Дворник Софроныч. — Мрачный подвал. — Патроны
Под аркой Майя ждёт Фридьку.
Дом фасадом выходит на проспект. Проспект ровной ниткой тянется в далёкий таинственный порт, где стоят прекрасные белые пароходы. До войны стояли…
Майин дом из тёмного гранита, с вкраплённой там и сям разноцветной плиткой. До революции дом принадлежал буржую, члену царской Государственной Думы. Вход на просторную парадную лестницу с неработающим лифтом украшают две очень мощные мужские фигуры. В очень скромных одеждах — с тряпкой на бедрах. Фигуры держат на плечах всю центральную линию балконов.
Однажды Майя стояла перед фигурами и, задрав голову, глядела на них. Они на неё не глядели. Согнувшись под тяжестью балконов, они глядели куда-то вниз и, казалось, важничали: мы, мол, заняты ответственным делом, а ты тут прохлаждаешься…
Когда наступила зима, Майя видела, как им холодно в этой их глупой тряпке. Да и летом им тоже несладко. И у них такой вид, будто надо куда-то бежать, но без брюк бежать неудобно, а тут ещё балконы на плечах…
И ещё им надоедали голуби и всякие воробьи. Фигуры, конечно, могли их схватить своими руками, они у них такие длиннющие. Но руки заняты!
Ей было жаль несчастных, до слёз жаль.
— Эй, летите отсюда, что вы тут уселись! — бегала Майя, отгоняя птиц. — Что расселись? Деревьев вам не хватает на заднем дворе? Там три дерева и ещё одно сломанное. А этим и так тяжело, хулиганы вы этакие!
Она бежала во двор, набирала из песочницы мелких камешков в фартук и бросала в упрямых птиц.
— Ты что безобразничаешь? Ты что хулиганишь? А ещё девочка! — укоряли её прохожие. И спешили по своим делам.
— Это я хулиганю? Это птицы хулиганят, — объясняла Майя в спину прохожим.
И удивлялась непонятливости взрослых. Делают вид, что всё на свете знают и понимают. А сами ну ничегошеньки не видят под своим носом. Будто глаза завешены шторами. Нет, шорами, как у коней.
Уже давно она стоит под аркой возле чугунных ворот с узкой калиткой сбоку. Калитка массивная, и раньше на ней ловко катались все мальчишки с их двора. По очереди. Когда не видел всевидящий дворник.
Завыл ветер. С тусклого неба посыпалась снежная крупа. Вокруг сделалось светло и чисто.
А Фридька не идёт.
Она чувствовала, что коченеет. Скоро не сможет двинуть ни рукой, ни ногой. Чтобы немного согреться, она начинает старательно топать ногами и хлопать в ладоши.
Эхо, с незапамятных времён живущее под аркой, начинает вслед за ней повторять каждый звук глухим простуженным басом. Это ей нравится. Она топает, хлопает и слушает. Ноги отошли, в кончиках пальцев покалывают иголки.
Арка в последний раз отозвалась и вдруг засвистела, завыла, задребезжала калиткой. Майя удивилась. Переменился ветер, арочное эхо послушно ему подчинилось.
Снег уже повалил хлопьями. Она отодвинулась в самый уголок, прижалась к холодной облезлой стене продрогшей спиной.
Майя увидела в двух шагах от себя дворника. Он проходил мимо, покашливая в рукавицу.
Софроныч, так запросто звал дворника весь дом, уже не раз проходил, всматриваясь в закутанную до глаз фигурку. И не узнавал. Под аркой полутемно, и Майя всякий раз отворачивалась от строгого дворника. Она вовсе не желала быть узнанной. Он может в домовый пикет отвести. Маме нажаловаться. За ухо отодрать. От Софроныча всего можно ждать.
Когда он приближался, шаркая подшитыми валенками, девочка опускала голову и, глядя вниз, старательно ковыряла ботинком ледышки.
