ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ

Своеобразие исторического развития России активно обсуждали русские общественные деятели, историки и мыслители XIX в. Пожалуй, наиболее резко мнение о глубоком различии между русской историей и историей западной выразили в 1840—50-х гг. славянофилы «в самом начале изучения нашей древ­ности с новой философской точки зрения на исторический процесс как на органическое развитие»³. В позиции славянофилов подкупает хорошее знание деталей исторического быта русского народа и отталкивает «философизация» исторического пути России в целом. Совершенно явно здесь ощущается вли­яние философии истории Г. Гегеля. Отсюда взгляды на избранность русского народа, его всемирно-историческую миссию, «функцию новой и более высо­кой ступени развития мирового духа». В качестве социокультурного начала русской самобытности у И. Киреевского выступало православие, в религиоз­ном учении которого якобы органично соединялись вера и разум, сердце и ум, тогда как католицизм на Западе — это рассудочность и логическая односторон­ность, раздвоенность личности и мира. Кроме того, государственность начи­нается на Западе с завоеваний, а у нас — с добровольного приглашения варя­гов и естественного развития народного быта.

³ Павлов-Сильванский Н.Л. Феодализм в России. М., 1988. С. 6.

Третье отличие России от Запада Киреевский видел в общинном земле­владении. В согласии с этим и К. Аксаков считал общину основой русского общественного устройства⁴.

В признании коренного различия между Западом и Востоком вполне со­шелся со славянофилами западник К.Д. Кавелин. По мнению этого истори­ка и публициста, феодальное начало, принесенное на Русь варягами, быст­ро ассимилировавшимися в славянс­кой среде, не получило должного раз­вития при господстве межкняжеских родовых отношений. Поскольку лич­ные феодальные отношения не пре­вратились в классические поземельные феодальные отношения, то история России пошла другим путем, который резко отличался от западноевропейс­кого. Только реформы Петра I «выпря­мили» этот путь, вывели страну на ту же магистральную дорогу, какой шла Западная Европа⁵. По существу эти идеи в дальнейшем легли в основание концепции истории теоретиков госу­ дарственной школы в исторической социологии. Уже здесь прочерчиваются контуры историко-социологической концеп­ции, которая в XIX в. становится предметом ожесточенных идеологических споров. Сюда относится и тезис Кавелина о противоположности двух начал: у германских племен развито начало личности, у русско-славянских — об­щинное, чем объясняется ведущая роль в общественном развитии родствен­ных и семейных связей «Общая схема русского развития, формулированная Кавелиным... приняла следующий вид: 1) род и община (общее владение); 2) семья и вотчина (частное владение); 3) государство и зачатки личности; 4) петровская реформа и начало личности»⁶.

Для многих русских историков Петровская эпоха вообще стала перелом­ным моментом истории. Согласно СМ. Соловьеву, западные народы всту­пили в пору своей социальной и общественной зрелости еще в XVI в., а Рос­сия — только в XVIII в., т.е. на 200 лет позже. Но это не отсталость, а именно задержка в развитии. Позднее вступление России на путь цивилизации Со­ловьев объясняет географическими условиями: огромная равнина, отсутствие выхода к морю и близость степей, населенных враждебными племенами. Законы исторического развития всюду одинаковы, считает Соловьев, исто­рическое развитие России и Западной Европы начинается одновременно, но Западная Европа — в более благоприятных географических условиях. Мало­численность населения и обширная территория, иными словами, излишки

⁴ См.: Киреевский И.В. Характер просвещения Европы и его отношение к просвещению России //Поли. собр. соч. М., 1861. Т. 2. С. 216-266, 275, 276; Аксаков КС. О древнем быте у славян вообщеи у русских в особенности // Поли. собр. соч. М., 1862. Т. 1. С. 123.

⁵ Павлов-Сильванский Н.П. Указ. соч. С. 7, 642.

⁶ Там же. С. 9.

земли и ее дешевизна при дефиците рабочей силы, веками сохранявшиеся кочевой образ жизни и дух военного братства у дружинников, служивших русским феодалам, отсутствие долговременных жилищ и постоянных горо­дов (отсюда способность русского человека с легкостью уходить из дома, скрываясь от татар, литовцев или тяжких феодальных податей⁷) — все это не

могло не наложить отпечаток на пси­хологию и образ жизни русского наро­да. Эти объективные предпосылки в очень важной, даже определяющей мере сформировали своеобразный ин­дустриальный уклад и стиль России через два-три столетия.

