Эволюция, развитие, модернизация: тождество и различия

 

В современной политологии считается общепринятым, что концепции политической модернизации следует рассматривать как частный случай теории развития. Д. Аптер, например, считает, что модернизация—это импорт традиционными обществами новых социальных ролей, сформировавшихся в рамках западной индустриальной цивилизации. Дюркгейм полагает, что это - переход от механической к органической солидарности общества; Вебер - от ценностной рациональности к целерациональности и т.д.[8] Но что бы ни говорили о модернизации суть у нее одна - переход от традиционного общества к современному.[9] Неравномерность процесса развития привела к тому, что находящиеся как бы в разных временах «незападные» и западные общества стали именоваться соответственно, как «традиционные» и «современные». Начало этой тенденции положил М. Вебер. Запад для него был уникальным явлением, тождественным современности.

В основе традиционного общества лежат привычка, инерция, традиция, что объясняет его относительную неподвижность. В нем господствуют отношения личной зависимости, существует масса барьеров социальной мобильности, преобладает ориентация на религиозные и метафизические ценности, власть преимущественно авторитарная. Для современного общества характерны рационализм, секулярность основных институтов, автономия индивидов, их ориентация на инструментальные ценности (технологии, точные науки). Модерн предполагает высокую социальную мобильность и активность людей, подчинение закону, а не лицам, стремление к демократическим формам. Демократизм - неотъемлемый атрибут современного общества, поэтому политический аспект модернизации заключается в переходе от авторитарных форм правления к либеральной представительной демократии.

История знает два способа «осовременивания»: первичная (спонтанная, оригинальная и т.д.) модернизация и вторичная (форсированная модернизация «вдогонку»). Первым путем идут Западная Европа, Северная Америка, вторым – все остальные. Обобщенную картину политической модернизации как исторического процесса сформулировал С. Хангтинтон. В таблице 1 представлены результаты его исследования, касающиеся «волн» демократизации, а также реверсивных «волн».

Таблица 1. «Волны» демократизации и реверсивные «волны»

Годы	Число демократий	Возврат к авторитарным режимам
«Первая волна»: 1820-1926 / 1926-1942
«Вторая волна». 1942-1962 / 1960-1975
«Третья волна»: 1975 — по настоящее время / ?	около 40	4-5 (?)

Источник: Huntington S. The Third Wave. Democratization in the Late Twentieth Century. Norman: University of Oklahoma Press, 1991.p.31-32.

 

«Первая волна» демократизации привела к становлению 29 демократий, 12 из которых в 20-е – 30-е годы свернули в русло авторитаризма и фашизма.

«Вторая волна» демократизации, охватившая 36 стран начинается во время второй мировой войны и связана с антиколониальным движением и победой над фашизмом. В 60-х годах наблюдается реверсивное движение - в некоторых странах устанавливаются военные режимы и режимы «нового авторитаризма» (Греция и Чили, например).

«Третья волна» начинается с крушения авторитарных режимов в Греции (1974), Португалии (1975), и Испании (1977), захватывает Латинскую Америку (Доминиканская Республика - 1975, Гондурас - 1982, Перу - 1988), некоторые страны Азии (Турция - 1983, Филиппины - 1986, Южная Корея - 1988) и, наконец, вызывает «эффект домино» в Восточной Европе.

В 1988 г. Тату Ванханен классифицировал политические режимы по показателям политической конкуренции и участия и зафиксировал рост числа демократических стран в мире.

Таблица 2. Частотность распределения 147 стран по категориям демократий, полудемократий и недемократий.

Категории	Годы
Демократии
Полудемократии
Недемократии
Всего

Источник: Сморгунов Л.В. Сравнительная политология: Теория и методология измерения демократии. – СПб, 1999. С. 81.

 

Эти выкладки, как видим, не подтверждают довольно распространенного мнения, что удавшийся переход к демократии - скорее исключение, чем правило, но и не дают оснований для избыточного оптимизма. Демократия никогда не укореняется с «первого захода», путь к ней тернист, связан с рисками и немалыми издержками. Во многих постколониальных государствах и в странах СНГ новые политические структуры отнюдь не привели к процветанию и оказались малоэффективными: произвол бюрократии, коррупция, растущее расслоение общества и повышенная конфликтность стали едва ли не нормой жизни многих «догоняющих» стран.

Догоняющая модернизация осложнена тем, что невозможно соблюсти естественноисторическую логику вызревания демократических институтов. Их приходится насаждать сверху в неадекватную социальную среду. По сценарию первичной модернизации политическая система строится на фундаменте рыночной экономики и гражданского общества. В странах неразвитых плачевное состояние этого фундамента лишает демократические институты широкой общественной поддержки и легитимности. В итоге слабая власть, не способная преодолеть сопротивление традиционного уклада, часто вынуждена сворачивать либеральные реформы и возвращаться к испытанным методам авторитарного правления.

