Генезис мирового общества

Тезис о мировом обществе гласит, что в настоящее время существует лишь одна-единственная обществен­ная система. Уже в такой простой формулировке скрыт ряд нерешенных проблем и спорных позиций. В первую очередь она показывает, что понятие общества не применимо в ряде случа­ев. Германия, США, Норвегия или Пакистан не являются обществами, Ев­ропа тоже не является обществом, и только всеобщая система соответствует условиям, предъявляемым к понятию «общество». Возникают существенные терминологические трудности. Я не знаю ни одного социолога, который, с одной стороны, исходил бы из посылки о мировом обществе и, с другой, избегал бы невольной ошибки, говоря о французском, испанском или ин­дийском обществе. Наконец, я еще никогда не слышал словосочетания «люк­сембургское общество». Становится явной проблематичность понятия обще­ства, мыслимого на основе территориально-государственного принципа, по­скольку в него молчаливо включается неоправдываемое ожидание определенного большого порядка.

Второй вопрос касается дальнейшей судьбы самого слова «общество». Фрид­рих Тенбрук и за ним некоторые другие ученые выдвинули аргументы против бесконечности понятия общества, так как они, очевидно, предпочли семан­тику с более ярким институциональным оттенком. На мой взгляд, отказ от

слова «общество» повлек бы за собой невозможность обозначения централь­ных феноменов социального мира и в этом смысле привел бы к вынужденно­му семантическому консерватизму. Напротив, следует предпочесть решение Лумана определять общество через коммуникацию и коммуникативную до­сягаемость. Оно необычайно просто и приводит к выводу о том, что для ис­пользования понятия общества в расчет принимается только мировое обще­ство в качестве единственной оперативно закрытой системы на базе операции коммуникации. Указание на бедность, неравенство и неравное распределение в современном мире не является возражением против этого тезиса, так как очевидно, что при этом речь идет о внутренней дифференциации системы мирового общества, и вопрос состоит именно в том, как мировое общество производит и воспроизводит это неравенство. Здесь необходимо также указать на то, что Иммануил Валлерштайн наряду с Луманом, вероятно, один из вли­ятельнейших теоретиков мирового общества, ставит явления производства и воспроизводства неравенства в центр своей концепции.

Если принять во внимание обе только что введенные посылки — откло­нение от понятия общества, определенного по территориально-государствен­ному принципу, и коммуникативно-теоретическое обоснование теории об­щества — то напрашивается третий вопрос. Когда, собственно, начинается история мирового общества? В имеющейся литературе можно найти различ­ные ответы на этот вопрос. В самом распространенном, пожалуй, ответе ут­верждается, что речь идет о системе, понимаемой исключительно в ходе ее исторического возникновения. Подходящим для этого понятием является понятие «глобализация», подчеркивающее процессуальный характер и ситу-ативность диагноза. Уоллерстайн связывает начало истории с XVI в., так как в это время постоянно наблюдаемая торговля между большими мировыми регионами была дополнена элементами всемирного разделения труда. В марксистской литературе, ориентированной на Уоллерстайна, возникно­вение мирового общества относят к более раннему периоду, ибо достаточ­ными для существования мировой системы считаются случайный контакт и случайное каузальное воздействие между культурными и экономическими пространствами. Эта дискуссия возобновлена недавно вышедшей книгой « The Worldsystem. 500 Years or 5000?». В чем заключается ответ системной те­ории? Прежде всего в нем констатируется, что на протяжении тысячелетия истории человечества одновременно существовало множество общественных систем. Так как эти общества являлись в основном племенными, следует исходить из существования многих тысяч общественных систем. Но и в XVII столетии бессмысленно рассматривать Европу и Китай как части од­ного и того же общества. Хотя и существовала случайная коммуникация, которая продуцировалась в одной из систем и понималась или искажалась в других, она не имела существенных последствий и ничего не менялось в том, что эти общественные системы оставались почти всегда оперативно закры­тыми по отношению друг к другу, т.е. изолированными, но активными внут­ри себя системами. В то же время на примере Китая можно было бы, види­мо, продемонстрировать то, что в XVII в. сложилась ситуация, в которой уже наблюдались признаки предстоящего близкого перелома. Возможно, для ордена иезуитов регионы Китая и регионы Европы были областями на гло­бальной земной карте, которая не предусматривала никаких различий раз­ных общественных систем, так что было возможно характерное для этого

ордена гибкое глобальное использование персонала. In nuce здесь можно уже предугадать то значение, которое позже приобретут организации для уста­новления мирового общества.

