АРЗАМАССКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

 

У нас в России так выросло и расцвело местное ТВ, что телекомпании есть теперь не только в городах и городках, но даже и в поселках с населением в 5 тысяч человек. Крутят концерты по заявкам, земляки поздравляют друг друга с днями рождения через телевизор. Ну и новости, конечно, есть. А иногда и более серьезные передачи: репортажи с места событий, попытки создать телевизионный портрет современника или заглянуть в историю. В общем, экранный вариант районной или городской газеты. Но поскольку сделать передачу все же сложнее, чем взять перо и написать статейку, до настоящего профессионализма большинству малых телекомпаний еще далеко. А обменяться опытом, посмотреть на работы таких же неофитов — и хочется, и необходимо.

В 1999 году по инициативе руководительницы ТВ Борисоглебска Елены Фоминых состоялся в этом городе первый фестиваль “Моя провинция”. Удачнее места не придумать. Вроде бы Воронежская область, но как бы и сам по себе городок. Побывал он и в составе Тамбовщины (до известного мятежа), и границы Саратовской и Волгоградской областей рядом. Главный городской объект — военный аэродром и при нем училище. Отчего, — любят спрашивать здесь, — у наших летчиков и космонавтов жены красивые? Да потому, что они учились и женились в Борисоглебске. Такая вот собственная гордость. Да ведь есть чем гордиться каждому провинциальному городку! Фестиваль “Моя провинция” заставляет телевизионщиков посмотреть на свою малую родину глазами коллег со стороны, увидеть новое в привычном.

В 2000 году фестивальную эстафету подхватила директор нижегородского центра “Практика” Нина Зверева. Она нашла понимание у руководителей Арзамаса и, конечно же, на здешнем ТВ. Поддержка АНО “Интерньюс” придала фестивалю малых городов всероссийский размах — были тут гости из-за Полярного круга и с Кавказа, но больше всего, конечно, из срединной России. Молодые люди, вчерашние учителя или “технари” (был даже один ихтиолог) в общении друг с другом, в просмотрах и обсуждениях формировали из себя ту самую профессиональную среду, в которой только и возможен общий творческий рост. Особой популярностью пользовались лекции оператора Юлия Куна, казалось, он стремится рассказать все-все, что знал сам по ВГИКу и по работе в московском корпункте Си-эн-эн. Однажды Юлия не отпускали до трех ночи, разбирая покадрово (а только так и нужно) привезенные работы.

Расскажу лишь о нескольких фильмах и передачах — из тех, что были премированы. Помимо прочего, на фестивалях получается так, что в центре споров и обсуждений оказываются две-три-четыре работы, выбивающиеся из общего ряда. Можно ли так снимать, как никто до этого не делал? Иногда именно фестиваль становится началом творческой биографии человека, которого на родной студии не признавали мастером. В Арзамасе этаким “гадким утенком” был Олег Голованов. Он и режиссер, и оператор, и автор. Ну и о чем твой сюжет? Ведь ни о чем! — заявляли ему в родном коллективе. И вот мы смотрим пятиминутную работу в большой компании.

Соборная площадь — главная площадь Арзамаса. Собор — символ города, он возвышается на холме и виден отовсюду. Фильм снят на площади как бы в течение одного дня. Великолепна колоннада собора в утренней дымке... Вдруг слышится звук шагов, и в левой части кадра прямо из воздуха возникает силуэт первого прохожего, который, пройдя немного, в воздухе и “растворяется”. Нарастает рычание мотора и возникает, материализуется автобус. Не доехав до края кадра, исчезает. Все снято с одной точки, собор постоянно присутствует в кадре.

Этот прием, технически в общем-то нехитрый, выступавшие на обсуждении оценили как символ вечности (собор) и преходящей жизни. Мы, идущие и едущие, возникаем и исчезаем во времени. Двадцать лет назад здесь шли и ехали другие люди, по-другому одетые, с другими лицами. И не могло быть, к примеру, молодой монахини, которая задумчиво идет по дневной уже площади и вдруг пугается, натолкнувшись на встречных, на человека с большой собакой, которая, впрочем, вполне дружелюбно лизнула монахине руку — но и они тут же все исчезают, чтобы дать место другим персонажам. Некоторое время мы не видим собор, только крупные планы женщин, торгующих молоком, белый Ленин в сквере и Христос на фронтоне собора. Мимо течет жизнь. Вечереет. Колоннада подсвечена изнутри. Растворяется в темном воздухе последний прохожий. Финальные титры. Аплодисменты!