Резкое отличие от Запада обнаружи­лось в развитии России, по мнению Со­ловьева, еще в X в. и сохранялось в тече­ние семи столетий. На Западе дружина в X в. приобретает оседлость и феодаль­ную самостоятельность, у нас долгое время она сохраняет зависимо-служивое полукочевое положение. На Западе рано получают значение города, между ними завязываются тесные торговые связи и разделение труда, горожане приобрета­ют сословную самостоятельность. У нас города были долгое время бедны и раз­делены большими расстояниями, и когда Иван Грозный предложил горожанам самоуправление, то многие города отказались от царского дара.

Антитеза между историей Запада и историей России констатировалась В.О. Ключевским и П.Н. Милюковым. «Мне она представляется, — пишет Павлов-Сильванский в конце XIX в., — в существе своем глубоко ошибоч­ной. Резко противопоставляя подвижную бродящую Русь оседлому Западу, Соловьев... преувеличил... подвижность Древней Руси...» Автор усматрива­ет между Востоком и Западом гораздо больше сходства, чем Соловьев. Уже с XIII в. с ростом боярского крупного землевладения в России складывается такой порядок, который по основным признакам похож на феодализм на Западе⁸. Таким образом, черты сходства в исторической судьбе России и За­пада Павлов-Сильванский отодвигает дальше на четыре столетия, перено­сит границу из XVIII в. в XIII в. Но еще раньше, т.е. не на конец XIX в., а в 1850-х гг. прошлого столетия эту границу передвинул знаменитый русский историк-медиевист Т.Н. Грановский. Он утверждал, что история всякого народа начинается с родового быта, и доказывал, что славянская ветвь сход­на с германской. Правда, здесь он был не совсем оригинален, поскольку до него первым теоретиком родового строя был Иоганн Филипп Густав Эверс (1781 — 1830), профессор Дерптскогоуниверситета, почетный член Петербург­ской академии наук. Изучая правовую и экономическую историю России, он увидел в ней не исключение, а общую закономерность, свойственную всем народам на начальной ступени развития. Эверс⁹ по существу и создал пер-

⁷ Павлов-Сильванский Н.П. Указ. соч. С. 17—18. См. также: Соловьев СМ. Публичные чтения о Петре Великом. М., 1984; Он же. Избранные труды: Записки. М., 1983.

^s Там же. С. 19.

⁹ См.: Эверс И.Ф. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии (1826) / Пер. И. Плато­нова. СПб., 1835. С. 1-2. 12.

вое учение о родовом строе как первоначальной форме общественного строя. К. Маркс и Ф. Энгельс, пришедшие к аналогичному открытию после знаком­ства с работами ряда историков, сделали это позже Эверса и, по всей види­мости, независимо от него. Вслед за Эверсом и Грановским независимо от Маркса и Энгельса Б.Н. Чичерин¹⁰, принадлежавший, кстати сказать, к за­падникам, доказывал, что в России, как и в других странах, исходным нача­лом был кровнородственный союз, что славянский и западный миры при поверхностном различии имеют глубокое сходство оснований и начал быта. Таким образом, мнения русских историков о своеобразии России зачас­тую расходились почти диаметрально. Но характерно, что любая позиция, даже самая полярная, обосновывалась главным образом не географически­ми или правовыми реалиями, а социологическими аргументами. Особенно часто ссылки делались на различие западного и русского общественных ук­ладов и образа жизни населения.

При этом большинство серьезно мыслящих русских историков было склонно считать, что русская история в целом подчинена действию тех же всеобщих законов, что и западная, хотя Россия движется по общему пути со значительными отклонениями и опозданием.

Но как бы ни важна была централь­ная идея о государстве всеобщих зако­номерностей и вовлеченности России в общий ход истории, не меньшее зна­чение имеют и конкретно-историчес­кие детали, указывающие на отличия или отклонения от общего пути. На­пример, интересны мысли Соловьева о более позднем, чем на Западе, установ­лении в России крепостного права, о торговой и промышленной неразвито­сти допетровской России,неспособно­сти содержать постоянную армию за государственный счет и необходимос­ти вследствие этого вооруженному войску кормиться за счет мирного на­селения (для этого служивым людям раздавали земли, но в малонаселенной стране работников не хватало. Так созревали предпосылки для прикрепле­ния крестьян к земле).

Интересны и социологические воззрения П.Н. Милюкова на социальную структуру российского общества. Европейское общество, полагал он, стро­илось естественно, снизу вверх: средний слой феодальных земледельцев вырастал из недр сложившегося класса оседлого крестьянства. Над ними высилась централизованная надстройка государственной бюрократии. В Рос­сии общество создавалось как бы наизнанку — сверху вниз. Надстройка у нас сложилась раньше базиса, государство возникло раньше развитой экономи­ки. Центральная власть сверху создает военно-служивый класс, который за­нял место земельной аристократии, которая в России была слишком слабой.