Дворник Софроныч коротконогий, приземистый, у него зоркие глаза и длинные цепкие руки. Мальчишки в доме боялись его пуще огня. Казалось, идёт себе и ничего не видит, не замечает. Потом вдруг разворачивается и хватает именно того, кто ему нужен. И больно треплет за шиворот. Мальчишка подскакивает на месте, голова его жалко мотается из стороны в сторону. Как у цыплёнка.
Майя видит Фридьку. Он появился, словно вынырнул из сугроба, с ног до головы облепленный снегом. Издали Фридька кажется низким и толстым, а очутился рядом и словно похудел, вытянулся. В руках у него сумка от противогаза. В ней что-то железно брякает. Безбровое Фридькино лицо мрачно, конопатины недовольно вытянулись.
Майя возмутилась.
— Что ты не шёл так долго? Я окоченела тут… в сосульку превратишься, пока тебя ждёшь. А он не идёт и не идёт! Софроныч бегает злой и всё вынюхивает. Я уж думала, что в пикет меня отведёт. Как шпиона какого…
Фридька ей не отвечает. Не считает нужным. И не смотрит.
Руки его в карманах, от холода он притопывает ногой и ловко сплёвывает через выпавший давным-давно зуб. Новый зуб у него не растёт. Наверное, не хватает калорий, чтоб зуб рос.
И что это насмешливый Фридька такой мрачный?
— Ты заболел? — спросила Майя.
Это Фридьке не понравилось.
— Разговорилась тут… не остановишь… — огрызнулся он. — Некогда мне с тобой разгуливать по подвалам. Пойдём за банкой с конфетами, — передразнил Фридька Майю совсем непохожим на Майин писклявым, как у мыши, голосом. — Трещотка! Мне на фронт торопиться, а то война без меня кончится. Поняла?
— Может быть, она не успеет кончи… — ляпнула Майя и поняла, какую несусветную глупость вдруг сказала. — Нет, я не то хо…
— Совсем дура, — невежливо сказал Фридька.
Он замолчал. Девочка тревожно уставилась на него. Она, конечно, не ждала, чтобы он извинился за опоздание, но чтобы так?… Она же хотела как лучше. Может быть, не показывать ему банку с конфетами?
— Условия помнишь? Половина — моя, — напомнил Фридька. И снова деловито цыкнул сквозь дырку в зубах.
Майя обрадованно кивнула, боясь снова что-нибудь ляпнуть.
— То-то, — сказал Фридька и направился к подвалу. На двери мрачного подвала висел ржавый амбарный замок. Фридька присвистнул, разглядывая его. Майя огорчённо замерла. Она отлично помнила, что вчера, когда выносила во двор мусор, на двери не было замка.
— Всё из-за тебя. Недаром, значит, дворник вертелся. Что-то заподозрил. Может, догадался, что мы туда собрались. Я же видела, что подвал стоял открытым. Я своими глазами видела. Не веришь?
— Дура ты, Майка. Заткнись. Сегодня надо было глядеть. Я собью эту рухляндию, а ты не стой пугалом. Дура!
— Сам дурак.
Фридька махнул рукой и задумался.
Замок как-то косо висел на кривом пробое.
— Я собью, — сказала Майя. — И гвоздь, смотри, кривой.
Фридька негодующе фыркнул.
— Заткнись. Лучше погляди, где дворник. Живо!
— Раскомандовался! Домой он ушёл. Надоело ему меня караулить. Он сидит, чай пьёт, — обрадовалась Майя своему и Фридькиному мудрому решению.
— То она видела, то она не видела. Ступай, куда сказал!
Она выглянула во двор, повертела головой.
— Я ж говорю, нет его.
А Фридька времени не терял. Из противогазной сумки достал отцовские клещи, деловито постучал со всех сторон по пробою, гвоздю, потом ещё раз постучал покрепче и вдруг, ловко схватив шляпку гвоздя, вытащил его.
— Вот здорово! — восхитилась Майя.
