БРЕМЕНСКИЕ УЛИЧНЫЕ МУЗЫКАНТЫ

Гримм, 27

«Был у одного хозяина осел, и много лет подряд таскал он без устали мешки на мельницу, но к старости стал слаб и к работе не так пригоден, как прежде.

Подумал хозяин, что кормить его теперь, пожалуй, не стоит; и осел, заметив, что дело не к добру клонится, взял и убежал от хозяина и двинулся по дороге на Бремен: он ду­мал, что там удастся ему сделаться уличным музыкантом. Вот прошел он немного, и случилось ему повстречать на дороге охотничью собаку: она лежала, тяжело дыша, высу­нув язык, — видно, бежать устала.

—Ты что это, Хватай, так тяжело дышишь? — спраши­вает ее осел.

—Ох, — отвечает собака, — стара я стала, что ни день, то все больше слабею, на охоту ходить уже не в силах; вот и задумал меня хозяин убить, но я от него убежала. Как же мне теперь на хлеб зарабатывать?

— Знаешь что, — говорит осел, — я иду в Бремен, хочу сделаться там уличным музыкантом; пойдем вместе со мной, поступай ты тоже в музыканты. Я играю на лютне, а ты будешь бить в литавры.

Собака на это охотно согласилась, и они пошли дальше. Вскоре повстречали па пути кота; он сидел у дороги, мрач­ный да невеселый, словно дождевая туча.

— Ну что, старина, Кот Котофеич, беда, что ли, какая с тобой приключилась? — спрашивает его осел.

— Да как же мне быть веселым, когда дело о жизни идет,— отвечает кот. Стал я стар, зубы у меня притупились, сидеть бы мне теперь на печи да мурлыкать, а не мышей ловить, — вот и задумала меня хозяйка утопить, а я убежал подобру-поздорову. Ну, какой дашь мне добрый совет? Куда ж мне теперь деваться, чем прокормиться?

— Пойдем с нами в Бремен, ты ведь ночные концерты устраивать мастер, вот и будешь там уличным музыкантом.

Коту это дело понравилось, и пошли они вместе. При­шлось нашим трем беглецам проходить мимо одного двора, видят они — сидит на воротах петух и кричит во все горло.

— Чего ты горло дерешь? — говорит осел. — Что с тобой приключилось?

— Да это я хорошую погоду предвещаю, — ответил петух. — Ведь нынче богородицын день: она помыла рубашки Христу-младенцу и хочет их просушить. Да все равно нет у моей хозяйки жалости: завтра воскресенье, утром гости приедут, и вот велела она кухарке сварить меня в супе, и отру­бят мне нынче вечером голову. Вот потому и кричу я, пока могу, во все горло.

— Вот оно что, Петушок-Красный гребешок, - сказал осел, — ступай-ка ты лучше с нами, мы идем в Бремен, — хуже смерти все равно ничего не найдешь; голос у тебя хо­роший, и если мы примемся вместе с тобой за музыку, то дело пойдет на лад.

Петуху такое предложение поправилось, и они двинулись все вчетвером дальше».

В сказках братьев Гримм даны названия только двух го­родов: Рима и Бремена. Рим известен как древний центр мистерии. А что же означает Бремен? В настоящих сказках место указывается, конечно, не без глубокой причины. В окрестностях Бремена находился центр мистерии большого масштаба. Камни, сложенные в виде кругов, дольмены, свя­щенные захоронения, разбросанные на расстоянии многих километров, еще и сегодня являются свидетельствами это­го. Возникает вопрос: были ли те места центрами мудрости, на что могло бы указывать содержание нашей сказки? Об­ратимся к сказке — это сказка о животных. Мы узнаем, таким образом, кое-что об инстинктивной природе человека, в том виде, в каком она отражается в символах «осел», «собака», «кошка» и «петух».

С образом осла мы познакомились в предыдущей сказке об ослике. В образе осла возникает перед нами наше физи­ческое тело, которое не существует больше в том виде, в каком оно изначально было заложено Творцом — откры­тым для проникновения духа и послушным духу, но кото­рое тем не менее всегда терпеливо несет нас по жизни. Сказ­ка говорит: оно старо, и смерть ждет его. Ему необходимо обновление и омоложение. И вот оно желает совершить то, о чем хотели сказать мастера, на соборе Шартра вырубив­шие в камне осла, который, стоя прямо, как человек, дер­жит лютню. Он хочет заниматься искусством и пребывать в созвучии с гармонией мира.