¹⁰ Чичерин Б.Н. Опыты по истории русского права. М., 1858. С. 367; Он же. Областные учреждения в России в XVII веке. М., 1856. С. 28.

Воспользовавшись этим, военно-служивый класс закрепил под собой крес­тьянство. Другая отличительная черта: российское государство строило об­щество не в связи с решением внутренних проблем, а в связи с внешними факторами — защиты от постоянной военной угрозы".

В социологической теории Милюкова обосновываются также тезисы о крайней подвижности населения средневековой Руси и отсутствии здесь крупного боярского землевладения. В своей вотчине русский землевладелец не был таким единоличным распределителем (судьей и правителем), как западноевропейский. На этом основании Милюков предлагал использовать термины «феодализм» по отношению к России в весьма условном смысле. Это означало, что родовые черты феодального строя в России и Западной Европе были сходными, но различались частные, или видовые, признаки. Правда, Павлов-Сильванский считает отсутствие видовых признаков еще недостаточным основанием для того, чтобы отказаться от употребления по­нятия «феодализм» по отношению к России (т.е. сохранить его аналог «удель­ный порядок») и тем самым воспользоваться удобством сравнительно-исто­рической терминологии¹².

На своеобразии русского исторического развития настаивал в конце XIX в. В.О. Ключевский. Это своеобразие он видел в отличных от Запада условиях колонизации и простоте общественного строя. В отличие от Запада феодаль­ное дробление суверенной власти возникло наследственно. В отличие от Запада у нас не было соединения служебных отношений с поземельными, а также наследственности тех и других. Ключевский считал, что в России и на Западе действительно есть сходные элементы, условия. Однако у нас они образуют другие комбинации, «являются в других сочетаниях, действуют при других внешних обстоятельствах, и потому созидаемое им общество полу­чает своеобразный склад и новые формы»¹³. Это своеобразие доходит неред­ко до такой крайней степени, что причинно-следственная связь событий и явлений происходит «в обратном порядке». В отличие от Ключевского у Милюкова этот ход событий доводится всего лишь «до контраста».

Ключевский обнаружил важнейшую особенность исторического развития стран, находящихся в различных социально-экономических условиях, в раз­личных общественных формациях. Действительно, одни и те же явления мо­гут происходить в совершенно несхожих по социальному устройству обще­ствах. Так, бюрократия рекрутирует в свои ряды почти равномерно из всех социальных групп и слоев общества, будь оно капиталистическим или социа­листическим. Иными словами, природа бюрократии — защита изживших себя сфер производства и общественных форм, устаревших норм и правил — одна и та же в США и СССР. Обе страны разрабатывали ряд особых мер, компен­сирующих тяжелый труд рабочих на конвейерных линиях, и обе они, правда в разной степени, оплачивают малоквалифицированный труд на конвейере выше высоквалифицированного труда в других производствах. В СССР и в США предприятия, работающие на государственный заказ, получали приви­легированное, неконкурентное, монополистическое положение. СССР и

" Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. 5-е изд. М., 1902. Т. 1. С. 140—143.

¹² Паелов-Сильванский Н.П. Указ. соч. С. 27.

¹³ Ключевский В.О. Курс русской истории. М., 1904. Т. 1. С. 37; Он же. Боярская дума Древней Руси.3-е изд. М., 1902. С. 7.

США, а также некоторые западноевропейские страны в конце 1970-х — нача­ле 1980-х гг. переживали период застоя. Отмечались падение темпов роста экономики и производительности труда, замедление инновационного процес­са, уменьшение обшей прибыльности капиталовложений, торможение роста заработков, сохранение огромного перевеса устаревшего оборудования (в ФРГ в начале 1980-х гг., по оценкам специалистов, лишь '/₄ оборудования соответ­ствовала современным требованиям) и старых отраслей. В развитых индуст­риальных странах своеобразным пиком «застойных процессов стала вторая половина 1970-х и начало 1980-х гг. — период невиданного прежде феномена стагфляции — сочетания нарастающих монопольных цен — инфляция, с кри­зисными спадами производства»¹⁴.

Ключевский еще раньше находил общие черты между феодальным стро­ем России и феодализмом Западной Европы, но делал это, замечает Павлов-Сильванский, «как-то нехотя», обставляя свое признание рядом оговорок, «настаивая не на сходстве, а на различии»¹⁵. Осторожность историка оправ­дана: даже элементы, которые сходны с западными, образуют совсем иные комбинации, не говоря уже о тех эле­ментах, которые свидетельствуют о се­рьезных отклонениях от общеистори­ческой закономерности.

