Смертный грех 6 страница

— Ах, Урсула, — шептала Сесилия, — Урсула… Она вдруг страшно закричала. Ей показалось, что ее тело разрывается изнутри, и она почувствовала, что постель становится влажной и липкой.

— Александр! — эхом отозвался ее крик в комнатах.

Урсула прижала ее к себе.

— А я не верила вам, — прошептала она. — Не верила в вашу любовь!

Сесилия не вставала с постели несколько дней. Из-за травмы головы она теряла сознание, когда пыталась сесть.

Она лежала и смотрела в окно, в полузабытьи, лишенная всяких чувств. Она не могла ни на чем сосредоточиться.

Однажды вечером, когда уже унесли ужин, вошла Урсула и села возле нее.

— Как самочувствие? — озабоченно произнесла она.

— Не знаю, — ответила Сесилия. — Честно говоря, не знаю. Я не в состоянии что-либо чувствовать.

Урсула сжала ее руку.

— Как я была несправедлива к вам! И прежде всего к Александру!

Медленно повернув голову, Сесилия посмотрела на нее.

— Нет, — тихо сказала она, — ты не была абсолютно не права. У Александра были свои трудности.

Золовка окаменела.

— Попробуй мягче относиться к нему, Урсула! Александр был очень, очень несчастным человеком.

— А теперь он… здоров?

— Он пытается выздороветь. И мы с ним очень счастливы, разве ты не замечаешь?

— Замечаю. Да, это так. Но…

— Урсула! Сделай мне одно одолжение, расскажи мне о детстве и отрочестве Александра! Он многого не помнит, видишь ли…

— Почему ты хочешь знать об этом? — уклончиво спросила Урсула.

— Потому что это бесконечно много значит для меня. Потому что та часть его жизни может послужить ключом к тому, что произошло позднее с ним.

— Его… слабость к этим безумцам, ты это имеешь в виду? О, все это так отвратительно! Противоестественно!

— Но ведь ты же не думаешь, Урсула, что он хотел этого? Он был столь же потрясен, как и мы с тобой.

— Неужели? — с горечью произнесла Урсула. — Что-то я сомневаюсь в этом. Нет, Сесилия, Александр всегда был таким. Насколько я помню…

Она замолчала, преисполненная отвращения.

— Урсула, будь добра! Я должна знать это!

— Но я не могу говорить об этом!

— Попытайся! Погаси свет, может быть, так тебе будет легче. Ведь Александр ничего не помнит.

— Уж он-то должен помнить! Ведь то, что случилось, было ужасно.

— Возможно, поэтому он ничего и не помнит. Может быть, все это было настолько жутким, что память отказывается воспроизводить случившееся.

— Меня бы это не удивило…

— Ну, так что же было? — после некоторой паузы спросила Сесилия.

— Нет, я действительно не могу…

Но она продолжала сидеть рядом, и это обнадежило Сесилию.

— Урсула, мы с Александром говорили обо всем, он рассказал мне все, что смог вспомнить. И это было нелегко для нас обоих. Мне тоже сначала показалось, что все это отвратительно. Я не понимала, как можно быть таким, как он. Это было как болезнь, хотя я не думаю, что это можно назвать болезнью. И в то же время он просто замечательный человек!

Сестра Александра кивнула, плотно сжав ярко накрашенные губы, потом вздохнула.

— Ну, хорошо, я попытаюсь. Хотя мне все это противно.

И она рассказала все: о чуме, от которой погибли их братья и сестры, о несчастной матери, обожавшей Александра, об отце, который был развратником, каких мало.

— А картины? — спросила Сесилия. — Александр говорил мне о каких-то картинах в комнате отца, которые ему не нравились.

— Уфф! Картины в комнате отца и вправду были противоестественными. Вызывающе жирные тела женщин. Не искусство, а просто… как же это назвать? Просто грязная мужская фантазия. Мать ненавидела эту комнату, и когда отец умер, она сожгла все картины.

