идриси, хотя, как нередко бывало в средневековой арабоязычной литературе, его сведения имели уже столетнюю давность. «Все эти страны, о которых мы рассказали, — писал он, — находятся в под­чинении у государя Ганы. Они выплачивают ему дань, а он их защищает».

Но в торговом характере политики Ганы таилась и по­стоянная опасность. Ведь из такой политики, как уже гово­рилось, неизбежно вытекало стремление избавиться от по­средников. А на этом пути рано или поздно должно было произойти решительное столкновение с самым невыгодным и агрессивным из посредников, с сахарскими кочевниками. Пока сильное и относительно централизованное полити­ческое образование, располагавшее внушительной военной мощью, противостояло разрозненным кочевым племенам, все шло хорошо. И даже оказывались возможными такие боль­шие успехи, как подчинение Аудагоста. Но успехам этим немедленно пришел конец, как только в северной части Западной Сахары оформилась мощная «конфедерация» бер­берских племен группы санхаджа. Приближался конец блистательной главы истории средневекового Западного Судана — той главы, олицетворением которой навсегда сделалась Древняя Гана, «страна золота» арабских гео­графов.

История этой берберской кочевой конфедерации, ведущей силой которой стало племя лемтуна, сама по себе достаточ­но красочна да и характерна, потому что предвосхитила многие черты будущих мусульманских реформаторских дви­жений как в Западной, так и в Северо-Восточной Африке и

даже в самой Аравии и могла бы стать предметом особого рассказа. Идеологической основой союза племен сделалась проповедь богослова Абдаллаха ибн Ясина из племени геззула.

Как всякий средневековый религиозный реформатор, Аб­даллах прежде всего призывал очистить «истинную веру» от недопустимых новшеств, требуя от своих приверженцев стро­гого соблюдения основных предписаний ислама, воздержан­ного и почти аскетического образа жизни. Сам он, впрочем, едва ли мог служить примером в этом отношении: «Абдаллах был женат на многих женщинах, — спокойно поясняет его современник, все тот же Абу Убейд ал-Бекри, — он женился на нескольких каждый месяц и разводился с ними. Неслы­ханно было, чтобы оставалась красивая женщина, которую он бы не потребовал себе в жены. Подарки же его этим женщинам не превышали четырех мискалей золота».

Но для кочевой знати, мало интересовавшейся тонкостями догматики, да и для массы рядовых кочевников призывы к «священной войне» против «черных язычников» имели очень ясный и определенный практический смысл. Кочевники ни­чуть не хуже царей Ганы понимали, что чем меньше будет посредников в торговле, тем большие барыши достанутся им, хозяевам пустыни. И призыв к «священной войне» — джи­хаду — давал, казалось, хорошие шансы перераспреде­лить в свою пользу доходы от сахарской торговли.

Успешное завоевание Марокко, правда, на некоторое вре­мя отвлекло внимание верхушки Алморавидов от сахарских проблем. Но только на некоторое время. И уже в сере­дине 70-х годов XI в. войско кочевников, захватив Кумби, столицу Ганы, подвергло город страшному разгрому.

Однако военная победа не принесла кочевникам желаемых долговременных экономических выгод. Прежде всего потому, что союз санхаджийских племен, сделавший возможной та­кую победу, сам оказался настолько непрочен, что разва­лился — и всего через одиннадцать лет после захвата Кумби (который кочевники к тому же не могли, да и не помышляли, видимо, удерживать в своих руках). Кроме того, природные условия тогдашнего Сахеля тоже оказались серьезным пре­пятствием. И сами санхаджа, и еще больше их верблюды с трудом переносили дождливые сезоны. Поэтому невоз­можно было прочно обосноваться в районе того же Аудагоста (во всяком случае, до обозначившегося в XII в. высы­хания климата), и дело сводилось к отдельным набегам в сухое время года. А уж когда после смерти в 1087 г. вождя лемтуна Абу Бекра объединение племен распалось, нечего стало и думать об увеличении доли в торговых доходах: все возвращалось на круги своя.

Ал-Идриси в «Книги Рожера»[10] показал те изменения, что произошли в Гане за столетие, протекшее между соз­данием «Книги путей и государств» ал-Бекри и его соб­ственных трудов. В основном эти изменения относились к распространению ислама в Западной Африке. Ведь единст­венным мало-мальски долговечным итогом победы Алмо­равидов оказалось некоторое ускорение в продвижении ислама в Судан.

Да и здесь успехи были вовсе не так велики. И уж во всяком случае, никак нельзя приписать Алморавидам всю заслугу внедрения ислама в Западной Африке (а это иногда делали совсем не так давно, еще в 60-х годах). Нельзя хотя бы потому, что это очень и очень длительный процесс и он далеко не закончился еще и сегодня. Тем более невозможно поверить, что набег кочевников — пусть даже очень результативный, но не имевший тем не менее никаких серьезных полити­ческих последствий, — смог бы разом опрокинуть древ­ние верования, уходившие корнями в глубину веков, и утвер­дить на их месте новое и совершенно чуждое массам вероучение.

Гана продолжала существовать. Именно к периоду после алморавидского погрома относятся, как уже говорилось, находки Томассе, Мони и Шумовского во время раскопок в Кумби-Сале. Торговля с Северной Африкой не прекрати­лась. Но могущество Ганы быстро пошло на убыль. А это влекло за собой неприятные последствия в самом Западном Судане: прежние данники осмелели и начали проявлять самостоятельность — сначала робко, потом все увереннее и увереннее.

return false">ссылка скрыта

К концу XII в. уже никто в Судане не признавал гегемонию кайямаги. Появилось сразу несколько соперничав­ших между собой политических единиц. Во главе их стояли бывшие данники, а порой и просто бывшие наместники пра­вителя Ганы. К таким наместникам принадлежал, по преда­нию, и Сумаоро Канте, правитель княжества народа сосо (предание утверждает даже, что прежде он был-де рабом царя Ганы). Короткое время даже казалось, что именно Сосо сменит Гану в роли гегемона западносуданской «большой

политики». Этого, правда, не случилось, хотя и не по ви­не Ганы, но все же бывший наместник в начале XIII в. завла­дел Кумби.

Так был нанесен решающий удар могуществу Ганы. После занятия столицы войском Сумаоро ее оставили купцы, пере­бравшиеся в новый город — Валату, расположенную в не­скольких сотнях километров к северу от Кумби. Соответ­ственно туда переселился и торговый центр.

После этого Гана захирела уже окончательно. Правда, она продолжила свое существование как данник новой большой суданской державы — Мали. Правитель Ганы даже сохра­нил — единственный из всех данников малийского мансы (царя) — право именоваться царем. Конечно, это было не более чем протокольной уступкой. Все же прошлая слава и авторитет сохраняли притягательную силу для позднейших поколений: ведь не случайно все мелкие и не очень мелкие княжества, возникавшие в стране сонинке в XIII в., претен­довали на то, что образовались в результате распада древ­него Уагаду — Ганы. И тем не менее реальной силой на пред­стоявшие почти два столетия становилось Мали, великая дер­жава династии Кейта. К рассказу о ней мы и перейдем.