Итак, в отечественной историогра­фии регулярно возникал вопрос, каки­ ми теоретическими понятиями, схема­ми, представлениями объяснить исто­рическое своеобразие России, ее отличие от Запада. Некоторые точки зрения мы уже рассмотрели. Обратимся к современному состоянию проблемы, пред­лагаемым уже советскими историками вариантам решения. На наш взгляд, самой интересной и методологически плодотворной для исторической соци­ологии (и для социологии труда) является концепция трех формационных типов исторического развития, разработанная коллективом авторов (Э.Н. Га­лич, А.В. Гордон, А.В. Журавский, Н.А. Симония, A.M. Петров и др.)¹⁶. В ос­нове этой концепции лежит некоторая политэкономическая абстракция «классического» пути смены общественно-экономических формаций, выч­лененная из различных работ Маркса и конкретно-исторического материа­ла, в изобилии поставляемого современной наукой. Разумеется, развитие ни одной реальной страны никогда не соответствовало полностью классической модели последовательности смены формаций, модели, которая, повторяем, служит абстрактно-теоретическим обобщением совокупного исторического общества — человеческой цивилизации.

Меньше всего отклоняются от «идеального пути» (воспользуемся здесь выражением М. Вебера) страны «первичной модели», в первую очередь Ан­глия и Франция. Те страны, которые отклоняются больше (Россия и Герма-

Васильчук Ю.А. Переход ко второму этапу НТР (новый механизм торможения и новая расстановка классовихсил)//Рабочий класс и современный мир. 1988. № 3. С. 69; Меньшиков СМ. Инфляция и кризис регулирования экономики. М., 1979. С. 368. ¹⁵ Павлов-Сильванскии Н.П. Указ. соч. С. 36.

Подробнее см.: Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного. М, 1984.

ния), отнесены к «вторичной модели». Наконец, существенно запаздываю­щие в историческом развитии страны, например Индия и Китай, отнесены авторами к «третичной модели». Подобный классификационный прием, конечно, является условной теоретической конструкцией, но он имеет та­кое же право на самостоятельное существование, как и марксистская теория смены общественно экономических формаций в зависимости от смены спо­собов производства.

Более того, не противореча марксистскому учению по существу, совре­менная теория выступает его конкретно-страновой расшифровкой. Обнару­женное нами противоречие между те­ориями Маркса и Ленина по вопросу о русской общине, смеем надеяться, найдет разрешение именно благодаря такому синтезу классического марк­сизма и современных достижений ис­ торической науки.

При создании любой сравнительно-исторической концепции прежде всего возникает проблема критериев отне­сения конкретной страны к той или иной модели. В нашем случае это гра­ницы допустимых отклонений от классической модели. В каждой ситуации, видимо, критерии должны быть частными, а не общими. К первичным мо­делям для каждого данного цикла формационного развития авторы относят те страны, отклонения которых от «идеального типа» не выходит за рамки одной фазы. «Если же разрыв с классической моделью превышает фазу, то это означает минование (частичное или полное) определенной фазы, то есть качественное изменение характера процесса эволюции и возникновение новой вторичной или третичной модели»¹⁷.

Однако далее в рамках одной и той же модели, например первичной, воз­можны различные варианты развития. Иными словами, различные фазы одного формационного цикла, в частности капиталистического, представ­лены различными странами. «Англия, например, особенно подходит для фазы зарождения и становления капитализма, а также для его зрелой фазы, причем прежде всего в экономическом аспекте, Франция — для тех же фаз, преимущественно под политическим углом зрения. США неприемлемы как первичная модель для фаз зарождения и становления, но довольно хорошо иллюстрируют фазу зрелого умирающего капитализма»¹⁸. Данный вывод тес­но коррелирует с мыслью Маркса о том, что Англия является классической страной капиталистического способа производства¹⁹, и характеристикой Франции как образцовой страны для изучения политических форм господ­ства буржуазии, высказанной Энгельсом²⁰.

Различия между странами, принадлежащими одной модели, могут дос­тигать десятилетий. «Так, в Англии тип авторитарной бонапартистской го­сударственности, соответствующий первой фазе раннекапиталистического развития, просуществовал примерно 180— 190 лет, во Франции — всего 80 лет.

¹⁷ Эволюция восточных обществ. С. 224-226.

¹⁸ Там же. С. 224.

¹⁹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 6.

²⁰ Там же. Т. 21. С. 259.

