IX. СТРАТЕГИЯ

 

— Ну-ну! — воскликнула Мэри, входя в дом. — Это вы, господин Бемрод?.. Ни в коем случае не принимайтесь за работу, сейчас пойдете завтракать.

— Почему, — распрямляясь, спросил я ее с суровым видом, поскольку считал необходимым поддерживать обстановку на должной высоте, — почему, сударыня, вы вышли вопреки моему запрету?

— Вышла вопреки вашему запрету? — удивленно повторила Мэри. — Разве это называется выйти — пересечь площадь, чтобы зайти к бакалейщику?

— Все равно! Надо было предупредить меня об уходе.

— Но, ей-Богу, господин Бемрод, я видела, что вы заняты этим разрушением и поэтому не хотела вам мешать.

— Хорошо, на этот раз я вас прощаю; но сейчас, поскольку госпожа Бемрод может появиться с минуты на минуту, наведите порядок в гостиной.

— Сейчас, господин Бемрод, пока вы завтракаете… Когда вы пойдете наверх, все уже будет сделано.

— Нет, нет! — воскликнул я. — За завтраком вы должны мне прислуживать… Вы знаете, что врач рекомендовал оставлять меня одного как можно реже.

— Ах, это когда у вас была горячка, но теперь-то она уже прошла…

— Она может вернуться… Вы неосторожны!

— Но в таком случае, господин Бемрод, если вы будете держать меня при себе весь день, было бы справедливым удвоить мое жалованье… И если вы моего мужа держали при себе все ночи, то тоже должны были бы меня предупредить.

— Вашего мужа, дочь моя, я отправлю домой сразу по возвращении госпожи Бемрод, — ответил я, несколько смягчившись, — и вы получите достаточное вознаграждение за причиненное вам неудобство.

— Ну, если вы столь справедливы, мне не остается ничего другого, как повиноваться вашим приказам, господин Бемрод.

— Вы уже получили мои приказы, — важно ответил я ей. И я позавтракал более основательно, чем когда-либо за время моей болезни, прежде всего потому, что вместе со здоровьем возвращается и аппетит, а кроме того, и потому что работа, которую мне предстояло завершить, требовала дополнительных сил.

Стакан доброго вина увенчал мою трапезу и вместе со сладостным теплом вновь влил в мои жилы мужество.

Что касается Мэри, она, похоже, была так довольна моим обещанием, что пошла заниматься уборкой, напевая при этом старинную валлийскую песню и нисколько не интересуясь работой, которой я занимался на третьем этаже.

Я же, понимая значительность того, что мне предстояло свершить, поднялся наверх в глубокой задумчивости.

На лестничной площадке опять стало темно: наверное, в мое отсутствие ветер закрыл обе двери.

У меня хватило мужества вновь их открыть.

Правда, я все время слышал, как Мэри напевает свою песню.

Я взял лом и снова стал разрушать кладку. Через полчаса дубовая дверь была целиком обнажена.

— Мэри! — позвал я.

— В чем дело, сударь? — спросила она, поспешно поднимаясь на лестничную площадку.

— Мэри, — промолвил я, — не попадался ли вам в доме случайно какой-нибудь старый ключ, которым можно было бы открыть дверь средней комнаты?

— Как средней комнаты?

— Да… комнаты дамы в сером.

— Господи Иисусе! — вскричала Мэри, перекрестившись. — Неужели вы осмелитесь открыть эту дверь, господин Бемрод?!

— Почему бы нет? — ответил я, выпрямившись во весь рост.

— А ведь и правда, — проговорила служанка, — почему бы нет?.. Ведь дама в сером появляется только ночью и к тому же только в ночь между днем святой Гертруды и днем святого Михаила… Подождите, господин Бемрод, сейчас я поищу ключи и, как только найду, принесу их вам.

И она спустилась по лестнице, чтобы отыскать все ключи, хранящиеся в доме.