Непомерная цена, которой оплачено десятилетие либеральных реформ в нашем государстве, серьезно девальвирует идеи демократии и рыночной экономики в глазах российских граждан и стимулирует спрос на альтернативные проекты будущего, смысл которых, так или иначе, сводится к поиску уникальной самобытности и пресловутого «третьего пути». При этом часто с водой выплескивают и ребенка: отрицая вестернизацию,[10] проектанты оспаривают сами принципы и бесценный опыт, на которых держится жизнеспособность западной цивилизации. Такое можно объяснить лишь непониманием принципиального различия между западной и не-западной моделями развития и вытекающим отсюда непониманием смысла и цели модернизации. Попытаемся (очень конспективно и абстрактно) привести некоторые умозаключения, для прояснения существа этого вопроса.

Поскольку основным источником эффективности, как было сказано, является синергетический эффект, то логично связывать уровни развития с фазами жизненного цикла системы, которые вычленяются по степени системной зрелости. Последнее в свою очередь характеризуется уровнем и характером внутри- и межсистемного взаимодействия. Эта проблема решается путем отладки функционального взаимодействия структурных элементов, их подчинения общим потребностям, целям, принципам, исключение или преобразованием антисистемных элементов, а также адаптацией системы к внешней среде. В случае исчерпания адаптивных возможностей система стремится приспособить среду к своим целям и потребностям. В этом случае процесс развития выносится в область межсистемного взаимодействия, интернационализируется и ведет к росту межсистемной конфликтности. В зависимости от контекста речь может идти о конфликтах между традиционными и современными институтами, между политикой и экономикой, между политикой и культурой, между государствами, их коалициями и т. п.

return false">ссылка скрыта

Развитие, будучи общесистемным свойством, на шкале времени предстает как некая линейная траектория, связывающая воедино все фазы жизненного цикла системы. Первая фаза, она же отправной пункт развития, - конституирование, когда формируется и укореняется принципиально новая структура отношений. Поскольку возникает она не на пустом месте, а в соответствии с принципом исторической преемственности, то основным содержанием этого этапа является борьба нового со старым, уничтожение элементов прежней институциональной структуры, несовместимых с новыми принципами системной организации, либо наполнения их новым содержанием. Это процесс с заведомо неопределенными результатами. На определенной стадии конституирование может перейти в необратимый процесс последовательного перехода от одного неравновесного стационарного состояния к другому, протекающего с понижением энтропии и повышением организованности системы[11]. Из хаоса (беспорядка) возникает космос (порядок) - явление, отмеченное еще в античной философии. При благоприятном исходе фаза конституирования завершается созданием парадигмальных оснований новой системы - социальной почвы, адекватной основополагающим принципам нового политического порядка.

После этого система входит в режим эволюционирования, которая в свою очередь включает две фазы – интенсивную и экстенсивную. На первой осуществляется наладка и совершенствование системы, изменение количественных и качественных характеристик в сторону повышения общей эффективности за счет факторов интенсивного роста, формирование гомеостатических механизмов. Это собственно и есть фаза эволюционного развития. В пределе этот процесс ведет к гомогенизации системы, устранению внутрисистемных противоречий, нарастанию внутрисистемного единства, перерастающего в тотальность. Это универсальная логика развития социально-политических систем, которая кладет пределы их развитию. Исчерпав ресурсы саморазвития, системы входит в режим простого воспроизводства (фаза стагнации), предел которой кладет невосполнимый дефицит традиционных ресурсов жизнеобеспечения и сдача позиций в борьбе с конкурирующими системами. Вслед за этим наступает кризис, который характеризуется нарастаем энтропии, дезинтеграции, ростом антисистемных элементов. Характерным признаком этого состояния становится синкретизм в виде эклектическогосмешения, разнородных элементов. Есть три варианта выхода из этого состояния: 1) мобилизация еще неиспользованных резервов традиционной структуры, поворот к фундаментализму и архаике (такого рода повороты иногда дают всплеск «катастрофической эффективности», продлевающей агонию и оплаченной столь же катастрофическими социальными последствиями); 2) необратимая дезинтеграция, загнивание и распад системы - «регрессивная метаморфоза» (П.Струве); 3) переход системы в новое качество, обеспечивающее в потенции выход на новые источники роста и более высокий уровень системной эффективности.