Англия жила при типе буржуазно-демократической государственности ме­нее 70 лет... а Франция — около 30 лет... Франция со значительным запозда­нием (на 150 лет) вступила в первую фазу капитализма, но Англия все еще находилась на этой фазе. Франция лет на 40 позднее перешла ко второй фазе, но Англия опять же находилась на ней. И обе страны с минимальным раз­рывом перешли к третьей фазе капитализма... В плане формационной эво­люции этих двух государств никогда не было разрыва в целую фазу, поэтому общий характер социально-экономического развития и соответствующий ему тип государственности не менялись. Складывалась лишь ситуация догоня­ющего ускорения в развитии Франции по отношению к Англии»²¹.

Столь значительные временные различия в прохождении одной и той же фазы странами, близкими по своим экономическим и социально-политичес­ким характеристикам (и поэтому принадлежащими к одной формационной модели), могут внушить русским историкам оптимизм по отношению к Рос­сии. Как мы помним, СМ. Соловьев считал, что в течение 7 столетий (на­чиная с X в.) сохранялись резкие раз­личия между Россией и Западом, так что в XVIII в. первая отставала в сво­ем экономическом и социально-поли­тическом развитии на 200 лет. Однако при Петре I Россия вступила на обще­европейский путь развития цивилиза­ции, и запаздывание стало постепенно сокращаться. По мнению русских ис­ториков, и в этом славянофилы во многом сходились с западниками, ис­торическое развитие России начинает­ся одновременно с западноевропейс­ким, однако в силу тех или иных при­чин она то и дело отклоняется от прямого пути, сбивается с ритма, но впоследствии «исправляется».

Выражаясь современным языком, Россия всякий раз переживала одни и те же фазы формационного развития, что Англия и Франция, т.е. ее следует относить к первичной модели. Конеч­но, если бы дело заключалось только в количественных различиях, то ими можно было бы и пренебречь. «Дело, однако, не в количественных различи­ях, — справедливо отмечают авторы трехмодельной концепции формацион­ного развития, — тем более что и Англия не была первой страной, совершив­шей буржуазную революцию. Главное в том, что обе эти страны не только в общем и целом укладываются во всемирно-исторические временные рамки фаз зарождения капитализма в недрах феодализма (XIII—XVI вв.), его ста­новления (XVI — первая треть XIX в.), зрелости (со второй трети до конца XIX в.) и умирания (с начала XX в.), но и прошли (более или менее полно)

²¹ Эволюция восточных обществ. С. 226.

каждую из этих фаз, последовательно переходя от одной к другой, не минуя ни одной из них»²².

Прошла ли Россия все формационные циклы последовательно, не минуя ни одной фазы, или же здесь были скачки, отставания, серьезные отклоне­ния от всемирно-исторической закономерности, как она начертана «клас­сической моделью»? Единства мнений нет и по этому вопросу. Правда, сход­ство обнаруживается в одном: на территории Древней Руси существовал пер­вобытно-общинный строй. Это доказано археологическими данными. Но как быть с другими общественными формациями?

На Руси, как и в Европе, возникает феодализм, но феодализм своеобраз­ный. На Руси не было рабовладения, или, вернее, рабство не имело произ­водственного характера, оно оставалось патриархальным, домашним. Поэто­му переход к феодализму отличался от аналогичных процессов, происходив­ших в Римской империи. Феодализм на Руси отличался и от аналогичного уклада, складывавшегося в Европе. В отличие от Западной Европы на Руси не сформировалась система вассальных отношений, земля не являлась объек­том купли-продажи, выступала как «вотчина» — общая, коллективная соб­ственность рода, а не лично князя. Наследование вотчинных земель опреде­лялось по старшинству внутри рода. Наряду с вотчинной землей существо­вали и другие коллективные формы землепользования — общинная крестьянская (вервь) и церковная, монастырская. В частной собственности земли не было. Зависимость крестьян от князей была слабой, сохранялась относительная самостоятельность крестьянства, так как во владении крес­тьянской общины оставалась своя, общинная, земля. Этим объясняется мед­ленное развитие феодальных отношений, их сочетание с общинными. Не было и жесткого обособления феодального сословия.

Стоит прислушаться к компетентному мнению С.Г. Струмилина. Он по­лагает, что русское земледелие не знало рабовладельческой формации. Аргу­менты здесь не археологические, а скорее экономические. При низких урожаях и примитивной технике земледелия затраты на содержание рабов были зна­чительно выше, чем получаемая от их малопроизводительного труда выгода²³. «Общеизвестно, что славяне, как и древние германцы, перешли к феодально­му строю, минуя рабовладельческую формацию, непосредственно от патри­архально-родового строя... За отсутствием больших частновладельческих ла­тифундий здесь не мог найти себе широкого применения и рабский труд»²⁴.