То качество, которое наиболее выражено, проявляется в каком-либо виде животных, определяет символ. У собаки — это ее чрезвычайно тонкий нюх. И когда мы говорим: «У меня хороший нюх», то мы подразумеваем собаку в себе. Мы не можем сказать, как действует этот нюх, но очень хорошо знаем, когда мы следуем ему, а когда — нет. Этот инстинкт не так открыто узнаваем, как другие; это в боль­шей степени пороговый инстинкт, сидящий в глубинах, в которые не спускается сознание. Греки поместили его на пороге из посюстороннего мира в потусторонний. Когда Ге­ракл, великий греческий посвященный, первый, кто из со­бственного Я выдержал испытание на посвящение, провел на поверхность земли из подземного мира адского пса Цер­бера, то мы должны понимать миф таким образом: здесь имеется в виду поднимание наверх, осознавание этого ин­стинкта — сторожа на пороге.

В собаке наблюдается такая же многообразная диффе­ренциация внутренних качеств, как многообразны сами по­роды собак. Образно выражаясь, целая свора псов может быть представлена в жизни влечений человека. (Er ist mit allen Hunden gehetzt*.)(Дословно: «Его травили всеми собаками», то есть «он прошел огонь и воду». - Прим. перев.)

Так как собака, как и все влечения, находит свое выражение в добром и в злом, человек нужда­ется в высшей степени бодрствующем самопознании. Злая собака ведет вниз, в мир зла и подлости, во внутренний ад. Это — всевынюхивающее существо, живущее в выслежива­нии и шпионаже. Цинизм означает мышление на собачий лад, а циник — это человек, который в буквальном смысле «дошел до собаки». Если он потерял всякую внутреннюю ориентацию и следует только тяге к подлому, тогда он не ищущий тропу, а следующий за влечением, и это находит свое отражение в выражении «собачье отродье».

Добрый пес, напротив, помогает нам найти верный путь, он направляет нас к настоящим людям и ведет к уготован­ной нам судьбе. Он воплощенное обоняние. Так, на картине Дюрера он принадлежит Рыцарю, который должен побе­дить смерть и Черта. Сказание о Тристане и Изольде пока­зывает нам, до какой степени необходимо любви верное чутье. Ведь любовь должна в тысячекратных отражениях всегда заново обнаруживать свое многообразное волшебство, и ей необходим хороший проводник.

Благороднейшего из всех псов изображает сказание о Гра­але в эпосе «Титурель»; имя его — Гарде-виас, Стерегущий След. Высочайший смысл этого гласит: найди путь к Граа­лю, стань искателем духа!

Когда естественное чутье ослаблено и возникает угроза его гибели, так как в нем нет больше указующей путь силы, ему необходимо обновление. Оно должно снова приобрести свою силу удара. Осел познает это: «Ты будешь бить в ли­тавры», — говорит он собаке.

Легче, чем собачку, мы можем распознать кошечек. Эти влечения абсолютно надпороговые. Потому что жизнь на­ших чувств хорошо обозрима, а они обитают в ней. Вопрос в том, белые они или пестрые, как должно быть, или совер­шенно черные, как у ведьмы.

Как грациозно и вкрадчиво играет кошечка! Мы уже за­метили: это кажущееся таким нежным существо может до­лго и безобидно лежать на полу, но вдруг, совершенно про­будившись, готово к прыжку, чтобы схватить добычу — изящное домашнее животное и одновременно сладострастно подстерегающий жертву хищник. Сонная днем и полная жизниночью, кошка — это символ того влечения, которое в меньшей степени связано с дневными делами и в большей степени — с ночными. Так, осел говорит коту: «Пойдем с нами и стань уличным музыкантом, ты ведь ночные концер­ты устраивать мастер!» Физическая природа тела (осел) знает, что инстинкт любви тоже нуждается в гармонизации, кот должен заняться музыкой.

Четвертый в компании — петух. Тот, кто посмотрит, как, гордо шагая по двору, петух бросает на грудь свою подня­тую главу, как он, всегда важничая, шествует впереди кур и сопровождает хлопаньем крыльев свое раскатистое «ку-ка-ре-ку», как будто в мире нет ничего, кроме него и его голо­са, кто понаблюдает за тем, как быстро набухает его гребе­шок, то есть кровь очень легко приливает к голове, — тот без труда узнает символ. И к солнцу петух имеет опреде­ленное отношение, он — провозвестник дня. Так, Я челове­ка, пока оно переживается как Я-ннстинкт, охотно считает себя важным и слишком важным и превосходящим других. Оно беспрестанно выкрикивает свое мнение на весь мир, легко чувствует себя раздраженным и подвергающимся на­падкам и хотело бы всегда выказывать свое превосходство. Это Я есть и то, что дает утром импульс к пробуждению, потому что оно имеет силу только днем. Уже наше сказание о богах, «Эдда», повествует о петухе в пророчестве яснови­дящей, вельвы:

Сидел на холме,

на арфе играл

пастух великанши,

Эггдер веселый

над ним распевал

на деревьях лесных

кочет багряный

по имени Фьялар.