Телевизионный академик Сергей Муратов и оператор Юлий Кун высоко оценили этот мини-фильм как именно телевизионную, экранную работу (ни слова текста, только звуки площади — то, что называют “интершум”). Произведение искусства всегда многозначно, в зависимости от жизненного опыта воспринимающего. Не все приняли работу арзамасского коллеги. Для малых студий обычна информационная скороговорка — на фоне достопримечательностей некий текст, высоким женским голосом без всякого выражения, с одним стремлением отбарабанить его побыстрее...

Высокой культурой операторской работы отличился фильм “Пилигрим” телекомпании города Трехгорного (режиссер-оператор А. Устинов). Не ограничиваясь жизнью своего атомного городка, отыскали телевизионщики героя фильма в ближней деревне. Идет по полю человек в черной монашеской одежде, а нам сообщают, что играл он когда-то в московском джаз-оркестре, потом попал даже в Америку... Жаль, не удалось поглубже проникнуть в его внутренний мир, слишком уж он, познавший некие высшие истины, назидателен в общении с камерой и с нами. Но я говорю именно об операторской культуре. Редко встретишь в практике малых компаний метод наблюдения — накладно ведь и терпение нужно. То ли дело интервью — приставил микрофон к горлу собеседника, задал несколько дежурных вопросов... А тут как раз наблюдение. Мы убеждаемся, что наш герой хорошо орудует топором, замечая при этом, как помогли ему эти навыки в Америке. Он ладит крышу дома, а потом готовит себя к иному делу — рисованию иконы. Телевидение придумано, чтобы показывать людям, как живут другие люди. Что касается интервью — признаемся честно: не на всякое лицо хочется смотреть больше десяти секунд.

Это почувствовали авторы фильма “Василий Булганин” (телекомпания поселка Красные Баки, что в Нижегородской области). Их герой был председателем колхоза, в период разгула демократии мужики его свергли, а теперь устроились к нему же — фермеру и хвалят за то, что регулярно платит зарплату. Сюжет хорош и показ изобретателен — если даже интервью, то за каким-то делом: герой вращает жернов мельницы, ухаживает за конем, опять же общается с мужиками, пародируя Чапаева с его схемой боя из картофелин. У него, говорит, схема другая: из этих шести картофелин осенью получить шестьдесят или сто. У авторов хватило вкуса убрать за кадр микрофон — он уместен в официальной обстановке, а не в задушевном общении. Булганин с удовольствием играет на экране самого себя, такие герои — приятная находка документалистов. Вот вам и Красные Баки!

В Борисоглебске Елена Фоминых работает с миниатюрным радиомикрофоном (без проводов), и благодаря этой технике, а также необыкновенному таланту настраиваться на душевную волну собеседника получает журналистка такие сюжеты из жизни, которые были бы достойны любого федерального канала. Если бы не одно большое “но”. Сама Елена считает, что она слишком глубоко проникает в личную жизнь людей: “это допустимо меж соседями и земляками, но выносить на всю Россию... нет, я не решаюсь”. Фильм Елены Фоминых “Дом для мамы” стал главным событием арзамасского фестиваля, вызвав споры и среди участников, и в жюри. Вероятно, фильм небезупречен с точки зрения тех, кто считает, что эпизоды из частной жизни — вообще не для эфира или пусть их воспроизводят актеры. Зная о существовании такой точки зрения (однажды и мне досталось в одной статье за то, что показал мерзавца-сына, выкинувшего мать на улицу), я проголосовал за первый приз в номинации “Истории из жизни” и с удовольствием вручил его на сцене под аплодисменты большого зала родоначальнице фестивалей “Моя провинция” и отличной журналистке Елене Фоминых. Она же, напомню, и гендиректор телекомпании под названием “Светоч”.

return false">ссылка скрыта

Фоминых принципиально отказалась от использования закадрового текста, хотя в некоторых случаях он был бы не лишним. Например, для объяснения автором своих довольно рискованных действий.