Пробой с замком в их руках. Путь в мрачный подвал свободен.
— Видела? В противогаз его, как миленького, спрячу, и дело с концом. Видела? — хвастался Фридька.
— Тебя и на фронт запросто примут! Командир скажет: как не взять такого ловкого, который запросто амбарные замки сбивает! — скромно польстила Майя.
return false">ссылка скрыта— На фронт не принимают, а мобилизуют. Вот чукча, — не оценил Фридька. — Дворник тоже не дурак, придёт и закроет нас на этот замок. И будем сидеть в подвале до скончания войны. Значит, пробой надо положить в сумку. Вместе с замком. Вылезем и снова закроем. А если он придёт, увидит, то пока он ищет новый замок, мы уже дома будем. Поняла? Про банку не наврала?
— Провалиться мне, я сама видела, как Алька-Барбос… как она влетела как миленькая в открытый подвал. Как сумасшедшая влетела. Честное пионерское, не вру.
— Не врёт! Все врут. Только одни настоящие вруны, а другие — чуть-чуть…
«А вот и не чуть-чуть», — вспомнила она про карточку и пробормотала:
— Я лишь умалчиваю.
Открыли тяжёлую скрипучую подвальную дверь, и Фридька спустился на одну ступеньку. Из чёрного мрака пахнуло пронзительным запахом сырости, густой, устоявшейся вони.
— Может, не пойдём? Ну её, банку, может, крысы съели.
Майя оробела и потянула Фридьку за рукав.
— Крысы железо не прокусывают. Иди уж, переставляй ноги! Да меня не дёргай, загремим вниз без остановки. Спички, небось, забыла?
— Не забыла.
Майя давно примирилась с командирскими замашками Фридьки. Она только хмурилась, чтобы показать ему, что не вполне согласна, но в подвале было темно, и Фридьке на её обиду наплевать. А ещё недавно они всем звеном его прорабатывали за двойки и всякую другую чепуху.
Война спутала всё. Ненужная раньше банка стала желанной, недосягаемой, а двойки — чепухой. Важное отступило, потеряло своё значение, а незначительное прежде раздулось до ужасающих размеров.
— Не толкай меня, дура!
— Сам дурак. Я не толкаю. Пусти вперёд меня. Я знаю, куда она скатилась.
— Надо было раньше, перемешали всё давно. Забыла? — зашипел Фридька и больно стукнул локтём Майю в бок.
Осенью жильцы дома несколько дней подряд носили заготовленные на зиму дрова в свои квартиры. Из сараев в подвале. У кого они, конечно, были или кто успел запасти с весны. Кто не успел — те тоже носили. По ночам. Из чужих сараев. Они тоже запасались дровами, но за счёт соседей.
Шум и ругань стояли несколько дней.
Управдом Черпаков звал на помощь милиционера. Пожилой милиционер стыдил, обещал не пойманных воров посадить в тюрьму.
И судить по законам военного времени.
— Нас чего стыдить? Ты воров отыщи!
— Вы же ленинградцы, граждане сознательные, — говорил милиционер. — Тащите, как дикое кулачьё. До зимы война должна окончиться.
— Если окончится, зачем ворюги растаскивают у трудящих людей чужие дрова?
— Как с малым ребёнком в холоде сидеть?
— С малым ребёнком эвакуироваться надо было.
— Тебя не спросили. Отдать своё дитя в чужие руки?
— А он живёт на казарменном положении. Ему поднесут, за ним уберут.
— Спит, небось, в тепле. Им на всех трудящих плевать. Что трудящие маются, что разводится всякая нечисть.
Участковый устало закрывал глаза. Но выдержка не изменила ему. Жильцы успокоились тогда, когда в подвале не осталось ни щепки.
Фридька всё стоял на первой ступеньке. Майя толкнула его.
— Что встал? Стоит и стоит… — зашептала Майя сердито, тревожно вглядываясь во мрак.