Запел над асами

Гуллинкамби,

он будит героев

Отца Дружин;

другой под землей

первому вторит

петух черно-красный

у Хель чертога

(Перев. с древнеисландского А. Корсуна)

Кроме этого связанного с кровью Я, у нас есть еще дру­гое, наше Я вне времени, вечное Я. Переживаемое инстин­ктивно, оно — петух с золотым гребнем; он призывает к сверхчувственному пробуждению. К ним присоединяется еще и третье Я-сознанне, человек завоевывает его в борьбе и труде в темном вещественном мире. Посредством его чело­век может постичь, конечно, только безжизненное, мертвое. Часто он считает себя самого преходящим и смертным. Это петух с черным, как сажа, гребнем.

Когда все три петуха пронзительно закричат, тогда на­ступят Сумерки Богов. Когда человек переживает себя на всех уровнях бытия и хочет овладеть еще и темным вещес­твенным миром, божественный мир погружается в сумерки; он должен быть заново найден из свободы Я-личности.

«Петушок-Красный гребешок», — говорит осел в нашей сказке. Таким образом, здесь подразумевается Фьялар, име­ющий свои корни в крови Эго.

«Но дойти до Бремена за один день им не удалось, они попали вечером в лес и решили там заночевать.

Осел и собака улеглись под большим деревом, а кот и петух забрались на сук; петух взлетел на самую макушку - дерева, где было ему всего надежней».

Животные располагаются сначала на «дереве». Тот, кто может образно представить себе нервную систему в виде дерева, без труда узнает тот процесс, о котором идет здесь речь. Это нервная система, в которой происходит упорядо­чение. Четыре инстинкта начинают объединяться в закры­тую инстинктивную природу.

Четырехслойность человека в виде символа многообразно выступает перед нами в сказке. Пророческое имагинативное знание о четырехкратной сущности человека, впервые в виде понятия данное Аристотелем, было на протяжении всего средневековья, как само собой разумеющееся, известно пе­дагогам, создававшим сказки. К физически-минеральному телу — здесь в образе осла — присоединяется в качестве второго члена «вегетативная» душа, которой подвластны жизнь и продолжение рода. Ей присуще образование более глубоких задатков и врожденный темперамент. Там живет то своеобразное чутье, которое язык образов называет «со­бакой». Выше нее по порядку расположена душа, чувству­ющая существенное влечение, которой любовное влечение является в образе кошки. Наверху, на дереве, человек осоз­нает свое Эго или переживает его как здесь, как инстин­ктивную способность, как петуха.

Может возникнуть вопрос: почему сказка изображает этих четырех животных, или эти сущностные силы, близкими к концу и почему они должны сначала найти друг друга, ког­да ведь они уже вместе представлены в человеке? Сказка изображает кризис. В период детства человечества человек мог доверяться своей инстинктивной природе. С точки зре­ния природной необходимости отдельные влечения действо­вали вместе, в единстве. Со временем они распадались, по мере того, как все больше подходило к концу то состояние. Должен был наступить новый порядок, Я должно было взять на себя водительство. Когда петух увидит с верхушки дере­ва свет, может начаться это водительство.

«Но прежде чем уснуть, он осмотрелся по сторонам, и показалось ему, что вдали огонек мерцает, и он крикнул своим товарищам, что тут, пожалуй, и дом недалече, пото­му что виден свет. И сказал осел:

— Раз так, то нам надо подниматься и идти дальше, ведь ночлег-то здесь неважный.

А собака подумала, что некоторая толика костей и мяса была бы как раз кстати. И вот они двинулись в путь-дорогу, навстречу огоньку и вскоре заметили, что он светит все ярче и светлей и стал совсем уже большой; и пришли они к ярко освещенному разбойничьему притону. Осел, как самый боль­шой из них, подошел к окошку и стал в него заглядывать.

— Ну, осел, что тебе видно? — спросил петух.

— Да что, — ответил осел, — вижу накрытый стол, на нем всякие вкусные кушанья и напитки поставлены, сидят за столом разбойники и едят в свое удовольствие».

Если тело переживается как оболочка нашей сущности, оно возникает в образе дома. Это настолько часто и уверен­но встречающийся образ, что психология относит его к ар­хетипам. Как уже упоминалось, мы говорим: «У него не все дома». Людям, находящимся при смерти, часто снится, что они должны покинуть дом, детям, напротив, что они долж­ны дом найти. «Въехать в дом» означает «прийти к себе самому, пробудиться в своей телесности, целиком осознать ее». Ясно, что человек всегда живет в доме своего тела. Но так же, как можно жить в доме и лишь прозябать в нем, как можно бездумно и равнодушно пренебрегать им, не осваи­вая его на самом деле, так же можно жить и в доме тела.