— Как ты думаешь, не оказали ли они какое-то влияние на формирование Александра?

Урсула задумалась.

— Не знаю. Думаю, вряд ли. Во всяком случае, из-за этих картин он был много раз бит.

— Как все это было?

— Несколько раз обнаруживалось, что он заходил туда. Эта была, как ты понимаешь, запретная территория. И отец приказал слуге отвесить мальчику десять палочных ударов, если тот будет соваться в его комнату.

— Значит, Александру нравилось заходить туда и смотреть на всю эту мазню?

— Не могу сказать точно. Думаю, все это не имеет особого значения.

«А я так не считаю», — подумала Сесилия.

— Ты сказала, что Александр всегда бывал несчастен в любви?

— Да, абсолютно. Ведь ему не было и двенадцати лет, когда его застали врасплох в одной немыслимой ситуации.

— С мужчиной?

— Да. А именно, со слугой отца, оставшегося у нас после его смерти. Разумеется, он в тот же день был уволен. Ему учинили допрос, хотя он уверял всех в своей невиновности.

— А потом что-нибудь было?

— Не раньше, чем в то время, когда поползли эти гадкие слухи.

Сесилия уставилась в потолок.

— Ты говоришь, двенадцать лет? А в каком возрасте его пороли за то, что он заходил в ту самую комнату?

— Это было… Да, это было в последний год жизни отца.

— Значит, Александру было лет шесть-семь. Ты видела, как его пороли?

— О, я уже не помню! Нет, этого я не помню!

— А во время порки никто не заметил в нем чего-либо странного?

— Нет.

— Почему слуга остался у вас, когда отец умер?

— Он просил и умолял об этом мать.

— Вот так-то! — торжествующе произнесла Сесилия. — Потому что в доме был маленький мальчик, которого он мог использовать, пообещав, что тот избежит за это порки, но будет наказан, если проболтается или не сделает то, к чему его принуждают. Маленькому мальчику, любопытному, как все мальчишки, интересно было смотреть на голых женщин. Но его принудили к действиям, неестественным для него. Разве это не может быть так?

Не дожидаясь ответа, она продолжала:

— Ты говорила, что Александр должен был помнить одну ужасную ситуацию. Ты имела в виду тот случай, когда его застали со слугой? Когда ему было двенадцать лет?

— Именно это. Это был ужасный день. Мать, которая пылинки сдувала с Александра, стала совершенно безумной: она била его, выла и кричала, ругала его последними словами. После этого Александр ни с кем не разговаривал несколько недель.

Урсула замолчала.

— Да, — тихо произнесла она после паузы. — С ним тогда что-то произошло. Возможно, у него был шок, и он забыл свое детство. Застигнутый врасплох за гнусным занятием и потом избитый до крови своей любящей матерью. Да, и я тоже била его… — пристыжено добавила она.

Сесилия ничего не сказала, только глотнула слюну.

— Ты в самом деле думаешь, что его соблазнил слуга, а потом использовал? — тихо спросила Урсула.

— Я ничего не знаю об этом. С моей стороны это только предположение.

— А ты не могла бы спросить об этом моего брата?

— Я так и сделаю. Когда он вернется домой. Если вернется.

В тот вечер Сесилия ощутила прилив сил. Она верила словам Тарье, что только тот, кто родился с такими отклонениями, неизлечим. И теперь она допускала хоть какую-то возможность того, что Александр изначально был нормальным. И что он снова может стать таким.

Ах, терпеливое сердце, твоя способность надеяться безгранична!

Летом было отправлено два письма.

Одно из них прошло длинный путь из Гростенсхольма в Копенгаген. Это было письмо от Лив к дочери Сесилии.

«Если бы это было так.. — сурово подумала Сесилия. — Что ты еще такое задумал, маленькое сатанинское отродье? Или ты просто решил, что выгодно иметь приличный фасад?»