Фридька спустился ещё на ступеньку. У него закружилась голова. Рукой он нащупал стену и привалился к ней, другую руку цепко держала Майя. Если он загремит вниз, то и её утащит, надо ему теснее прижаться к стене. Редкие мысли лениво толклись в мозгу. Как он раньше мог без еды бегать целый день? В футбол гонять даже легче было. Вечером, наевшись, он отяжелевал как бегемот и валился на диван. Даже интересную книжку не хотелось читать. И было не до уроков. Был он злой и сонный.
Неужели были такие времена, когда его заставляли есть?
— Опять встал, — подёргала руку Майя.
Мир сузился. Война уходила на второй план. Теперь все его мысли были о еде. Ему не лежалось, не читалось, не игралось. Он уставал, мог часами лежать на диване и глядеть безразлично в потолок, мысли об отце стали вялыми, он пугался своего равнодушия, но сделать с собой ничего не мог. Все его мысли начинались и кончались едой.
Слабела бабушка. Она всегда совала ему что-нибудь съестное в рот, когда Фридька уж очень долго и тоскливо глядел на неё. Он запомнил это своё выражение, однажды поглядев так на себя в зеркало. Лицо у него было такое жалостливо-противное, что он со стыда плюнул в своё отражение.
Он понимал, что бабушка отрывает ему от своего иждивенческого пайка, что он брать не должен. Но сделать ничего с собой не мог и — брал.
Он решил, что найдёт банку с монпансье и сам угостит бабушку. Он явственно увидел во мраке, как в комнате топится печурка, кипятится пузатый чайник, а он, Фридька, гордо подаёт к чаю конфеты. Вот она удивлённо морщится, вот она улыбается. И Фридька чувствует себя мужчиной. Вместо убитого отца. Вот только где эта распроклятая банка?
— Всё стоит. И чего стоит как пень, — шипит осмелевшая, принюхавшаяся к запахам из подвала Майя. — Я дёргаю, а он стоит…
— Куда? Налево или направо?
— Налево стена. Ты что, совсем уж?…
Фридьке неловко. Головокружение и мечты прошли, он снова твёрдо стоит на ногах. Спускаясь со ступеней, он шарит вокруг себя рукой. Стена куда-то исчезла. Он опускается на корточки и щупает сырой рыхлый пол подвала. За другую руку держится Майя. Ей тоже приходится наклониться. Вообще-то девчонок Фридька не любит. Всех они учат, завалены всякими нагрузками и изображают из себя великих тружениц. А сами часами шепчутся с опилочными куклами или шушукаются о чём-то между собой. Он не представлял, как можно часами возиться с куклами, словно они живые. От самой крохотной опасности девчонки визжат так, что в ушах лопаются барабанные перепонки. Или перепонные барабанки? В общем, что-то там в ушах лопается от визга. Нет, девчонок Фридька не уважал. Он уважал футбол и доберман-пинчеров.
— Ты в куклы тоже играешь?
— Какие куклы? Опять встал!
— Не дёргай, руку выдернешь. Идти, спрашиваю, куда?
— Откуда я знаю, в какой стороне стою! В такой темноте разве увидишь? Куда она свалилась, я не знаю: я сверху, с перил, за Алькой-Барбосом наблюдала. Здесь ещё кирпичи были… все об них запинались, когда дрова таскали и перегородки ломали. И все очень некрасиво ругались. Спички зажечь?
— Зажигай. Давно пора сообразить.
— Чего зря жечь, когда ты столбом стоял целый час! — огрызнулась Майя и похвастала: — Хорошо, что я отсыпала, правда? А ты все «дура, да дура»!
— Закудахтала. Давай мне спички, я сам… Оглохла?
— Злой, как… как… старый мерин…
— Что! Повтори! Что ты сказала? — рассвирепел Фридька.
— Это я не про тебя. Я дворника вспомнила, — нашлась не на шутку встревоженная Майя. Чтобы задобрить Фридьку, она сунула ему в руку весь коробок со спичками.