« — Там, пожалуй, кое-что и для нас бы нашлось, - ска­зал петух.

— Да, да, если бы только нам удалось туда попасть! — сказал осел.

И стали звери между собой судить да рядить, как к тому делу приступить, чтобы разбойников оттуда выгнать; и вот наконец нашли они способ. Решили, что осел должен поста­вить передние ноги на окошко, а собака прыгнуть к ослу на спину; кот взберется на собаку, а петух пускай взлетит и сядет коту на голову. Так они и сделали, и по условному знаку, все вместе принялись за музыку: осел кричал, собака лаяла, кот мяукал, а петух, тот запел и закукарекал. Потом ворвались они через окошко в комнату, так что даже стекла зазвенели.

Услышав ужасный крик, разбойники повскакали из-за стола и, решив, что к ним явилось какое-то привидение, в великом страхе кинулись в лес. Тогда четверо наших това­рищей уселись за стол, и каждый принялся за то, что при­шлось ему по вкусу из блюд, стоявших на столе, и начали они есть и наедаться, будто на месяц вперед».

Продвинувшаяся вперед объединенная природа четырех инстинктов узнает «дом» и видит, что в нем живут недо­брые силы. Те силы, которые бездумно эксплуатируют внеш­нюю природу, не познавая и не признавая ее как божествен­ное творение, уподобляются разбойникам. Они эгоистично разграбляют мир, не возвращая ему ни малости. Такие «раз­бойники» свивают приют там, где чувства хотят для себя лишь сенсаций.

Для того чтобы прогнать этих разбойников, животные должны выступить, объединив свои силы. На дереве они упражнялись в этом. Теперь каждый громко заявляет на своем языке о своей сущности, тем самым они овладевают всем домом тела, и четырехчленный человек становится хо­зяином в доме.

«Поужинав, четверо музыкантов погасили свет и стали искать, где бы им поудобней выспаться — каждый по свое­му обычаю и привычке. Осел улегся на навозной куче, соба­ка легла за дверью, кот — на шестке у горячей золы, а петух сел на насест; а так как они с дальней дороги устали, то вскоре все и уснули.

Когда полночь уже прошла и разбойники издали замети­ли, что в доме свет не горит, все как будто спокойно, тогда говорит атаман:

— Нечего нам страху поддаваться, — и приказал одному из своих людей пойти в дом на разведку.

Посланный нашел, что там все тихо и спокойно; он зашел в кухню, чтобы зажечь свет, и показались ему сверкающие глаза кота горящими угольками, он ткнул в них серник, чтобы добыть огня. Но кот шуток не любил, он кинулся ему прямо в лицо, стал шипеть и царапаться. Тут испугался раз­бойник и давай бежать через черную дверь; а собака как раз за дверью лежала, вскочила она и укусила его за ногу. Пус­тился он бежать через двор да мимо навозной кучи, тут и лягнул его изо всех сил осел задним копытом; проснулся от шума петух, встрепенулся да как закричит с насеста: "Ку­кареку!" Побежал разбойник со всех ног назад к своему ата­ману и говорит:

— Ох, там в доме страшная ведьма засела, как дохнет она мне в лицо, как вцепится в меня своими длинными паль­цами; а у двери стоит человек с ножом, как полоснет он меня по ноге; а на дворе лежит черное чудище, как ударит оно меня своей дубинкой; а на крыше, на самом верху, судья сидит и кричит: "Тащите вора сюда!" Тут я еле-еле ноги унес.

С той поры боялись разбойники в дом возвращаться, а четырем бременским музыкантам там так понравилось, что и уходить не захотелось.

А кто эту сказку последний сказал, все это сам своими глазами видел».

В этой сказке мы узнаем, как инстинктивная природа че­ловека овладевает своей телесностью. Каждый ребенок сто­ит перед этой проблемой. Он должен стать личностью, так сказать, хозяином в собственном доме. Таким образом, эту сказку можно отнести к группе сказок, повествующих о про­цессе индивидуализации. Без сомнения, она была дана в качестве импульса к развитию Я. Мы можем рассказывать эту сказку уже пятилетнему ребенку.

Можно предположить, что тот центр мистерии в окрес­тностях Бремена поддерживал мудрость, которая должна была помочь человеку стать умелым человеком с сильным Я. Традиции сохраняются на протяжении долгого времени, даже если они передаются лишь устно. Когда бы ни была создана эта сказка, следуя этой традиции, мы можем на­звать Бремен целью путешествия для наших четырех музыкантов.