Второе письмо шло еще дольше. Оно было адресовано Александру Паладину и отправлено с посыльным курьером Его Величества короля: Урсуле посчастливилось перехватить этого курьера и всучить ему письмо, которое тот обещал передать в руки ее брату.

Александр находился в особняке, который реквизировали в Нинбурге офицеры. Он с удивлением заметил, что письмо надписано рукой Урсулы: сестра не писала ему уже много лет.

Ощущая смутный страх, он вскрыл письмо.

«Ближе к делу…» — тревожно подумал он, чувствуя в груди тупую боль из-за дурных предчувствий.

У него болезненно ёкнуло в груди.

Он вдруг обнаружил, что его пальцы скручивают уголки письма. Он инстинктивно расправил смятую бумагу.

Александр отложил письмо и посмотрел невидящими глазами в окно.

Еще много детей…

Постучал и вошел посыльный.

— Его Величество собирает военный совет, полковник. Армия готова к наступлению.

 

Королю Кристиану приходилось туго.

Он беспомощно лежал в своей роскошной походной кровати с пологом и прочей мишурой, выглядевшей довольно нелепо на фоне суровой походной жизни.

— Я должен встать! — нетерпеливо произнес он. — Встать и разбить в пух и прах Тилли!

— Через неделю, Ваше Величество, — сказал ему его личный врач, — Ваше Величество еще не достаточно окрепли.

— Это ты так говоришь! Сегодня же встану!

Врач настаивал на своем.

— Я могу позвать полевого лекаря, так что Ваше Величество сможет проконсультироваться у него.

— Полевого лекаря? От этих мясников я предпочитаю держаться подальше.

— Это очень толковый лекарь. Молодой норвежский парень. Ученый. Я сам разговаривал с ним, он знает поразительно много.

— Норвежский? Хм, — сказал король Кристиан, который всегда относился тепло к своей второй стране. — Там жил наш самый лучший врач. К сожалению, он уже умер. Его звали Тенгель.

— Это его внук, Ваше Величество.

Король вскочил так быстро, что почувствовал в голове режущую боль.

— Ой-ой-ой, ах!.. Он снова лег. — Позовите его! Быстрее! Я хочу видеть этого парня.

Его Величество удовлетворенно проворчал еще что-то. Внук господина Тенгеля. Прекрасно!

Вскоре Тарье явился из полевого госпиталя в королевский дом в Нинбурге.

Врач представил королю молодого человека.

— Тарье Линд из рода Людей Льда? — сказал король. — Я не имел счастья встречаться с Вашим дедом, или, скажем так, я был всегда настолько здоров, что не имел нужды встречаться с ним. Кстати, я знаю его внучку. Она служит придворной дамой у моей дорогой супруги.

— Очевидно, это Сесилия, — улыбнулся Тарье. — Моя кузина. Она всегда тепло отзывалась о Вашем Величестве.

И оба поняли, что под этим подразумевалось: но не о Кирстен Мунк.

Тарье показал, на что он способен: вот это был осмотр! Ни один дюйм бесценного королевского тела не остался без внимания.

— Печень не в порядке, — сказал Тарье.

— Неужели? — спросил король. — И это серьезно?

— Не очень. Но она увеличена.

— И что же теперь делать?

— Осложнения возникли по причине обильных возлияний, Ваше Величество, — дипломатично ответил Тарье.

— Хм… — проворчал Кристиан. — Значит, с печенью у меня неважно.

Молодой норвежец обнаружил еще пару небольших изъянов.

— Но вообще-то я должен сказать, что у Вашего Величества на редкость крепкое здоровье, учитывая возраст и нагрузку. Можно только радоваться такой физической крепости.

Это было приятно слышать пятидесятилетнему монарху.

— Но… — строго добавил Тарье. — Ваш личный врач совершенно прав: Вашему Величеству нужен покой по крайней мере еще неделю.