Нетрудно заметить, что запас жизнеспособности и динамики и стабильности система получает на том участке эволюционной траектории, который мы именуем интенсивным ростом или развитием. Поэтому принципиальное значение имеет вопрос о том, как и чем оно обеспечивается. Если речь идет об инновациях, то следует иметь в виду, что в дифференцированной системе поток инноваций носит дисперсный характер и рост общесистемной эффективности является интегративным результатом множества инновационных подвижек в различных звеньях системы и в разное время. Иными словами, развитие есть совокупный результат множества инновационных циклов, определенным образом расположенных в социальном пространстве и времени. В том случае, когда в основу нововведения кладутся наиболее передовые современные образцы институтов и технологий, можно говорить о модернизации существующей системы. Стало быть, модернизация выступает как предпосылка и средство обеспечения развития. Таким образом, модернизация и развитие соотносятся как форма и содержание. Под таким углом зрения становится очевидным, что модернизация присуща любой развивающейся социальной системе, и Запад здесь не исключение. Другое дело, что новшества, которые внедряются посредством модернизации, могут быть оригинальными или заимствованными. Поэтому различия между западной цивилизацией и традиционалистским сообществом не в том, что первые «развиваются», а вторые « модернизируются; а в том, что одни используют преимущественно собственные ноу-хау, а другие их импортируют. Поскольку имплантанты, рожденные в цивилизационном контексте Запада, не всегда уживаются с чужеродной культурой, элитам стран «второго эшелона» следовало бы всерьез заняться развитием собственного инновационного потенциала.

В развитие этого тезиса можно привести некоторые соображения, вытекающие из анализа природы модернизации как формы социально-политического развития. Поскольку модернизация – не самоцель, а средство повышения эффективности социально-политического управления, нет смысла ее затевать, пока политическая система удовлетворяет текущим требованиям рациональности и надлежащим образом исполняет свои функциональные задачи. Невостребованные нововведения, навязанные правящей элитой в дань моде или по каким-то иным соображениям с неизбежностью отторгаются или перерождаются, внося при этом изрядную деструкцию в уже сложившуюся и по-своему органичную структуру. Стало быть, модернизация не обязательно сопровождается ростом эффективности. Неоправданные и непродуманные нововведения дают, как правило, отрицательный результат. Лучшее – враг хорошего! Поэтому отладка традиционных институтов и технологий может оказаться куда более продуктивной в плане улучшения системных характеристик. Отдельные традиционные институты не являются неизбежным препятствием модернизации, а наоборот, как показал опыт многих стран, могут способствовать успешному политическому развитию. Однако вторжение готовых образцов, произведенных модернизированным миром, в социально-исторический контекст общества, не успевшего модернизироваться за счет внутренних процессов, вызывает конфликт непреодоленного прошлого с новыми элементами, привнесенными в ходе реформ. Внедренные в новый контекст элементы модернизированного общества перестают функционировать в нем как рациональные, и в то же время немодернизированные элементы уже не могут функционировать как традиционные. Симбиоз оказывается неплодотворным.

Модернизация должна быть привязана к месту и времени. То, что где-то и когда-то себя зарекомендовало, в другом пространственно-временном контексте может оказаться неуместным и даже вредоносным. Модернизация – всегда конкретна, поскольку объектом модернизации выступает не система как таковая, а ее конкретные элементы, связи и механизмы (структура управления, система сдержек и противовесов, правотворческие и контрольные механизмы, процессы артикуляции, социализации, рекрутирования и т.п.). Модернизация же политической системы в целом есть непреднамеренный результат интегративного сложения частичных и локальных модернизаций, что предполагает их осмысленное и целенаправленное сопряжение в координатах пространства и времени.

Еще раз подчеркнем, что и в общепринятом смысле слова и по существу модернизация подразумевает не создание принципиально новых образцов, а улучшение существующих. Поэтому политическая модернизация должна описываться в терминах изменения и трансформации. Смена же системы, строго говоря, модернизацией не является. Это - скачок, переход из одного качественного состояния в другое, возникновение чего-то принципиально нового. Такое состояние обычно характеризуется понятиями «революция», «контрреволюция» и является предметной областью транзитологии. Представляется, что приложение термина «модернизация» к глобальному процессу перехода от традиционного общества к современному - а именно такое содержание вкладывают в модернизацию современные исследователи – некорректно. Это ведет к отождествлению формы и содержания, деятельности и ее результата, причины и следствия, что затемняет суть явления, смысл понятий и вносит путаницу в эту область исследований.

