Аристотель и представление о правдоподобии

 

Известно, что риторика Гогрия была подвергнута суровой критике со стороны Платона, достаточно вспомнить диалог «Горгий».

 

Платоновская критика Горгия – это критика риторики с позиции философии. Похожим образом была устроена критика судебной риторики в романах Толстого и Достоевского, критиковавших демократические институты с позиции высших ценностей. Автор сократических диалогов был таким же хозяином своих текстов, как и писатели-моралисты. Ясно, что в судах и парламентах ситуация была иной. Если бы Аристотель в свое время не нашел выхода из тупика софистической риторики и она осталась бы наедине с критикой Платона, победа над манипулированием оказалась бы Пирровой. Именно такой оказалась победа над парламентской «говорильней» в России, где позиции аристотелизма были чрезвычайно слабы [24].

 

Путь риторики Аристотеля – это путь от истины к правдоподобию и от логического силлогизма к силлогизму риторическому. При этом ведущим качеством речи признается ясность [25]. С понятием правдоподобия открывался путь для эмпирики, для изучения и накопления прецедентов, путь для живых наблюдений и одновременно для рефлексии. Работу Аристотеля доделали римские риторы, которые распространили прецедентное мышление на саму риторику, дав множество названий риторическим фигурам и тропам, легитимизируя тем самым их использование. Современному человеку трудно даже оценить значение последнего шага, ведь ни институт рекламы, ни с институт PR не стремятся к достижению ясности в отношении арсенала используемых им средств. Древняя каталогизация фигур и тропов, над которой впоследствии будут смеяться, осуждая ее за схоластичность [26], разблокировала словесное воздействие для рациональной критики. Случись такое в двадцатом веке, и тоталитарная риторика не прожила бы дня. Но разберем все по порядку.

 

Начнем с риторического силлогизма. При всей неоднозначности толкования этого словосочетания и близкого к нему термина «энтимема» [27], главное достаточно очевидно: если мы уверенно подводим частный случай под истинное общее утверждение, мы получаем стопроцентное доказательство (логический силлогизм), если же мы подводим со значительной уверенностью частный случай под правдоподобное утверждение, мы получаем правдоподобное утверждение (риторический силлогизм). Если воспользоваться современной терминологией, можно сказать, что риторический силлогизм мы получаем из обычного, вводя два параметра: размытость и вероятность.

 

Скажем, если обычный силлогизм будет выглядеть так: люди смертны, Кай человек, следовательно, Кай смертен, то риторический силлогизм будет выглядеть следующим образом: обычно состоятельные люди не совершают мелких краж, Иван – состоятельный человек, следовательно, он не совершает мелких краж. Размытость присутствует и в большой, и в малой посылке: что такое «состоятельный человек», что такое «мелкая кража»? Нельзя сказать, что бы это было непонятно людям, но тут надо учесть некую шкалу лингвистических переменных в соответствии с теорией размытых множеств [28]. Больших затруднений это обычно не вызывает (ср. номинацию «взятка в особо крупных размерах»). Далее, в большой посылке содержится вероятностное утверждение. «Богатые люди не совершают мелких краж обычно», т.е. заключение об этом можно сделать с некоторой долей вероятности. Как оценить вероятность? В теории вероятностей известно статистическое определение вероятности, применяемое, когда мы не можем свести ситуацию к точно исчисляемому количеству исходов. Представление о статистике хранится в памяти людей в виде неких оценок, есть и объективированные данные в виде подсчетов – статистические данные. Важную роль играют прецеденты: они дают имена отрезкам на шкале вероятностей. Например, вообще матери не убивает своих детей, но известен случай Медеи.

 

Сами языковые построения – фигуры риторики – тоже представляют собой прецеденты, в трактатах они снабжаются именами и парадигмами (яркими иллюстрациями), к ним даются и дефиниции, но достаточно, с современной точки зрения, несовершенные. В этом несовершенстве, однако, кроется определенная гибкость и склонность к прецедентному мышлению.

 

Если защищаемый тезис формулируется открыто, если общие места, с помощью которых он развивается (топосы) также доступны наблюдению и даже поименованы в теоретических сочинениях, если язык прозрачен, и языковые средства доступны наблюдению, так как тоже поименованы и названы, возможность для манипуляции минимальна.

 

Представим себе на миг, что в брошюре для агитатора, изданной в тоталитарном государстве, черным по белому написано: для убеждения использовать концептуальные метафоры и контекстуально связанные сочетания слов. И все это снабжено примерами, скажем, из Оруэлла. Даже гриф «совершенно секретно» не отменил бы губительного действия такой брошюры на самого манипулятора. Манипуляторы всячески скрывают языковые механизмы и от других, и от себя самих. Миф есть миф, с рациональностью и анализом он не дружен.