— Но ведь Тилли стягивает свои войска! А за спиной у них армия Валленштайна. Одному Богу известно, что они надумали.

— Это не важно. Здоровье Вашего Величества прежде всего. Повреждение головы может дать осложнение, если вовремя не вылечиться.

Король неохотно подчинился.

 

В середине августа он был уже здоров. Он тут же провел военный совет, как всегда, энергично и безрассудно.

И тут же стал готовиться к наступлению.

Битва при Нинбурге не вошла в историю в силу своей незначительности. Она продолжалась целый месяц, так и не приведя к прямому столкновению. Были лишь локальные стычки, то здесь, то там.

В конце концов Тилли вынужден был отступить, а король Кристиан, преисполненный отваги и мужества, преследовал католическую армию.

В битве при Нинбурге «меченый» потомок Людей Льда впервые убил человека. Это произошло на одном из холмов, недалеко от города — и он с почтительным страхом смотрел на свой окровавленный меч. Убитый наемник лежал у его ног.

Он с восхищением смотрел на кровь. Его глаза засияли и засверкали, он тихо рассмеялся.

— Я бессмертен и непобедим! — прошептал он. — Я в самом деле один из них!

Весь горя от возбуждения, он спустился в долину в поисках католиков.

И к вечеру он убил уже пятерых — в основном, нападая сзади, — и с каждым разом желтоватый отсвет в его глазах становился все ярче и ярче.

Он питал презрение к мушкету. Окровавленный клинок — вот что ему нравилось.

Злой дух Людей Льда наконец-то овладел «меченым» среди внуков Тенгеля.

В тот вечер Йеспер провожал раненного в руку юношу в большой и грязный сарай, именуемый полевым госпиталем.

— Господи, вот это встреча! — воскликнул Йеспер. — Ведь это же Тарье! Что ты здесь делаешь?

Тарье тоже был удивлен.

— Неужто это тот самый конюхов сын? Вот это да! Их обоюдная радость была велика, но она стала еще больше, когда Йеспер рассказал об обоих братьях. Они долго сидели с Тарье и болтали о том, что всем четверым хочется домой, но потом Тарье позвали к раненым.

Трое земляков чувствовали спокойную радость при мысли об этой встрече. Четвертый чувствовал лишь раздражение: подспудное, не сулившее ничего хорошего, раздражение.

После того, как армия Тилли отступила, с юга к Нинбургу подошло новое подкрепление. Подкрепление пришло неожиданно, среди ночи, и вся армия Кристиана была поднята по сигналу трубы.

Тарье пробыл в госпитале уже двенадцать часов и как раз собирался лечь спать. Но ему пришлось забыть про сон. Он дал распоряжение своим помощникам быть в боевой готовности.

Сев на коня, Тронд дал жесткую команду своему маленькому подразделению. Он хорошо знал, что нужно делать.

Йеспер в замешательстве ходил туда-сюда, ища свои чулки, пока Бранд не остановил его и не протянул их ему: все это время чулки валялись у него под носом. Оба поспешили в свое подразделение, сердце у Бранда стучало.

У Александра Паладина не было даже времени надеть шлем и кольчугу. Он скакал на коне впереди своего полка. Черные волосы и плащ развевались на ветру. Следом скакали всадники, без промедления выполняя все его команды.

У представителей рода Людей Льда бывали свои судьбоносные ночи… Как та ночь, когда юная Силье нашла Дага и Суль и встретила Тенгеля и Хемминга-Убийцу фогда. Или та ночь, когда место обитания в долине Людей Льда было сожжено дотла, а все жители были убиты. Или ночь, когда появился на свет отвратительный Колгрим, за что его бедная мать поплатилась жизнью…

Эта ночь была такая же, как та, когда решалась судьба Людей Льда.

Всю ночь продолжалась битва. И Александр Паладин немедленно поплатился за то, что не надел кольчугу. Вместе с небольшой группой он вступил в схватку с католиками. Его люди были уже близки к победе, когда грянул мушкетный выстрел — и он упал навзничь, чувствуя в спине жгучую боль. Двое солдат унесли его с поля боя.