— Мэри! — крикнул я. — Мэри! Поднимайтесь, а не спускайтесь!

Но она меня не послушалась, хотя расслышала и, удаляясь, вполне резонно заметила:

— Если вы просите ключи, господин Бемрод, значит, нужно, чтобы я их вам поискала.

Я тоже мог бы спуститься и заняться поиском ключей, но удовольствовался тем, что спустился лишь на несколько ступенек и стал ждать служанку. Через несколько минут она поднялась ко мне с целой дюжиной ключей.

— Держите, — сказала Мэри. — О Боже мой, что за разор вы тут устроили!

— Мэри, вы сами видите, — заявил я торжественно, — я сделал то, на что не отважились ни каменщик, ни рудокоп.

— О, ведь вы-то человек образованный, господин Бемрод, и не верите во все эти глупости… Такое годится только для нас, бедных простолюдинов.

Гордыня моя восстала при мысли, что из-за предполагаемого у меня отсутствия суеверий я могу потерять все преимущества, завоеванные моим мужеством.

Не стоило становиться на голову выше толпы благодаря своей неустрашимости, чтобы извлечь из этого лишь одну заслугу, а именно — звание человека свободомыслящего.

Репутация человека свободомыслящего вовсе не являлась тем, на что я притязал — я притязал на репутацию человека бесстрашного.

— Мэри, — произнес я со всей серьезностью, — вы, как мне кажется, высказываетесь весьма легковесно о таинственных вопросах загробного мира и темных загадках вечности.

Вместо того чтобы разрушить этот предрассудок — веру в привидения, и светская и религиозная истории освящают его разными примерами.

Ореста, по Эсхилу, преследовала тень его отца, требуя отомстить за него; Нин, по Геродоту, вышел из могилы, чтобы обвинить в своей смерти Семирамиду; Библия повествует о том, что по призыву Самуила призрак прорицательницы из Аэндора явился Саулу; Плутарх утверждает, что в Сардах перед Брутом предстал призрак Цезаря и предупредил Брута, что вновь явится ему при Филиппах; тень отца Гамлета — это народное предание, освященное божественным Шекспиром; говорят также, что в ночь накануне битвы при Босворте Ричард Третий увидел часть своих жертв, окровавленные тени которых возвратились к нему, чтобы проклясть его и предречь ему смерть; наконец, люди, достойные доверия, такие, как соседка и рудокоп, утверждают, что видели даму в сером… Так что, если я принял достойное похвалы решение, то это благодаря моему огромному мужеству, а не по моему неверию в призраки.

Мэри посмотрела на меня с восхищением.

— Просто удивительно, как вы говорите обо всем этом, господин Бемрод!.. Вы говорите так хорошо, что у меня теперь нет страха, как у вас!.. Так что попробуйте, какой из этих ключей подойдет, господин Бемрод. Ах, мне любопытно узнать, что же там в комнате этой колдуньи, дамы в сером! Держите-ка этот ключ, мне кажется, он подойдет к замку.

И с этими словами служанка протянула мне ключ. Я взял его.

— Ну-ка, — произнесла она, — попробуйте поскорее открыть им дверь!

Я подошел к замку.

Но, должен сказать, дорогой мой Петрус, сколь бы ни было велико мое мужество, оно не смогло до конца совладать с моим волнением.

Тщетно мой надменный разум пытался приказывать моему телу, тщетно душа пыталась править плотью — плоть дрожала.

Мэри заметила эту неподвластную мне взбудораженность.

— Ах, это странно, — произнесла она, — почему вы так дрожите?

— Наверное, моя дорогая Мэри, — отвечал я ей, — у меня начался новый приступ лихорадки.

— И правда, что-то совсем необычное… не говоря уже о том, что у вас по лбу струится пот… Вытрите его, господин Бемрод, и дайте-ка мне этот ключ… я сама попробую.