Когда мы с Муратовым дважды и трижды просматривали работу Елены Фоминых, нам вспомнился фильм времен “пражской весны” 1968 года. В Праге мы тому фильму тоже дали главный приз (тогда автор этих строк, кажется, впервые в жизни очутился в жюри). Чтоб было понятнее, в какой необычный ряд надо отнести “Дом для мамы”, я сначала расскажу немного о том чехословацком фильме, хотя Муратов и упоминает его в своих работах по этике ТВ. У нас с ним, правда, одно расхождение: он пишет, что телевизионщики Праги предлагали за ребенка автомобиль “Пежо”, но я-то совершенно точно помню, что это был “Фиат-600”, прототип нашего самого первого, “горбатого” “Запорожца”. Какая, скажете, разница? А такая, что “Пежо” все-таки приличный автомобиль, а “фиатик” — соблазн пустяковый, и за него люди были готовы отдать ребенка…

Но все по порядку. В начале фильма “Объявление в газете” (по-чешски это звучит как “Инзерат”) показан жестокий следственный эксперимент. Молодую женщину, утопившую своего грудного ребенка, заставляют проделать с коляской знакомый ей путь и так же, как ребенка, выбросить из коляски в реку большую куклу. После такого удара по зрительским нервам автор Иржи Файразл говорит: у нас в ЧССР многие родители избавляются от своих детей разными способами, например, намеренно простужают их. И приводит статистику детской смертности. Что же это за люди, — говорит, — мы хотим посмотреть на них, почему они решаются на это в нашей социалистической стране. И телевизионщики дают в газете объявление: “Усыновлю ребенка в возрасте до 3-х лет. Координаты такие-то”. В ответ — ни одного отклика. “Но дети продолжают умирать, — заявляет автор, — поэтому мы идем на рискованный шаг и даем следующее объявление: усыновлю ребенка в возрасте до 3-х лет, взамен предлагаю автомобиль “Фиат-600”.

Десятки писем пришли в ответ! И Файразл с оператором направились по указанным обратным адресам.

Обман? Да. Провокация? Безусловно. Вмешательство в частную жизнь? Конечно.

Но, быть может, это как раз тот случай, когда цель оправдывает средства? “Только защита интересов общества может оправдать журналистское расследование, предполагающее вмешательство в частную жизнь человека”, — записано в Кодексе, принятом Конгрессом журналистов России 23 июня 1994 г. У нас даже скрытая видеозапись допускается, “если это необходимо для защиты общественных интересов” (ст. 50 Закона о СМИ). А что может иметь большее значение для общества, чем отношение его к детям, то есть к собственному будущему?

Основная часть фильма “Инзерат” состоит из бесед с родителями, желающими променять ребенка на автомобиль. “Детей я смогу иметь сколько угодно, машину — никогда”; “Денег нет, живем очень бедно”, — таковы мотивы спившихся матерей-одиночек. Но есть и вполне благополучные, казалось бы, семейные пары. Одна из них предлагает автору: можем зачать ребенка специально для вас... Фильм длился час, и для “разрядки” между ужасными этими интервью вставлялись другие кадры. Вот косуля (или мать-олениха) идет на камеру, защищая своих оленят. Биолог подтверждает: зверь никогда не откажется от своих детей, самка оленя готова пожертвовать собой ради детеныша.

Еще эпизод. Едет “фиатик” по пражским улицам вроде бы без водителя, как мечта, как миф. И останавливается на перекрестке. Чинно, парами переходят улицу дети. Мы смотрим на них из окна остановившейся машины.

И опять интервью с желающими ее, машину. Наглядное свидетельство подлинных мечтаний человека социалистического общества. Как писал Муратов, “острый социальный анализ превратил картину в общественное событие, и дело не в констатации отдельных, пускай даже вопиющих фактов, а в пробуждении публичного внимания к подобным явлениям”.

Вот и у Елены Фоминых примерно та же цель и та же проблема. Конечно, в наше время и другие журналисты показывают детей, брошенных родителями. В Киеве это делала Ольга Герасимюк, в Москве Александра Ливанская. Герасимюк приводила убийственную статистику — сколько детей при живых родителях обитают в приютах. Ливанская монтировала разговоры с такими детьми и интервью знаменитостей, вспоминающих своих замечательных матерей. Скрытая мораль: а приютские дети так о своих мамах не расскажут или такими знаменитыми не вырастут.

Фильм Фоминых заочно спорит с этой последней мыслью. Маленький человек рассказывает, какая у него хорошая мама, рисует ее в зеленом платье, с украшениями. Мальчик незаурядный. Журналистка беседует с ним на самые разные темы, и мы, зрители, даже не понимаем, что дело происходит опять-таки в приюте. Вокруг трава, цветы или стол с рисунками. Съемки и общение с мальчиком продолжались три дня, их нельзя причислить к простому интервью. Такой, например, кадр: Елена сидит, задумалась, прикрыла лицо руками. Подбегает мальчик и протягивает ей белый цветок — подснежник. Мальчику лет семь. Развит, серьезен. Мы любуемся смышленым ребенком, а он рисует просторный дом для мамы и рассказывает, как они там будут жить и играть. И вот тут Елена спрашивает: а когда к тебе мама в последний раз приходила? Мальчик отвечает: никогда.