Битва продолжалась, разгораясь то здесь, то там. Звуки тяжелой канонады смешивались с грохотом выстрелов и предсмертными криками.

Но Александр больше ничего уже не слышал.

Очнувшись, он увидел вокруг себя зажженные свечи.

«Я умер, — подумал он, — меня уже хоронят…»

Но потом он понял, что находится в госпитале, и снова закрыл глаза. Он чувствовал неодолимую слабость и усталость.

Кто-то заговорил с ним спокойным голосом — о пуле в позвоночнике.

«Сесилия…» — подумал он. Но это был мужской голос.

Он не чувствовал ни боли, ни страха. Этот глубокий голос успокаивал и утешал его.

«Сесилия…» — снова подумал он.

И провалился в бездну.

 

Йеспер и Бранд сражались с противником. Они разошлись в разные стороны, и Йеспер почувствовал беспокойство. Он совершенно не умел драться и не хотел никого убивать. И при первом же удобном случае улизнул в лесок.

Там его, по крайней мере, никто не видел.

Ночь была такой светлой, что казалась сумерками. Все виделось, как в тумане.

А в это время Тронд шел в наступление. Он давал своим подчиненным толковые команды, которые те тут же выполняли, уже сполна оценив его солдатские качества.

Бранд сражался один, с мечом в руках, стиснутый со всех сторон противником.

Тарье смертельно устал. Последняя операция, связанная с повреждением позвоночника, была тяжелой. Серые полосы на горизонте уже начали светлеть, когда он вышел, наконец, из просторного сарая и направился в лесок, чтобы немного придти в себя. Не зная точно, близок ли фронт, он взобрался на небольшой холм, лег возле огромного валуна и заснул. Ему необходимо было отдохнуть от пациентов.

Ему даже не приходило в голову, что его хорошо видно из леса, с другой стороны холма. И он спрятался за валуном только для того, чтобы его опять не позвали к раненым.

Внезапно он проснулся. Кто-то — или, вернее, что-то — ползло на холм.

Сначала он удивился, потом испугался, уставившись на то жуткое, что ползло к нему.

Ему казалось, что это какое-то потустороннее чудовище или… какое-то фантастическое существо, ужасающее творение войны: Трупоед! Черное, огромное, с медленными, кровожадными, тяжеловесными движениями конечностей, словно они были приклеены к земле и с трудом отдирались от нее. Плечи, черные и широкие, горбились над головой, почти целиком закрывая ее.

Тарье лежал, не смея пошевелиться.

«Я ведь еще живой, — хотелось крикнуть ему, — я не труп, убирайся отсюда!»

Но он не издал ни звука.

«Нет, мне все это чудится, — думал он, — это просто кошмар, сейчас я проснусь».

Он представил себе, каким должно быть лицо этого чудовища, ползущего к нему, лицо Трупоеда — ему рассказывали об этом: длинные, острые зубы, разинутая пасть, полуразложившееся лицо. «Нет, это просто страшный сон, проснись, Тарье, очнись от этого кошмара!»

Чудовище заползло наверх. Оно навалилось на него, придавило всем своим весом, стиснуло — и Тарье увидел в темноте пару горящих, словно у кошки, глаз, смотрящих прямо ему в лицо…

— Нет! — в страхе воскликнул он. — Нет! Ты, что, с ума сошел? Ведь это же я, Тарье, твой брат! Что с тобой, что ты делаешь?

— Да, — прошептало отвратительное существо и сорвало с себя черный чепрак, снятый им с мертвой лошади, закрывавший его лицо. Не страшное лицо Трупоеда, а совершенно обычное лицо — но для Тарье это и было страшнее всего.

— Да, — снова прошептало мерзкое существо. — Да, ты Тарье, похитивший все, что принадлежит мне! Почему Тенгель не сказал, что это должно принадлежать мне? Он ведь знал, что это так!