Для понимания феномена модернизации принципиальное значение имеет то обстоятельство, что она – нелинейный процесс. Она представляет собой цепь инновационных подвижек в рамках циклического процесса воспроизводства политической системы, которые в своей последовательности образуют линейную траекторию развития так, что один полный жизненный цикл системы складывается из n-го количества частичных циклов воспроизводства. Отсюда следует, что анализ логики и механики модернизации возможен лишь в рамках более широкой политико-процессуальной теории, описывающей дискретную и линейную составляющие процессов воспроизводства, эволюции и трансформации политических систем. Нельзя импортировать институты, не внедряя при этом механизмы и технологии из которых они возникают. Поэтому стратегия развития должна быть ориентирована в первую очередь на создание условий и предпосылок, формирования и воспроизводства современных эффективных политических институтов, что в свою очередь актуализирует сравнительный анализ закономерностей и специфики динамических аспектов различных политических систем.

 

Воспроизводство и эволюция социально-политической системы: попытка реконструкции идеал-типической модели.

Для начала дадим краткое описание процессов функционирования и воспроизводства политической системы. Вряд ли ошибемся, если скажем, чтополитическое функционирование суть интегрированный в жизнедеятельность политической системы процесс реализации политическими субъектами своих ролевых функций. К такому выводу подводит тот очевидный факт, что каждый из двух видов политической деятельности, о которых шла речь в предыдущей лекции – государственное управление и политическое участие - имеет свою функциональную нагрузку. С одной стороны, государственное управление играет роль интегрирующей общество силы, формулирующей коллективные цели и принимающей решения, а с другой — давление гражданского общества и политическое участие связаны с функцией представительства интересов групп и индивидов. Решение этих задач берут на себя специализированные институты каждой из указанных подсистем.

Далее, если под жизнедеятельностью системы понимать процесс утилизации материальных, политических, информационных и иных ресурсов, то у нее должны быть «вход» (питающие ее связи с внешней средой) и «выход» «готовой продукции» (властные директивы и каналы обратной связи). Аналитическую модель подобного типа функционирования политической системы предложили Г. Алмонд и Г. Пауэлл.[12] Они выделяют пять функциональных стадий политической динамики и соответствующих им носителей в виде институтов, преимущественно связанных с осуществлением той или иной функции в политическом процессе.

На первой стадии осуществляется артикуляция (представление) индивидуальных и групповых интересов, выразителями которых выступают групповые объединения (предпринимателей, наемных работников, этнических общин и пр.). На второй - реализуется функция агрегирования интересов, связанная уже в основном с деятельностью политических партий. Здесь происходит селекция и объединение в политических программах разнородных требований индивидов и групп. На третьей стадии в дело включаются представительные и законодательные институты, которые вырабатывают коллективные решения и формируют политический курс. Четвертая стадия - этап реализации принятых решений. Это прерогатива институтов исполнительной власти, которые организуют для этого надлежащие мероприятия и изыскивают необходимые ресурсы. На пятом, заключительном этапе цикла в дело включаются институты судебного и конституционного надзора, выполняющие функции контроля и арбитража для устранения рассогласований между другими организациями и группами на базе признанных всеми норм.

Нетрудно заметить, что на первых двух стадиях осуществляются функции «входа», на двух последних – функции «выхода». «Вход» и «выход» замыкаются петлей обратной связи. В случае ее «размыкания» система «слепнет», политические институты деградируют, а функции вырождаются в дисфункции.[13] К таким же последствиям приводят и сбои в функциональных звеньях. К примеру, низкая электоральная активность (в пределе абсентеизм) лишает смысла избирательный процесс, деформирует институты политического представительства и, в конечном счете, выхолащивает функцию артикуляции и агрегирования интересов. Затем этот сбой мультиплицируется по всей функциональной цепочке. Следовательно, для поддержания жизнеспособности и работоспособности политической системы требуется как минимум более или менее нормальное функционирование ее базовых подсистем в параметрах, заданных политической традицией и конституционным устройством (тип политической культуры, институциональная структура, политический режим). Иначе говоря, новшества и изменения, возникающие в процессе функционирования не должны противоречить принципам существующего политического порядка.

Вторым условием выступает непрерывность и преемственность процесса функционирования. Как правило, размерность и циклический ритм ему придает избирательная система, требующая периодического (раз в 4—5 лет) подтверждения легитимности и полномочий органов власти. Между тем, различные элементы политической структуры имеют разную динамику. Например, состав избирательных объединений к очередным выборам может обновиться полностью, в то время как структура ценностных ориентаций и электоральных предпочтений каких-то групп населения могут сохраняться десятилетиями. Скажем, в период правления первого российского президента в стране сменилось три состава парламента (справедливости ради следует, заметить, что за это время и сам Борис Николаевич изменился до неузнаваемости). Как бы то ни было, каждый цикл воспроизводит лишь часть элементов и связей. Во всей полноте политическая система предстает лишь после совершения всего цикла своего самовоспроизводства. Так, аргонавты во время длительного плавания меняли детали своего судна, а в результате в Элладу вернулся уже иной «Арго». Некая монархия может быть понята как завершенная система лишь при ее рассмотрении от одного акта коронации до другого, республика — от одних выборов до других. В свою очередь, отдельный цикл может иметь своим результатом как укрепление существующей социально-политической системы, так и ее ослабление. Поэтому без анализа всех и каждого в отдельности циклов функционирования проследить траекторию движения системы, ее резервы, предугадать моменты катастрофы или перехода в новое качество, определить формы, фазы, темпы, этого перехода, позиции и стратегии субъектов политического процесса едва ли возможно.