Стало быть, на российском феодализме должны были сказываться пере­житки не рабовладельческого, а более раннего, патриархально-родового строя. Крупное землевладение отсутствовало в XI—XIX вв. еще и потому, что наследство не переходило к старшему сыну, как в западных странах, а дели­лось поровну между сыновьями. По существу крупное землевладение слу­жило на Западе экономической основой плюрализма и оппозиции центра­лизованной власти. Стало быть, таковой в России не было.

Однако неоформленность рабовладения в самостоятельную стадию или формацию еще не означает отсутствия его элементов в дальнейшей судьбе России. Крепостное право многие историки, в том числе Маркс и Ленин,

²² Эволюция восточных обществ. С. 226.

²³ Струмияин С.Г. Очерки экономической истории России и СССР. М., 1966. С. 102-108, 188.

²⁴ Там же. С. 107.

прямо называли рабством, причем рабством по отношению к государству. По отношению к самодержцу все были рабами — от крестьянина и купца до родового дворянина. Элементы рабовладельческой формации, существовав­шей в зачаточной форме, но не изжитые до конца, не достигшие зрелой фор­мы и поэтому не переработанные и не ликвидированные феодализмом, дава­ли о себе знать на протяжении двух последующих формаций в виде соци­ального закрепощения людей, отсут­ствия гражданских свобод, сохранения остатков патриархальной зависимости. История наших дней может дать сколько угодно примеров сохранения патриархальных и рабских пережитков хотя бы в Средней Азии (феодально-байская психология, коррупция соци­альной верхушки, пережитки родово­го строя в образе жизни). До недавних пор этот регион составлял часть со­ветского политического пространства, которое, как теперь ясно, было крайне неоднородным по всем основным параметрам — политическим, экономичес­ким, социальным и культурным. А то, что скроено из разнородных кусков, прочным не бывает.

Таким образом, формационный уклад России на всех этапах развития не представлял собой стадиально-однородной общественной структуры. Ее исторический генезис имеет не меньше общих черт с Востоком, чем с Запа­дом, хотя ни к одному из этих культурных ареалов Россия полностью никогда не принадлежала. Интенсивный товарный обмен между городом и деревней, определивший специфику европейского феодализма, в историческом разви­тии нашей страны играл подчиненную роль, был вытеснен на ранних фазах социогенеза другим видом исторического разделения труда — разделением между военно-кочевыми и культурно-оседлыми народами. Подобная харак­теристика вообще являлась интегральным элементом типично средневеко­вого восточного общества. «Именно в различной хронологии и социологии данного явления наиболее ясно скрывается разница в генезисе докапитали­стических обществ Европы и Азии»²⁵.

Если Европа на протяжении многих веков формировалась в культурно-однородном регионе, т.е. находилась в исключительно благоприятных ус­ловиях, то Азия долгое время оставалась ареной крупных миграций наро­дов, средних и мелких этносов, каждый из которых нес свой социально-эко­номический уклад, отличающийся от другого нередко на одну-две ступени формационного масштаба. Такая неоднородность, пусть и в уменьшенных размерах, сохранилась и в СССР. Сравнительный анализ союзных респуб­лик показал, что временной лаг, т.е. отставание между уровнями социаль­ного развития, например, Латвии, Эстонии и Таджикистана составлял 60— 70 лет²⁶. Но в прежние времена различия были еще значительнее даже в рам-

~⁵ Эволюция восточных обществ. С. 34.

Гинтер Ю.О., Титма М.Х. Сравнительный анализ социального развития союзных республик // Со­циологические исследования. 1987. № 6. С. 5.

ках этнически однородного региона. Скажем, в Новгородской области про­грессивный трехпольный севооборот утвердился уже в XII в., а в соседней Карелии более примитивное подсечное земледелие просуществовало до XX в." Если Европа на рубеже XV в. представляла собой практически го­могенный ареал пашенного земледелия, то Россия оставалась «дробной че­респолосицей хозяйственно-культурных типов»: на юго-востоке «кочевой клин» южнорусских степей, на крайнем севере районы пастушеского ско­товодства, ручного земледелия и оленеводства²¹*. Для сравнения отметим, что различие между двумя сельскохозяйственными укладами, например пашенным и подсечным земледелием, не меньше, чем между двумя инду­стриальными технико-технологическими способами производства, скажем, машинным и домашинным производством или фабрикой и мануфактурой. Добавим к перечисленным факторам и другие исторические предпосылки, по-разному влиявшие на формационное развитие России.