— Господи, если это шутка…

Но Тарье понимал, что это не шутка. Эти глаза могли принадлежать лишь одному из злых Людей Льда. Он почувствовал боль в сердце, тоску и ужас.

— Где ты прячешь все это, Тарье? Говори быстрее! Где ты прячешь колдовские снадобья? Где? В сарае?

— Я никогда тебе об этом не скажу, ты прекрасно знаешь. Ты не будешь владеть ими. Дед…

Глаза были ярко желтыми.

— Говори!

Две безжалостные руки схватили его за горло, Тарье сопротивлялся из последних сил, ему удалось на миг освободиться. Но это страшное существо — его собственный брат, — снова набросилось на него.

— Где? — шептал голос. — Где мандрагора? Отдай мне ее! Отдай мне все это! Это мое, мое!

В этот момент прямо над его ухом прогремел мушкетный выстрел. Чудовище дернулось и замерло, лежа на нем.

Весь дрожа, Тарье высвободился из-под него и встал, едва держась на ногах.

— Это я выстрелил, — сказал Йеспер, глядя на него испуганными, как у ребенка, глазами из-под длинных, белесых ресниц. — Это я выстрелил из мушкета!

— Благодарю, — выдавил из себя Тарье и беспомощно зарыдал над своим мертвым братом.

— Я выстрелил, — повторил Йеспер, широко раскрыв глаза. — Я думал, что какой-то католик хочет убить Тарье и застрелил его. Моего друга!

Он тоже заплакал.

Тарье взял себя в руки и сказал:

— Ты правильно поступил, Йеспер, не думай больше об этом! Ты спасал меня, но ты спас и его от страшной жизни изгоя, лишенной покоя и преисполненной злобы.

Йеспер рыдал.

— У него были такие жуткие глаза, Тарье. Как мне хочется домой.

Кто-то бежал к ним, но они не были готовы к обороне.

Это был третий брат.

— В чем дело? — сказал он. — Я услышал…

Он с ужасом посмотрел на мертвеца.

— Господи, да ведь это же Тронд! Но почему у него такое лицо?

В предрассветных сумерках остекленевшие глаза отливали желтым блеском.

— Он был «меченым», Бранд. Дед знал, что среди нас есть такой. Сесилия как-то говорила мне об этом. Она слышала, как бабушка бормотала…

Забыв про осторожность, Бранд громко произнес:

— Да, ведь и в нашем поколении должен же быть хотя бы один такой…

Тарье добавил многозначительно:

— А в нашем роду всегда было заведено так, что «меченые», злые, получали в наследство колдовские зелья. Но дедушка внес изменение в эту традицию, он хотел, чтобы зелья использовались в добрых целях. Поэтому он запретил мне передавать что-либо Колгриму. Поэтому я ничего не говорил о них нашему бедному умершему брату.

Слезы опять побежали у него из глаз — и он ничего не мог с этим поделать.

— Он набросился на Тарье, — сквозь плач произнес Йеспер, все еще будучи в шоке из-за совершенного им поступка. — Он был как безумный…

Бранд воскликнул в отчаянии:

— Но почему это произошло? Почему он стал таким?

— Война. Убийства. Кровь, — печально произнес Тарье. — Все это высвобождает злые силы. А Тронд всегда хотел воевать, насколько я помню. Уже тогда в нем что-то было.

Он подошел и закрыл глаза брата. Как только желтый блеск исчез, на лице умершего появилось умиротворенное выражение.

Появилось двое офицеров.

— Что здесь происходит? Наш бесстрашный молодой воин мертв? Всего два часа назад он проявлял такую удивительную храбрость, что Крузе решил повысить его в чине. На моих глазах он убил шестерых католических дьяволов. Как жаль, что он погиб!

— Но он будет похоронен с честью, — сказал другой. — Как герой Нинбурга!