Итак, пройдя путь, от первой стадии до последней, система совершает один цикл своего функционирования и частично воспроизводит себя. Последовательная череда расположенных на оси времени циклов функционирования, где каждый предыдущий служит предпосылкой последующего, образует непрерывныйпроцесс воспроизводства политической системы в целом. Как видим, понятия «функционирование» и «воспроизводство» в принципе равнозначны, с той лишь разницей, что в последнем акцентируется момент преемственности в процессе функционирования политической системы и его последствия. Иначе говоря, воспроизводство – это продукт жизнедеятельности структурных элементов политической системы, так сказать, функционирование в «снятом» виде.[14]

В механике воспроизводства скрыта тайна политической эволюции. Для завершения одного полного цикла воспроизводства системы все ее подсистемы должны совершать строго определенное количество их собственных воспроизводственных циклов. Примером этого может служить работа часового механизма, в котором все шестеренки и стрелки вращаются с разной скоростью, но синхронно, так, что в определенное время и в определенной точке (24 часа) все они совпадут, совершив при этом предопределенное для каждой число оборотов. Несовпадение стрелок в назначенное время свидетельствует о разбалансировке механизма и неспособности его выполнять свою функцию – ориентировать во времени систему, частью которой является этот хронометр.

Если под углом этих рассуждений взглянуть на политическую систему, то увидим, что полный цикл ее воспроизводства обеспечивается определенной структурой воспроизводственных циклов всех ее подсистем, а общая динамика определяется продолжительностью или длиной самого длительного цикла, т.е. весь цикл воспроизводства политической системы можно считать завершенным после завершения процесса воспроизводства ее самой инертной подсистемы. Здесь действует правило, согласно которому скорость эскадры определяется скоростью самого тихоходного корабля. Отсюда следует, что модернизация любых социально-политических институтов должна быть согласована с ритмами сопряженных с ними социальных подсистем, ибо максимального эффекта можно добиться лишь воздействуя на систему в такт частоте ее собственных колебаний. В противном случае сопряженные, но не синхронизированные системы будут гасить инновационные импульсы в сфере, являющейся объектом реформирования, и эффект от инновации будет скорее разрушительным, нежели созидательным («Хотели как лучше, а получилось как всегда…»). В этой связи заметим, что самым консервативным сегментом политических систем является сфера политической культуры и сознания, где нередко иррациональное довлеет над рациональным. Гарвардский профессор Сеймур Мартин Липсет в своей известной книге «Человек политический» (1960) отмечает в частности, что в странах, где монархия была свергнута революцией, сопротивление новой республиканской легитимности продолжается до пятого поколения.»[15] Не здесь ли кроются тайна гибели самых радикальных российских реформаторов и объяснение того факта, что самые массовые стихийные волнения случались в истории России не в годы деспотического правления а как раз в период либеральных реформ?

Примером согласованного взаимодействия различных социальных структур может служить политико-экономический механизм демократий с устоявшейся двухпартийной или близкой к ней системой. Не случайно именно эти страны (прежде всего страны евро-атлантической цивилизации) демонстрируют наивысшую динамику экономического развития в сочетании с высоким уровнем социально- политической стабильности. В механизме взаимодействия технологической, экономической, социальной и политической подсистем политика выполняет свою управляющую функцию в качестве генератора импульсов, задающего в ритме своих автоколебаний направление, темп и приоритеты развития всей общественной системы. Воспроизводя себя, политическая система в то же время воспроизводит и макроэкономические пропорции, и социальную среду своего обитания. Работа этого механизма осуществляется путем последовательного чередования у власти партий либерально-консервативной (правые) и социальной ориентации (левые).

Первые из них функционально связаны с тенденцией к накоплению и повышению эффективности национального капитала, что в конечном итоге обеспечивает технологический прогресс и конкурентоспособность национальной экономики. Объективно такая политика обеспечивает прогресс материально-вещественных и технологических факторов общественного воспроизводства. Проводниками этой политики выступают, к примеру, республиканцы в США, консерваторы в Великобритании или ХДС/ХСС в Германии. Через механизмы бюджетного регулирования и структурной политики правительства, сформированные на основе этих партий, обеспечивают комплекс условий, стимулирующих инвестиционную активность, накопление национального капитала, рост его эффективности, адаптивности и конкурентоспособности.

