ЖАК РАНСЬЕР

реальности» и лежит в основе исправлений, ко­торым Фрейд подвергает интригу у Йенсена, Гофмана или Ибсена. Именно очная ставка с логикой эстетического бессознательного и по­буждает его восстановить правильную этиоло­гию случаев Ханольда и Натанаэля, правиль­ный конец «Росмерсхольма», а также и пра­вильную позу Моисея, позу спокойствия, разу­ма, победившего священный пафос. Все проис­ходит так, будто эти анализы были в равной степени и средствами сопротивления той ни­гилистической энтропии, которую Фрейд уло­вил и отверг в произведениях эстетического ре­жима искусства и которой, однако, он воздаст должное, теоретически осмыслив влечение к смерти.

Тогда можно понять парадоксальное со­отношение между эстетическими анализами Фрейда и теми анализами, которые позднее станут на него ссылаться. Последние будут стремиться опровергнуть фрейдовский биогра-физм и его безразличие к художественной «форме». В особенностях безмолвно отвергаю­щего фигуративный рассказ живописного маз­ка, в «запинках» литературного текста, отме­чающих действие в языке какого-то «другого языка», будут искать они отдачу бессознатель­ного, понятую как оттиск безымянной истины или потрясение от мощи Другого, в принци­пе превосходящей любое адекватное чувствен­ное представление. В начале «Моисея» Фрейд

 

ЭСТЕТИЧЕСКОЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ 79

упоминает о потрясении, вызываемом велики­ми произведениями, и о смятении, которое мо­жет охватить мысль перед загадкой этого по­трясения. «Не утверждалось ли даже каким-либо специалистом по эстетике, что именно эта растерянность нашего разума и обусловли­вает наивысшую степень воздействия, на ка­кую только способно произведение искусства? Мне, однако же, трудно поверить в подобное условие» ⁴. Движущая сила фрейдовских ана­лизов, причина предпочтения, которое он от­дает биографической интриге, именно в этом: он отказывается приписать мощь живописи, скульптуры или литературы этой растерянно­сти. Чтобы снять тезис гипотетического специ­алиста по эстетике, он готов переделать любую историю и даже, если понадобится, переписать священный текст. Но сей гипотетический для него специалист по эстетике сегодня является весьма заметной фигурой в поле эстетической мысли и зачастую ссылается на Фрейда, что­бы обосновать тот тезис, который последний стремился опровергнуть, тезис, связывающий силу произведения с эффектом растерянности. Здесь в первую очередь приходят в голову поздние анализы Лиотара, разрабатывающие эстетику возвышенного, тремя столпами кото-

4 Essais de psychanalyse appliguee, p. 10 (ср. с. 218 рус. пер.].