Фридька чиркнул спичкой, поднял вверх руку, и они огляделись. Стало жутко. Мрак напирал со всех сторон. Он давил, не давал вздохнуть, таил в углах грозную невидимую непонятную опасность. Вблизи кирпичей не было, недалеко лежат какие-то штуковины. Протяни руку, и взять можно. А банки с монпансье не видать.
— Наврала! Твою банку нашли давно и съели. А это что лежит? — вдруг удивился Фридька и зажёг новую спичку. — Вроде железяки какие-то. И тряпка.
Он ткнул ногой штуковины.
— Чем звякаешь, нашёл банку? — зашипела Майя. Ей не было видно из-за Фридькиной спины, и она пожалела, что отдала ему спички. — Быстрее, а то звякает и звякает!… Придёт дворник, закроет, и крысы съедят…
— Заткнись. Не мешай соображать. Дворник побежал в бомбоубежище, слышишь, наверху сирена завыла. Свети, я взгляну на эти железяки!
Майя, сжавшись, слушала сирену и покорно светила Фридьке. Он запихивал в противогазную сумку непопятные длинные штуковины, потом ногой стал ворошить под тряпкой. Больше ничего не оказалось. Рядом тоже ничего не было.
— Лучше свети, сказано! Светит себе под нос!
Оскорблённая Майя засопела, но руку с горящей спичкой подняла выше.
— Вон кирпичи. Небось, всё перепутала?
Майя ещё сильнее засопела, но молчала.
Наверху смолкла сирена воздушной тревоги. В наступившей тишине вдруг послышалась недальняя озлобленная возня. Потом кто-то пропищал нечеловечески тонко и протяжно. И вдруг, совсем неожиданно раздался такой вопль, что Майя в страхе ткнулась Фридьке в грудь. Он не устоял и свалился в мусор. Пока он поднимался, злой и взъерошенный, Майя, цепенея от ужаса, спросила:
— Это кто, черти?
Майя зажгла новую спичку.
— Разоралась тут, как «щука» дворовая.
— Я шёпотом ору. Сам не ори. Я спрашиваю, кто это?
— В кирпичах крысы твою банку доедают. И к тебе подбираются. Да отцепись ты от шеи, задушишь, дура!
Но Майя, вцепившись в него обеими руками, бормотала:
— Я и чертей боюсь, и крыс, и привидений. Ну её, банку с конфетами! Уйдём давай. Только как? Вдруг оно нападёт сзади?
Фридька таращил в темноту глаза и напряжённо слушал.
— Это крысы. Тут всегда полчища крыс. Они с кошку ростом. Дом давно построен, они живут себе и живут. Вот и выросли…
— Я и с мамой боялась ходить. Если бы не банка… Какие наглые, людей вовсе не боятся…
— Чего им бояться? Они у себя дома. Это нам уходить надо. А то как бабахнет фугаска — тут под развалинами и останемся…
— Если живут крысы, то не разбомбят. Я читала.
— Они с корабля бегут.
— Может быть, и из домов, откуда ты знаешь?
Фридька не знал.
Ещё более злобный писк взлетел к самому потолку подвала. Затем неподалёку послышалась чья-то остервенелая возня. Майя присела, а Фридька, очумев, ничего не соображая, заколотил что есть силы клещами по противогазу. Майя боялась шевельнуться. Страх сковал все мысли, все её движения. Она одного боялась: как бы Фридька не убежал, не бросил её тут одну в страшном, битком набитом крысами и чертями подвале. Как она тут останется?
И тут земля неожиданно вывернулась из-под ног. Ощущение у ребят было такое, что земля, твёрдая и надёжная, вдруг стала живой и не захотела их держать на себе. Майя свалилась с ног.
— Это фугаска. Она на нас?
— Ты бы не болтала, если бы на нас, — мудро отчеканил Фридька. — Она недалеко упала.
Всё-таки вдвоём не страшно.