Издержки этой стратегии проявляются в ломке устоявшейся социальной структуры, в росте социальной дифференциации, сокращении потребления или замедлении темпов его роста вследствие изменения пропорций распределения совокупного общественного продукта в пользу производительного накопления. По причине инертности политико-административного аппарата и политического мышления эти нежелательные эффекты никогда не устраняются незамедлительно. Правящий режим проходит некую идеальную точку равновесия групповых интересов (когда «и волки сыты и овцы целы») и начинает накапливать макроэкономические и социальные диспропорции. Выход этих диспропорций за некие допустимые для данного социума в данной ситуации границы и стандарты рефлектируется в массовом сознании и политически оформляется как оппозиция правительственному курсу. Баланс сил, существовавший в исходной точке воспроизводственного цикла, нарушается. Остальное дело техники: в дело вступают демократические институты и процедуры смены власти и, соответственно, — государственных приоритетов.

К власти приходят партии социал-реформистской ориентации (социал-демократы, лейбористы и т.п.), которые, опять же, через механизмы бюджетного регулирования, через политику занятости и доходов разворачивают социально-экономическую политику государства в сторону социализации общественного продукта путем максимизации личного потребления и накопления.[16] Экономические ресурсы, созданные усилиями предыдущего правительства потребляются и накапливаются в человеческом капитале. Последствия такого курса выражаются в снижении социально-политической конфликтности, улучшении качества жизни, расширении внутреннего рынка, развитии культуры, образования и науки, в повышении качества совокупного работника, в создании интеллектуального задела для будущего инновационного цикла, что в совокупности означает не что иное, как модернизацию социальной сферы. Как и в предыдущем случае, прохождение точки оптимального баланса между общественным потреблением и накоплением в перспективе может привести к дисфункциям системы. Только на сей раз это обернется ограничением частной инициативы, проеданием инвестиционных ресурсов, торможением технологического развития, избыточным государственным патернализмом, коллективной безответственностью, иждивенчеством и т.д. В пределе этот путь чреват этатизмом, диктатурой левого толка и регрессией всего общественного организма. Если же политическая система остается в параметрах демократического уклада, то в действие включается уже описанный политический механизм коррекции социально-экономической политики государства: через ненасильственную и своевременную (что очень важно!) смену власти, через новый либерально-консервативный консенсус к новому либеральному курсу, к новому соотношению между капитализацией и социализацией национального продукта. Таким образом складывается простая и эффективная структура модернизации социально-экономической системы: технико-экономическая модернизация – стабилизация – модернизация социальной сферы – стабилизация, обеспечивающая поступательное и динамичное развитие без рывков и откатов. Один такой цикл включает в себя два электоральных цикла, в ходе которых осуществляется воспроизводство и отладка политических институтов и механизмов их взамодействия.

Схематично это можно представить как наложение прямой и извилистой траекторий, которые выписывают колеса движущегося велосипеда (см. рис.1). Чем выше скорость движения, тем меньше амплитуда отклонений переднего колеса, тем устойчивее велосипед. В нашем случае — это близкая к синусоиде кривая воспроизводственных циклов и близкая к линейной траектория эволюции, которые в идеале должны стремиться к некой эмпирически определяемой оси динамической стабильности. Но это в идеале. На самом же деле любой социально-политический уклад имеет пределы своего развития. Западная демократия похоже приближается к такому пределу, и входит в режим простого воспроизводства. Во всяком случае, достигнутый уровень жизни, социальной однородности и стабильности сводит к минимуму социально-политическую конфликтность и тем самым лишает ее внутреннего источника саморазвития. Означает ли это исторический тупик, упадок и закат западной цивилизации? По ком, собственно говоря, звонит колокол? Скорее всего, не по Западу, а по жертвам глобализации, которая, судя по всему, и есть тот ресурс, который выведет его на новый виток развития.

В подкрепление этого умозаключения сошлемся на В. Сергеева и Н. Бирюкова, которые усматривают основное различие традиционного и современного обществ в том, что они представляют собой два разных типа воспроизводства и адаптации социальных систем, две стратегии выживания.[17] Одна ориентирована на «узкую» специализацию, обеспечивающую преобладание в занятой нише; другая – на формирование «универсального» механизма, который позволяет анализировать и парировать изменения окружающей среды, а при необходимости, осуществлять экспансию в другие ниши.