Едва мы начинаем что-то понимать, действие переносится в канцелярию приюта. — Да у них у всех есть матери! — с досадой говорит женщина, доставая с полки и бросая на стол папку с надписью “Дело”.

И сразу же рука нажимает кнопку звонка на лестничной клетке. Пришли, значит, с оператором к маме.

Удивительно, но в квартиру она их впустила. Может быть, потому, что Фоминых для Борисоглебска — то же, что Киселев для Москвы? Камера сразу отметила пустые бутылки, прямо у порога. Мама — совершенно спившаяся, но еще молодая и энергичная женщина. Елена с ней вроде бы по-свойски, на “ты”, и в то же время властно: “У тебя сын. Он ждет тебя, рисует дом, в котором вы будете жить...”.

Передать этот диалог невозможно. У матери одно желание — поскорее выпить. Елена говорит: поедем, дам тебе бутылку. — Две, — отвечает мамаша. У нас свой, русский счет, не “Фиат” предлагаем. Две бутылки, и мамаша согласна на свидание с сыном.

Но как же мальчишка это перенесет, каково ему будет увидеть не вымышленную добрую, а такую вот маму? Тем временем Фоминых везет ее в больницу, под капельницу, приводит в приличное состояние. Но и после капельницы мамаша требует немедленной выпивки, ругается. Журналистка говорит: все, никуда мы не едем.

— Сволочи! — взрывается мамаша и бросает на землю детские рисунки...

Вот такой фильм “Дом для мамы”.

Против него восстали прежде всего сторонники американского информационного стиля. Конечно, “Интерньюс” делает благое дело, воспитывая в периферийных коллегах культуру нейтральной информации, но не надо забывать, что есть еще и публицистика, ведь нельзя строить на одних “информашках” ни телевизионную программу, ни номер газеты или журнала. Публицистика — совсем другое направление, и аргументы “американистов” были легко отбиты. Это недопустимо, — говорили они, это необъективно, это вмешательство в частную жизнь и нарушение прав человека, и что теперь будет с этой бедной женщиной? Да ровно ничего с ней не будет, как пила, так и будет пить. И почему мы вспоминаем о правах человека лишь тогда, когда речь идет об антисоциальных элементах — о преступниках, пьяницах, наркоманах? Какая, к черту, объективность и отстраненность, вы читали, любезные дамы, русскую публицистику — от Успенского до Аграновского? Ах, не читали. Значит, не надо применять критерии информационных сюжетов к совсем другой журналистике. Есть такой жанр — и в США расцветал одно время: телерасследование. Вот оно, перед нами. Редкий жанр! Даже на “милицейском” телефестивале в нынешнем году за расследование пытались выдать добросовестный пересказ уголовных дел с показом подсудимого за решеткой. Нет, расследование — это самостоятельный журналистский поиск.

— Но имел ли право журналист...

— Имел. Это предупреждение таким же матерям, это создание вокруг них определенного общественного мнения, нетерпимости.

— А имела ли право служащая приюта раскрыть тайну...

— Речь не идет о тайне усыновления. Его как раз и не было пока. Фильм очень даже может помочь мальчику обрести новых родителей.

— А что переживет мальчик, увидев на экране такую маму?

— Он ее не увидел.

— Но ему расскажут!

— Рассказ — не показ...

Предоставляю читателям продолжить этот спор, не закончившийся в Арзамасе. На любом фестивале или семинаре происходит взаимная “подзарядка”, тренировка мозгов.

— Ты знаешь, — сказал Сергей Муратов, — для этих молодых людей фестиваль “Моя провинция” все равно, что для нас был СЕМПОРЕ.

Я возразил с ходу в том смысле, что в наше время и трава была зеленее, и небо голубее, но вскоре понял, что академик прав. Ведь на знаменитых СЕМПОРЕ — семинарах по репортажу, проходивших ежегодно в Таллине на излете политической оттепели 60-х годов — тоже было не очень много принципиальных удач. Тоже яростные споры возникали вокруг трех-четырех передач или фильмов. Главное, к их уровню подтягивались остальные. Белые ночи и не три, а десять дней с тренингом и тестированием... Ну ладно, что там вспоминать. Есть “Моя провинция”, складывается профессиональная среда. Многие, уезжая, говорили уверенно:

— До встречи в следующем году!