И поскольку дрожь моя не унималась, а зубы начали стучать, служанка добавила:

— О, конечно же, это лихорадка! Почему бы вам не лечь в постель, господин Бемрод?! Я постараюсь сама открыть дверь, а потом зайду сказать вам, что там, в комнате.

Это предложение встряхнуло меня: мне было стыдно услышать его от женщины.

— Да, у меня лихорадка, — сказал я ей. — Меня знобит, это верно; верно и то, что я дрожу; у меня и в самом деле стучат зубы… Только что же именно во мне так разладилось? Это тело мое сотрясается болезнью, но моя бессмертная душа парит над всеми этими невзгодами… Моя душа даст мне силы остаться здесь… Попробуйте, Мэри, воспользоваться вашими ключами, попробуйте и, если один из них подойдет к двери, откройте ее… Как ни сильна моя горячка, я буду сильнее ее!

Мэри посмотрела на меня удивленно — она не могла понять этого возвышенного тона моих слов.

Однако, поскольку приказ, мною ей отданный, был совершенно ясен, поскольку тут она не могла ошибаться, служанка сначала попробовала вставить ключ, на который я ей указал, затем все остальные, но ни один из них не мог даже повернуться в замке.

— Ах, — воскликнула Мэри, когда последняя попытка потерпела неудачу, — какая беда! Мне так хотелось увидеть, что там, в этой проклятой комнате!

Вот при этих-то словах, дорогой мой Петрус, я и заметил различие в выразительности и значении фразы, обусловленное тем или иным местом ударения в слове.

На месте Мэри я бы произнес: «в этой проклятой комнате!», фраза выразила бы ужас, а сама она оказалась бы на высоте положения!

Но поскольку служанка, вне всякого сомнения, вовсе не была натурой настолько утонченной, чтобы все чувствовать со мною одинаково, она произнесла: «в этой проклятой комнате!», и фраза утратила всякий драматизм, превратившись чуть ли не в шутовскую.

Я размышлял об этом и, размышляя, чувствовал, как утихает моя лихорадка, а в это время Мэри с досадой огляделась и внезапно воскликнула:

— Но ведь у вас, господин Бемрод, есть кое-что получше ключа — молоток, скарпель и лом… И уж если вы смогли продырявить стену, то дверь-то взломать сумеете!

— Да, да, — отозвался я, — да, это верно… У меня действительно есть молоток, скарпель и лом…

— Постойте-ка… наверное, вы не знаете, как взломать дверь?

— Нет… да… но…

— Нет ничего проще: вы просовываете конец лома между стеной и замком, затем нажимаете на другой его конец и…

— Значит, нажимаю?..

— Да… возьмите-ка лом, господин Бемрод!

— Хорошо… понимаю.

Я поднял лом, но, наверное вследствие моей горячки, он показался мне таким тяжелым, что это невозможно передать, дорогой мой Петрус.

Затем я попытался просунуть его в указанное место, и мне это даже удалось, но затраченное усилие, наверное, исчерпало мои физические возможности, ибо я не смог сдвинуть дверь.

По правде говоря, я работал не в полную силу. Выполняя столь давно задуманное дело, я, мне казалось, совершал некое святотатство.

Мэри заметила недостаточность моих усилий.

— Ах, господин Бемрод, я была права, когда говорила вам, что вы нездоровы; вы и вправду слабее ребенка… постойте, постойте-ка!

И, схватив лом, она, следуя собственному совету, надавила на его конец, да так сильно, так решительно, что дверь при первом нажиме затрещала, после второго — поддалась, а после третьего — распахнулась.

Два крика одновременно вырвались из нашей груди, так что я, дорогой мой Петрус, не смог бы сказать, то ли это Мэри испустила крик ужаса, а я — крик радости, то ли наоборот: Мэри испустила крик радости, а я— крик ужаса.

Так или иначе, странное зрелище предстало перед нами за внезапно открывшейся дверью! Мэри застыла, наклонившись вперед, готовая вот-вот упасть ничком, а я застыл, откинувшись назад, словно падая навзничь!