С позиции этих рассуждений конкурентоспособность модернизированных сообществ относительно традиционных проявляется особенно рельефно. Экстенсивно воспроизводящиеся стагнирующие социальные системы, не способные генерировать и преумножать собственные ресурсы развития вынуждены черпать их из той ниши, которой они овладели. До поры до времени они пребывают в равновесии с окружающей средой, но обречены на гибель в случае исчерпания ресурсов, этой средой предоставляемых. Общества модерна, напротив, осуществляют экспансию во все возможные ниши, не обнаруживая никаких признаков стагнации и демонстрируя стабильное развитие. Это объясняется тем, что, в отличие от традиционных, современное общество отвечает на вызовы не столько собственной трансформацией, сколько трансформацией «среды» – т.е. именно так, как это характерно для приспособительной деятельности человека. Такое развитие становится возможным, начиная с некоего минимального уровня институциональной сложности, когда складывается конфигурация институтов, позволяющая отвечать инновациями практически на любой вызов. При этом возникает эффект, проблематизирующий длительное параллельное сосуществование этих цивилизационных типов.

Общество, способное к устойчивому развитию, самим фактом своего существования, непрерывным потоком инноваций, экспортом нововведений лишает стабильности традиционные общества, не способные действовать аналогичным образом. Поскольку по-настоящему изолированных социально-экологических ниш на Земле не осталось, традиционным обществам вне зависимости от достоинств, коими они обладают не уйти от малоприятной дилеммы: либо стать на путь модернизации и тем самым в како-то мере отказаться от собственной идентичности, либо забаррикадироваться в маргинальных анклавах мировой цивилизации, чтобы, в конце концов, исчезнуть как социальная организация и исторический субъект. Иначе говоря, модернизация в русле общемировых тенденций это – императив выживания.

Между тем, признание этого факта и даже наличие политической воли к «осовремениванию» отнюдь не гарантируют успеха. Адам Пшеворский, - известный на Западе политолог, один из руководителей международного проекта — «Восток-Юг: трансформация систем», - по поводу перспектив политической модернизации замечает, что стратегическая проблема переходного периода — прийти к демократии, не допустив, чтобы тебя убили те, у кого в руках оружие, или уморили голодом те, кто контролирует ресурсы. Путь, ведущий к демократии, говорит он, - тернист. А конечный результат зависит от пути. Во многих странах, где была установлена демократия, она оказалась недолговечной. Но и победившая демократия, не обязательно оказывается прочной. Истинная демократия — это такая система правления, при которой политические силы ставят свои ценности и интересы в зависимость от не определенного заранее взаимодействия демократических институтов и подчиняются результатам демократического процесса. Демократия прочна, когда большинство конфликтов разрешается при посредстве демократических институтов, когда никому не позволено контролировать результаты ex post и они не предрешены ех ante; результаты значимы в известных пределах и вынуждают политические силы им подчиниться.[18]

Размышления в таком ключе о судьбе демократии в нашей стране подводят к вопросу об исторической логике, движущих силах и механизмах социально-политического развития России. Многие из сегодняшних проблем имеют поразительные аналогии в прошлом, наводящие на мысль о преемственности и повторяемости процессов воспроизводства политической системы, об устойчивых тенденциях, дающих о себе знать в разные исторические периоды.

Искусственность культурно не усвоенных иностранных образцов отмечал на примере политического развития России еще М. Ковалевский. «Перестройка русского политического строя по иностранным образцам, - писал он, - нисколько не помешала сохранению самобытных русских обычаев и институтов; и, правду говоря, законы и регламенты, заимствованные на Западе и привитые к русскому стволу, подверглись сильному воздействию природы последнего. Неудивительно поэтому, если Россия усваивала одну лишь форму, а не дух тех учреждений, которые она копировала. Не этим ли подражанием одной лишь форме нужно объяснить тот факт, что применение европейских учреждений не привело в России к уничтожению остатков неограниченной, деспотической власти, общей всем восточным монархам? Ибо власть эта в России изменила лишь свою внешность, к единой голове монарха прибавилось сто рук бюрократии, подобной той, которая была язвой европейского континента в XVII—XVIII веках».[19]

Правда, Россия в этом смысле не уникальна. Большинство политологов это признают и считают проблему соотношения традиций и инноваций, национальной формы цивилизационного содержания как ключевую в проблематике социально- политического развития.

 

* Окончание статьи. Начало в: Научный вестник ВАГС: Сборник научных статей. Выпуск первый. – Волгоград, 2002. С.6-28.

[1] Там же. С. 6 – 12.

[2] Межуев В. Проблема современности в контексте модернизации и глобализации// «Полития». 2000. №3. С.103-108.