Все трое норвежцев молчали. Потом Тарье тихо сказал:

— Он был нашим братом.

Офицеры выразили им сочувствие. Один из них повернулся к Йесперу.

— Но этот молодой бездельник позорит нашу армию. Он просто-напросто дезертировал с поля боя!

— Нет, капитан, — тут же возразил Бранд. — Это была его первая битва, и ему стало дурно: он действительно наложил в штаны!

Офицеры усмехнулись. Йеспер же неуверенно улыбнулся, радуясь, что спасен.

Тело Тронда унесли, и Тарье вернулся в свой темный, жуткий, огромный сарай с провалившейся крышей.

«Чем больше ты уничтожишь жизней, тем больше тебя уважают, — устало думал он. — Того же, кто не причиняет никому вреда, все обходят стороной и презирают».

Бранд и Йеспер возвращались в свое подразделение, молчаливые и подавленные. Они были настолько потрясены случившимся, что шли, не разбирая дороги. И внезапно они снова оказались в зоне боевых действий.

Шальная пуля попала Йесперу в ногу.

Он закричал от боли и страха.

— Я умираю, — вопил он, катаясь по земле. — Умираю! Мамочка! Мама, я хочу домой!

— Тише ты, пошли, опирайся на меня и помалкивай, — шептал ему Бранд. — Нам нужно уйти отсюда. Пошли к Тарье!

— Мама! Папа, папочка! — рыдал Йеспер. — Я не хочу здесь больше оставаться! Здесь все так отвратительно! Я не хочу, чтобы люди злились друг на друга!

Так просто сказать то, на что государственные мужи тратят столько высокопарных слов.

 

Александр Паладин снова очнулся. Все плыло перед его глазами. Боли он не чувствовал.

Был день. Он слышал вокруг себя стоны, понимая, что все еще находится в госпитале.

Долго ли он лежит так? Ему казалось, что прошла целая вечность.

В полевых госпиталях он бывал и раньше. Он чувствовал характерный запах запекшейся крови. Но, насколько он мог заметить, здесь было на редкость чисто. Нет свалок отрезанных частей тела, как это обычно случается. Запах костра, на котором сжигали все эти трагические останки, доходил до него.

Как же тяжелы веки, какая слабость в руках! Ног он вообще не чувствовал.

У Александра осталось смутное воспоминание о лице, склонившемся над ним, лице приветливом, черты которого казались ему знакомыми. Или, вернее, они напоминали ему другое лицо.

Мягкий голос что-то говорил ему, но он не в силах был откликнуться.

Он снова слышал этот голос, но уже в другом конце сарая, так что он напоминал издали слабое бормотанье.

Александр снова почувствовал, что теряет сознание.

Кто-то крикнул совсем рядом:

— Тарье! Тарье, подойди сюда! Я умираю, это точно! И мягкий голос ответил на языке, который был ему понятен лишь частично:

— Спокойно, Йеспер, с тобой все в порядке.

Тарье?

Внезапно Александр пришел в себя.

Такое необычное имя…

Двоюродный брат Сесилии, медик?

Конечно! Он узнал норвежский акцент Сесилии.

Это ее глаза и ее черты видел он!

Он сделал попытку что-то сказать.

Заметив это, Тарье тут же подошел к нему.

— Вот Вы и пришли в себя. Все в порядке.

Александру сразу понравился этот юноша. Такое симпатичное лицо увидишь не часто. Взгляд его имел гипнотическую силу, улыбка была приветливой и добродушной.

— Ты, должно быть, двоюродный брат Сесилии, Тарье… — произнес он дрожащим голосом.

Врач удивленно посмотрел на него.

— Да. Вы ее знаете?

— Это моя жена, — попытался улыбнуться Александр.

— Разве Сесилия замужем? Я об этом не знал. Я встречался с ней на Рождество, и тогда…

— Мы поженились в феврале. Меня зовут Александр Паладин.