Речь идет о формационной неравномерности этногенеза и политогенеза общества, контрастности хозяйственно-культурной деятельности населения, резких прорывах постепенности экономо-географического пространства, об отсутствии сплошной культурной территории, ее малонаселенности и труд­нодоступное™, сочетании очагов высокой культуры (Армения, Причерномо­рье) с обширными регионами, где доминировали доклассовые отношения. «Проводя общесоциологическую аналогию, можно отметить, что в Азии не­завершенность развития феодальной формации вширь была главной препо­ной для ее развития вглубь, тогда как в Европе все обстояло... наоборот: имен­но после того, как там закончилась внутренняя социальная работа, достиг­нув предельной для средневекового об­щества глубины, создались условия для широкой экспансии феодальных об­ществ вовне (колониализм Португалии и Испании)»²⁹.

В этом заключается еще одна, кро­ме многоформационной природы, специфическая черта российского общества. Практически и при капитализ­ме, и при социализме развитие формации идет сначала вширь, захватывая «внутреннюю периферию» (районы Сибири и Средней Азии), а затем уже вглубь. Иначе говоря, когда прежде не создаются все необходимые и доста­точные условия социализма, предпосылки для развития данной формации (феодализма, капитализма, социализма), то ее расширение возможно толь­ко «сверху», централистски, а значит, нередко вопреки и без учета местной специфики. Может быть, отсюда происходит трудоизбыточность среднеази­атского населения в годы советской власти, его нежелание включаться в сферу индустриального труда и порывать с традиционным укладом. Или принуди­тельная миграция, переселение малых народностей во времена сталинизма, принимавшая форму открытых и скрытых репрессий, своего рода «внутрен-

²⁷ Струмилин С.Г. Указ. соч. С. 173. ^п Эволюция восточных обществ. С. 35. ²⁹ Там же. С. 36-37.

ней репатриации». С трудом пробивало себе дорогу и товарное производство, которое перешло в капиталистическое только к середине XIX в., да и то пре­имущественно в центральных экономических районах.

Когда в одно целое соединяются разнородные элементы, одни из кото­рых представляют высокий уровень развития, а другие — низкий, то как из­мерить общий уровень развития такой системы? Проводя исторический анализ промышленного развития России, Ленин в 1890-х гг. писал: «Если сравнивать Россию с западноевропейскими промышленными странами...

то надо сравнивать эти страны с одним только этим районом, ибо только он нахо­дится в приблизительно однородных усло­виях с промышленными капиталистичес­кими странами»³⁰. Этот район — 11 полу­земледельческих, полупромышленных губерний (из 50, существовавших в Евро­пейской части России) и два столичных индустриальных гиганта — Московский и Петербургский. Только они по уровню ин­дустриального развития могли еще как-то сравниться с развитыми капиталистичес­кими странами Европы. Но если приме­нять более точные критерии, то надо гово­рить не об 11 губерниях, а лишь о Цент­ральном экономическом районе, т.е. Москве и Петербурге. Это несколько про­центов всей территории страны. А другие районы по уровню своего развития доста­точно серьезно отставали от центра. Юж­ные и восточные окраины России, по сло­вам Ленина, в экономическом смысле представляли собой колонии ее централь­ной части. «Не говоря уже об Азиатской России, мы имеем и в Европейской России такие окраины, которые вследствие гро­мадных расстояний и других путей сооб­щения крайне еще слабо связаны в хозяй­ственном отношении с Центральной Россией». Русский север (Архангельск) вообще служит «внешним рынком для Англии, не будучи внутренним рын­ком для России»³¹.

Территориальная неоднородность и социально-экономическая многоук-ладность страны естественным образом отразились на составе российского пролетариата. Он не представлял и не мог представлять такой однородной группы, каким был рабочий класс в Европе. В этом отношении Россия яв­ляет собой весьма пеструю картину, отмечали советские источники. Наряду с высокоразвитыми промышленными регионами «были многочисленные аграрные области, в экономики которых преобладали полуфеодальные от-

³⁰ Ленин В.И. Собр. соч. 4-е изд. Т. Ъ. С. 4%.

³¹ Там же. С. 520. 522-523.

ношения, на ряде территорий сохранились многочисленные пережитки фе­одального и даже родового строя»³². Например, по уровню концентрации рабочей силы экономические районы в 1917 г. различались так: в Прибал­тике на крупных предприятиях (с числом рабочих более 500) трудилось 86,6% рабочих, на Украине — 70-75%, в Белоруссии — 18,8%, в Закавказье — 17,9%³³. На окраинах рабочий класс формировался за счет разорившихся крестьян, ремесленников, которые пополняли кадры не- и малоквалифици­рованных рабочих, а квалифицированные рекрутировались за счет пришлых из центральных районов страны. Например, среди чернорабочих в Туркес­тане 76,6% были представителями коренных национальностей³⁴.