[3] В качестве иллюстрации можно привести следующее определение: «Политическое развитие - многомерный процесс, в ходе которого в результате взаимодействия различных политических сил происходят изменения в политическом поведении, политической культуре, в самой политической системе общества…политическое развитие - нейтральное понятие, предназначенное для описания процессов, а не результата; движения социальных форм, а не достигнутых обществом этапов или вех…». См.: Политология: Энциклопедический словарь / Общ. ред. и сост. :Ю.И.Аверьянов. - М.: 1993. С. 301.

[4] Такие трактовки характерны для большинства концепций, возникших на почве «социология развития» (Ф. Теннис, М. Вебер, Т. Парсонс), для которой исходной предпосылкой выступает деление обществ на традиционное и современное. Их некритический перенос в отечественную литературу скорее затуманивает чем проясняет суть этого явления. Примером здесь может служить недавно изданный в стране политологический словарь, где политическое развитие определяется как «совокупность процессов, составляющих основу перехода от традиционного к современному обществу». (Политология: Словарь-справочник / М.А. Василик, М.С. Вершинин и др. – М.: 2001. С. 237.).

[5] Vanfred Mols. Entwicklung/Entwicklungstheorien. in Dieter Nohlen. Staat und Politik Woerterbuch. / Bundeszentrale fur politische Bildung. Bonn. S.112-116.

1 См.: Справочник менеджера, т.15. От системы мышления к эффективному производству. Под ред. проф. В.А. Лисичкина. – М.: 1990, с.371.

[6] Термин «синергетика» в конце 1960-х гг. ввёл Г. Хакен (ФРГ). В дальнейшем эта концепция получила развитие в работах Б. Белоусова, А. Жаботинского, бельгийской школы во главе с И. Пригожиным. См., напр., Хакен Г. Синергетика. Пер. с англ. - М.: 1980; Куpдумов С. , Малинецкий Г. Теории самоорганизации. - М.: 1983; Пригожин И., Стенгерс И., Порядок из хаоса. Пер. с англ. – М.: 1986.

[7] Дарендорф Р. Дорога к свободе: демократизация и ее проблемы в Восточной Европе. — Вопросы философии, 1990, № 9, с. 71-72.

[8] Frisby D. Fragments of Modernity. Theories of Modernity in the Works of Simmel, Kracauer and Benjamin. Cambridge, 1986. P. 13, 35.

[9] Слово «современный» в сочетании со словом «общество» понимается не как временная неопределенная характеристика приближенности к нашим дням, а как абстрактное типологическое понятие, определение особого типа общества — а именно современного, или в достаточной степени модернизованного, то есть такого, которое прошло весь длинный и сложный процесс модернизации (буквально — осовременивания). См. Parsons Т. The system of modern societies. Englewood Cliffs (N.J.): Prentice-Hall, 1971.

[10] Вестернизация означает теорию и практику некритического заимствования западных образцов и стандартов.

[11] См.: Пригожин И. От существующего к возникающему. Пер. с англ. - М.: 1985.

[12] Comparative Politics Today: A World View / Ed by Almond G., Powell G. New York, 1996. P. 9-10.

[13] Обстоятельное описание форм и причин, деградации политических институтов можно найти у Фридберта Рюба (Friedbert W.Rueb. Zur Funktion und Bedeutung politischer Institutionen in Systemwechselprozessen. Eine vergleichende Betrachtung. In: Wolfgang Merkel, Einleitung, in : Systemwechsel 2. Die Institutionalisierung der Demokratie. Leske+Budrich, Opladen 1996, S.37-72).

[14] В философском смысле «снятие» (нем. Aufheben) означает низведение некоторого реального основания (предмета, системы, структуры) до момента более развитого целого. Рассмотреть предмет в снятом виде значит увидеть его в новом качестве, абстрагируясь от предпосылок и условий формирования этого качества. См.: Философский энциклопедический словарь / 2-е издание. М.: «Советская энциклопедия». 1989. С.593.

[15] S. M. Lipset. Political Man. The Social Bases of Politics. The Johns Hopkins University Press? Baltimore, Maryland, 1981, p. 66.

[16] Классическими примерами социально ориентированной политики принято считать «новый курс» Ф.Рузвельта, «социальное государство» Л. Эрхарда, или «шведский социализм», хотя вряд ли найдешь современное развитое государство, которое бы не было и демократическим, и социальным и рыночным.

[17] Сергеев В.М., Бирюков Н.И. В чем секрет «современного общества» // «Полис». № 2. 1998.

[18] Przeworski A, Democracy and the market. Political and economic reforms In Eastern Europe and Latin America. Cambridge, 1991, p.51.

[19] Ковалевский М. М. Очерки по истории политических учреждений в России. СПб. б. г., с. 4.