— А если другая в нас упадёт? — зашептала Майя.
— Может и в нас. Война.
Где-то наверху гремели зенитки, выли самолёты. А может быть, и не самолёты. В подвале тоже происходило непонятное и чудное. Земля больше не дергалась, образумилась и не уплывала из-под ног, не хотела сбросить с себя.
— Фугаска свалилась. Вот ужас там. А бомбоубежище, Толя говорил, заваливает. Фугаска пробивает этажи и уходит в землю на несколько метров. В одном доме воду не отключили, и все люди в бомбоубежище утопли. Ты слышал? Это на Дровяной улице.
Мальчик молчал. Ему вспомнилось: всеобщая мобилизация… Женщины плачут. Мужчины горько думают. Молодёжь молодцевато переглядывается. Мальчишки возбуждённо перекликаются и гоняются друг за дружкой. Откуда им, мальчишкам, знать. Война для них как в кино. Победное шествие танков, мчащаяся с саблями наголо лихая конница, и пулемётный треск с отчаянных тачанок… Они ведь не знали, что всё будет не так…
— Всё не так!
— Чего не так?
— Ничего.
Тут в ноги Майе ткнулось что-то сильное и мягкое и, отскочив, с пронзительным визгом исчезло в глубине подвала. Она от неожиданности упала навзничь, перевернулась на живот и поползла на четвереньках, не зная куда.
— Что ползаешь, хочешь меня свалить, спичку зажигай, дура! — не своим голосом орал Фридька, толкая Майю ногой.
От его окрика Майя опомнилась, полезла в карман за спичками и с ужасом поняла, что они были у неё в руке, когда она свалилась. Теперь в кулаке, кроме зажатого мусора, ничего не было. Пропали спички. Целое богатство по нынешним временам пропало в зловещем подвале. Вдобавок они остались в темноте. Она ползала по кругу, шарила руками в сыром противном мусоре.
— Зажигай, недотёпа! — орал Фридька, колотя ногой по её боку.
Она ползала и плакала и шарила руками вокруг себя. Тут её опять кто-то толкнул в другой бок, и она завопила пронзительно и тонко, уже не помня себя от ужаса, охватывавшего её всё больше и больше.
— Во, орёт! Сиреной работать надо — фашисты и в город не сунутся! — откуда-то сверху донесся злой насмешливый Фридькин голос. — Спички давай, говорю. Здесь кто-то живой…
— Крысы и черти. Кто же ещё. Он меня с ног свалил и коробок унёс, а она в другой бок толкнула… Он меня как ударит, коробок и выпал…
— То унесли, то выпал. Врунья несчастная, — шипел Фридька, — нужен чёрту или крысе коробок, как вчерашний день. Разиня беспросветная! Никуда больше с тобой не пойду.
Она хотела огрызнуться, но опомнилась и виновато замолчала. Злить Фридьку она боялась. При мысли, что он может уйти и бросить её тут одну, по спине забегали не мурашки — целые собаки. Она поползла, чтобы Фридька слышал, что она ищет злосчастный коробок. Она уже забыла, где она свалилась.
— Небось, в варежку сунула, прежде чем растянуться, — ехидничал Фридька.
Майя уже второй раз уперлась головой в кирпичи.
— Дальше некуда. Везде почему-то одни кирпичи…
— Ползает поездом курьерским и отыскать хочет. Ой, ой, ой, — вдруг закричал Фридька.
Она рылась в скользком мусоре и позлорадствовала: вот и сам заорал, небось, испугался тоже. Пальцам было больно и неприятно, но она терпела — ей страстно хотелось отыскать коробок.
— Майка, ко мне ползи. Я нашёл!
Она облегчённо вздохнула и поползла на Фридькин голос. Под руку попалось что-то непонятное, холодное и твёрдое, она торопливо ощупала его и, не поняв, что это такое, сунула в свой карман. Наткнувшись головой на Фридькины ноги, она по ним поднялась с колен. Лестницу они отыскивали долго, держась за руки, свободными руками шаря вокруг себя по воздуху. Так же дружно и тесно поднялись на площадку. Было темновато, наступали короткие зимние сумерки.