— Но…

Тарье не мог скрыть своей растерянности. Александр горько улыбнулся.

— Я знаю, что она рассказывала обо мне. Это ведь ты раскрыл ей глаза на мою… слабость, не так ли?

Юноша кивнул.

— Я ничего не понимаю… — неуверенно произнес он.

— Это был вынужденный брак. Мне грозила виселица, а она ждала ребенка. Мы спасли друг друга.

Ему нужно было рассказать об этом Тарье, ведь он знал их историю с самого начала.

— Сесилия ждала ребенка? Ничего не понимаю…

— Да. Но, прошу тебя, никогда никому не говори, что это был не мой ребенок! Люди не должны об этом знать. Никто.

— Нет, конечно же.

Тарье задумался.

— Ага… — произнес он наконец.

— Что?

— Нет, я только прикидывал… У нас есть один друг, на Рождество он был просто помешан на Сесилии. Кстати, он очень похож на тебя. И она была очень несчастна из-за тебя.

— Священник?

Тарье кивнул.

— Так оно и было, — сказал Александр. — Сесилия недавно потеряла ребенка. Я только что получил из дома письмо.

— Бедная Сесилия, — тихо произнес Тарье.

— Да, мне тоже очень жаль. Это несчастье для нее — и для меня. Я готов был считать ребенка своим.

У Тарье от удивления поползли вверх брови. И Александр был удивлен этой неожиданной встрече.

«Это двоюродный брат Сесилии…» — подумал он, так до конца и не решив, было это приманкой или предостережением.

— Как обстоят дела со мной? — осторожно спросил он.

— Я бы тоже хотел это знать. Как?..

Их беседу прервал Бранд, явившийся навестить Йеспера, лежавшего рядом с Александром.

— Бранд, иди сюда, это муж Сесилии, — сказал Тарье. — А это мой младший брат. Нас было трое братьев, но Тронд… погиб два дня назад. А этот белобрысый, что на кровати рядом, сын нашего соседа, Йеспер.

— Вы ранены, полковник? — спросил Бранд, видя знаки отличия на шинели, лежащей рядом на грубых нарах.

— Называй меня Александр! Разве я не член семьи?

— Да, конечно. Добро пожаловать! — улыбнулся Бранд.

— Спасибо. Я только что спросил твоего брата, что у меня повреждено.

— Ты, я вижу, можешь разговаривать и поворачивать голову, двигать руками, смотреть по сторонам, — деловито заметил Тарье. — Это хорошо. Ты чувствуешь боль?

— Нет, совершенно не чувствую.

«Вот этого-то я и боялся», — подумал Тарье.

— Ты можешь двигать ногами?

— Я не чувствую ног, — засмеялся Александр.

Глубоко озабоченный, Тарье подошел к другому концу кровати и уколол ступни Александра кончиком ножа.

Никакой реакции не последовало. Тарье тяжело вздохнул.

— У тебя прострелен позвоночник, Александр. Я пробовал вытащить пулю, но она сидит слишком глубоко.

Внезапно до Александра дошло:

— Ты думаешь, что я…

— В данный момент ты парализован от поясницы и ниже. Но ты можешь поправиться. Подождем еще несколько дней, а потом будем решать, что делать.

Все смотрели на него, молчаливые и подавленные. Наконец Александр взял себя в руки.

— А что у моего соседа? — спросил он.

— У Йеспера перебита кость в стопе, — ответил Бранд, — и ни у кого в мире не было более серьезного ранения, чем у него! Однако Тарье бессердечно считает, что рана заживет сама по себе, если лежать спокойно. Самой же серьезной болезнью у Йеспера является тоска по дому.

— Да, для норвежца бессмысленно участвовать в этой войне! Вы добровольцы?

— Нет, нас призвали насильно.

— А ты ведь тоже слишком молод, — сказал Александр Бранду. — Я поговорю, чтобы вас перевели в подразделение, занимающееся отправкой домой раненых.