Если количественные пропорции рабочего класса, например его общая численность, соотношение работников преимущественно физического и умственного труда, отраслевые пропорции, с течением времени могут серь­езно изменяться, то качественные параметры довольно устойчивы на про­тяжении многих десятилетий. И в 1980-е гг., как уже отмечалось, по уровню урбанизации и промышленного развития наименее развитые республики в СССР отставали от более развитых на целые десятилетия. Ничего подобно­го в Европе не было. Относительно небольшие государственно оформленные территориальные единицы были как политически, так экономически и эт­нически однородны внутри себя. Оценить уровень их формационного раз­вития достаточно просто. Но как оце­нить развитие России? Несмотря на очевидную неоднородность страны, на территории которой были районы, от­носящиеся к первобытно-общинному, феодально-патриархальному и капита­листическому строю, Ленин совер­шенно уверенно отнес Россию к сред­неразвитой капиталистической стране. Правда, он сделал всевозможные ого­ворки об огромном грузе пережитков, но общей оценки не изменил.

Не оспаривая в принципе ленинс­кую оценку, на которую у него были веские основания, приведем и другие точки зрения. Одна из них принадле­жит А.А. Богданову и высказана им в «Тектологии»³⁵. В отличие от Ленина, который предлагал определять общий уровень развития системы по ее передовым элементам, Богданов настаивал на том, что следует ориентироваться как раз на самые отсталые элементы. Он рассуждал так: об уровне благосостояния народа надо судить не по средним доходам населения, а по доходам социальных низов. В этом есть резон. В пер-

³² История советского рабочего класса. М., 1984. Т. 1.С. 128.

³³ Там же. С. 129.

³⁴ Власова Э.Н., Деева Е.А., Кравец Л.Н. Формулирование рабочего класса в дореволюционном Узбе­кистане. Ташкент, 1979. С. 150.

-^ъ Богданов А.А. Тектология. Всеобщая организационная наука. Берлин. 1922. С. 181.

вом случае существует опасность преувеличить, завысить достигнутый уро­вень, а второй подход ближе к реальности и не позволяет манипулировать показателями.

Совершенно очевидно, что здесь позиции Ленина и Богданова диамет­рально противоположны. Правда, Богданов говорил не об уровне капитали­стического развития России, но считал свой подход универсальным, способ­ным описывать также и динамику общества.

Если судить об исторической динамике российского общества по богда-новской методике, требующей определять совокупный уровень развития

системы по ее отсталым элементам, то Россия и в XIX в., и позже, в конце XX в., находилась чуть ли не в патри­архально-родовом строе или по край­ней мере при феодализме. Вряд ли по­добный критерий полностью отражает реальную картину. Но и с достаточно высокой оценкой уровня развития ка­питализма Лениным тоже нельзя со­гласиться. Во-первых, надо учитывать конкретно-историческую обстановку, когда эта оценка высказывалась. Ана­лиз ленинских работ показывает, что до Октябрьской революции 1917 г., намереваясь доказать, что страна со­зрела для социалистических преобра­зований, Ленин несколько завышал уровень развития капитализма в России, определяя ее как «среднеразвитую» капиталистическую страну, поскольку внимание Ленина концентрировалось прежде всего на уровне революционной зрелости пролетариата, кризисе по­литической системы и неспособности экономики самостоятельно, без соци­алистических преобразований, спасти страну от национальной катастрофы. Напротив, в послеоктябрьский период Ленин существенно занижал по срав­нению со своей прежней оценкой уровень развития России, характеризуя ее как культурно отсталую, «слаборазвитую» капиталистическую страну. Это и понятно: столкнувшись на практике с тем, как неимоверно трудно осуще­ствить социалистические преобразования в разноформационной, экономи­чески и этнически неоднородной стране, Ленин стал более реально оцени­вать ее исторические достижения. При этом и страна после Гражданской войны была полностью разрушена (особенно развитый промышленный центр России). Во-вторых, надо учесть цели и задачи, которые Ленин в тот момент перед собой ставил. «Завышение» капитализма, скажем так, использовалось им для борьбы с концепцией народников, вообще отрицавших капитализм в России, а «занижение» уровня исторического развития России преследо­вало цель реальнее взвесить свои силы и ресурсы, мобилизовать большеви­ков на решение практических задач.