Они поднялись на второй этаж и уселись на подоконник.
Облепленный мусором, Фридька поглядел на Майю и обидно засмеялся. Он хохотал, широко открыв рот, хлопая себя ладонью по животу, и всё не мог остановиться. Пока не заикал.
— Ты, Майка, что, мордой мусор перебирала?
И Фридька снова захохотал.
Майя поглядела на него хохочущего, икающего и счастливого, хотя банку они так и не отыскали, и сама улыбнулась.
— Посмотри на себя — сам не лучше! — добродушно огрызнулась она.
Пальто было грязное, рейтузы на коленках продраны. Руки чёрные и липкие, словно она не в подвальном мусоре рылась, а в саже.
Вспомнив, она вытащила из кармана какую-то непонятную металлическую коробку, которая попалась ей в мусоре. Она вертела её, разглядывала, и коробка, как в волшебной сказке, вдруг засветилась желтоватым светом.
Фридька присвистнул. Глаза его округлились, буйная насмешка исчезла. Он близко-близко придвинулся к девочке, засопел. Она отодвинулась. Фридькино поведение было непредсказуемым. Удаль, насмешка и вместе с тем добрые хитро-наивные глаза.
— Дай поглядеть. Чего в подвале не включала? Дай, говорю!
— Откуда я знала? Сам он под руку попался, я только в карман сунула. Я сама ещё не насмотрелась. А ты чего орал?
Она светила себе и оттирала налипшую на одежду противную вонючую дрянь. Диковинный фонарик, сияя, разгонял в углы сгущавшиеся сумерки. Фридька деловито доставал свои находки из противогаза. Какие-то странные длинные металлические штуки.
— Свети мне. Видишь, что я нашёл. Патроны какие-то. Какое ружьё к ним надо иметь? Совсем неправдоподобное. Стой, да это же… Глянь сюда, видишь метки?
Майя посветила на странные штуки.
— Вижу, дай мне поглядеть, — попросила заинтересовавшаяся Майя. — Что это? Никогда таких не видела. А ты?
— Понял. Сами как сигары, — обрадовался Фридька. И вдруг испуганно оглянулся. — Здесь метки должны быть. Цветные, поняла? — понизив голос сказал он и опять осмотрелся. — Кто же в подвал спрятал, какой гад схоронил в пустом подвале?
— Да что это?
— Кто фашистов здесь ждёт? Хотел бы я знать.
— Да что это?
— Тише, разоралась тут! Осветительные ракеты. Дядя Лёша показывал мне картинку.
— Как страшно. — Майя съёжилась. — Может быть, он прячется в подвале. Может, это был не чёрт, а диверсант? Знаешь, как он толкнул меня в ноги.
— Дура, что он, ростом с карлика?
— И правда. Может, он сидит в кирпичах? Может, он поджидает?
— К этим патронам должна быть ракетница, — размышлял Фридька, не слушая Майю. — Где ракетница, хотел бы я знать?
Майя, ошарашенная этой находкой, всё ещё светила фонариком.
— Ой, а у тебя руки в крови. А может, грязь? Нет, кровь.
— Я ещё что-то нашёл. Совсем забыл, а оно шевелится…
Майя отодвинулась.
Фридька полез за пазуху, вытащил странный топорщившийся комок, сунул Майе в лицо.
Она попятилась.
— Ой, ты что, дурак, это крысёнок! — с ужасом зашептала она. — Брось его. Какая гадость!
— Ха, стал бы я брать крысёнка! Оно мяукает, слышишь. Правда, еле-еле… Крысы, по-твоему, мяукают?
— Котёнок?
Теперь Майя сопела от зависти.
— Дай потрогать…
— Кошка в кирпичах, оказывается, гнездо устроила. С трёх сторон кирпичи, а с четвёртой — она. Зубы и когти наружу выставила. Вход загораживала.
— Откуда ты знаешь? — не поверила Майя.
— Что я, не понимаю? Я так думаю. Я шарил везде руками. Кошка мёртвая, ей крысы почти отгрызли голову… Вот этого одного нашёл за ней…
Майя еле слышно проговорила:
— Она была с котятами. Что она ела?
— Откуда я знаю? Крысы её штурмовали, понимаешь, а она своё гнездо защищала. Они как фашисты, наступали со всех сторон. Бр-р-р!
— Как же в темноте?
— Кошки видят в темноте.
— А крысы?
— Не знаю.
Майя протянула руку, взяла крохотный комок. Котёнок щурился на свет одним еле прорезавшимся глазом. Открывал смешной маленький рот. И молчал.
— Он без голоса?
— Откуда я знаю? Может, при опасности кошка запретила ему мяукать.
— Мы же не крысы. Они же их по запаху чуют.
— И мы крысами пахнем. Ты же валялась в подвале.
— Я не валялась. Я свалилась.
— Кошка в кирпичной крепости сама их поджидала. Война у них шла. Как у нас.
— Что она ела?
— Не знаю. Может быть, сама крыс жрала. Чего плюешься, дура? Вот связался с чумазой ослицей.
— Сам чумазый осёл, — нехотя огрызнулась Майя.
Она осторожно дышала тёплым воздухом на котёнка.
Сердце её замерло от острой жалости к малышу.
— Как ты разглядел его в такой темнотище? А как ей было страшно одной, да ещё с грудным котёнком… Как она додумалась его спрятать в кирпичи…
— Говорю, шла война. Может, остальных котят крысы съели. Чем кормить его? Нам и самим нечего есть.
— Ой, как это я забыла: ему же молоко нужно. А где взять?
Вспомнив найденную карточку, добавила нерешительно:
— Может, на хлебе перебьётся?
— У меня хлеба ни крошки не остаётся.
Может быть, сейчас сказать Фридьке про карточку?
— Бери свои патроны, а котёнка отдай мне. Я найду хлеб для него. Патроны и фонарик надо сдать в милицию.
— Надо найти ракетницу, а то, что мы принесём? Одни патроны? Что нам скажут, понимаешь? Может, она лежит себе полёживает в подвале. Отдай мне фонарик, я с ним отыщу ракетницу. Вот тогда будет здорово.
Они спорили. Майя упрямилась. Ей хотелось котёнка, и с фонариком жаль было расставаться. Вон как надёжно и ласково освещает всё вокруг. Тьма забралась в углы и там злобно притаилась.
— Отдай! — наступал Фридька. — А то хуже будет.
Ей не хотелось портить отношения с Фридькой. Она вздохнула.
— Бери. Только не теряй. Когда пойдём за банкой и ракетницей? Теперь не страшно.
— Ты крыс боишься. Впрочем, может быть, тебя возьму.
— Как это возьму? Сам взял фонарик, а сам…
— Отвяжись. Сам скажу. Ну, я пошёл.
Он сунул фонарик в карман, уложил в противогаз патроны и ушёл. Сразу же на цыпочках вернулся.
— Ты что? — испугалась Майя.
Было тихо. Воздушная тревога давно кончилась.
— Тише. Там дворник ходит.
Майя выглянула. На чёрной лестнице, у подвала, топоча ходил дворник. Вот он стукнул дверью подвала, выругался и ушёл. За ним захлопнулась дверь на лестницу.
Подождав немного, Фридька пошёл вниз. Майя заторопилась за ним. Спускаясь вслед за Фридькой, она пожалела об отданном фонарике. Но, погладив за пазухой котёнка, успокоилась. Ведь она нашла хлебную карточку и фонарик, а Фридька котёнка и патроны. Будет справедливо, если фонарик получит Фридька к своим патронам. А она — котёнка, который хочет есть, — к найденной карточке.