Прежде чем я попытаюсь более точно ответить на вопрос о начале ми­рового общества, я хочу подчеркнуть другой, существенный с точки зре­ния социологической системной теории момент. Пока в мире существует несколько или даже множество общественных систем, со структурной точки зрения о мировом обществе не может быть и речи. С другой стороны, все эти общества конституируют для себя завершенный мир. Они включают в свою интерпретацию мира все, что есть кроме них в этом мире, т.е. и дру­гие общественные системы, по мере знания о последних. Следует отметить, что в данных обществах часто отрицалась способность членов других об­щественных систем к коммуникации, рассматривая их в качестве варваров, или изобретали для них имена, предполагавшие отсутствие у них челове­ческого начала. Почти все общества, воплощающие с феноменологической точки зрения проект мира, кажется, являются мировыми обществами, не предусматривающими наряду с собой существование других обществ. Безу­словно, очень интересен эмпирический вопрос, на который я в данный мо­мент не могу дать удовлетворительный ответ: как часто в истории челове­чества существовали общества, которые были в состоянии предполагать на­ряду с собой существование других общественных систем и описывать последние относительно симметрично по отношению к себе?

Следовательно, вплоть до раннего периода так называемого Нового вре­мени мы наблюдаем ситуацию, в которой структурно представлены многие общества, каждое из которых с феноменологической позиции осуществля­ло собственный проект мира, квалифицирующий их как мировые общества. Уникальность мирового общества модерна состоит в том, что структурная реальность и феноменологический проект мира совпадают, что общество, которое в своем проекте мира все попадающееся включает в себя как ближ­ние и дальние значения, является фактически единственным обществом, существующим на Земле.

Когда начинается история этого мирового общества? Есть ли вообще ра­зумный ответ на этот вопрос? Ответ Валлерштайна был положительным: ми­ровая система возникает в тот момент, который он помещает в XVI в., когда торговля основывается не на случайных дифференциациях, а вызывает раз­деление труда, т.е. порождает структурные изменения в участвующих обще­ствах. Я не считаю этот ответ неверным, но не вижу причины ограничивать­ся экономической редукцией. Общий ответ должен был бы, по моему мне­нию, звучать так: мировое общество возникает в тот момент, когда одна из общественных систем перестает воспринимать, что наряду с ней существу­ют еще и другие общественные системы, и она к тому же обладает инстру­ментами и ресурсами, позволяющими трансформировать это непризнание в структурную реальность. В истории этому есть только один пример — начав­шийся в XV—XVI вв. процесс экспансии европейско-атлантического обще­ства, которое при помощи колонизации и других способов вторжения инкор­порировало весь остальной мир в собственную общественную систему. После этого не существовало ни экономической системы, ни системы воспитания, ни религии, ни знания, которые могли бы долгое время продержаться за пределами этой мировой системы.

Теория мирового общества — это теория системы, возникшей в XV—XVI вв. Некоторые существенные компоненты этой системы были уже упомянуты еп passant. Я хочу сделать акцент на трех компонентах, которые являются особы­ми структурообразующими инновациями в мировом обществе. Но этот спи­сок инноваций является открытым и будет в дальнейшем расширен.

1. Функциональная дифференциация. Я думаю, что с Уоллерстайном сле­дует согласиться в том, что современная мировая система возникает в тот момент, когда из торговли, т.е. случайного контакта разделенных систем, возникает разделение труда, а именно структурная дифференциация одной системы. Этот аргумент носит все же более общий характер. Мировому об­ществу, по-видимому, свойственно то, что оно развивается в той мере, в какой коммуникация между до того разделенными обществами становится фактором, ускоряющим дифференциацию функциональных систем, которые следует описывать только как глобальные системы. Это можно рассмотреть на примере дифференциации системы науки под давлением необходимости обработки глобально возрастающего объема знаний с XVI по XVIII в. или в XIX и XX вв. на примере дифференциации современного искусства под дав­лением становящегося очевидным многообразия артефактов из разных куль­турных пространств. Тезис об ускорении дифференциации можно прояснить дальше на различных функциональных системах. В любом случае важно, что функциональная дифференциация является первичной дифференциацией мирового общества, которая в каждом отдельном случае — политика, право, экономика, религия, наука — порождает функциональную систему, реали­зующую одновременно специфическую и глобальную коммуникативную взаимосвязь.

2. Организации. На примере иезуитов в Китае было уже показано в несколь­ко анекдотической форме то значение, которым могут обладать организации при реализации идеи мирового общества. Уже корпорации раннего периода Нового времени в Европе — университеты, духовные ордена, города и кор­порации чужеземцев, такие, как торговые компании или студенческие со­общества, — являлись своего рода чужеродными телами в их сословном ок­ружении , вносившими в общественную среду тематическую специализацию в качестве инновативного импульса. Это повторяется в XIX и XX столетиях в отношении свободных ассоциаций, объединений и организаций. Во всех случаях речь идет о членских союзах, которые благодаря внутриорганизаци-онной мобильности персонала, способности к организации филиалов и от­делений в разных местах и облегченному коммуникационному потоку в самой организации могли производить значительные глобальные эффекты. По поводу последних в дальнейшем возникал вопрос о том, останутся ли они в пределах организации или же проникнут в общественную окружающую среду. Поэтому теория мирового общества должна быть также теорией тес­но связанной с ним карьеры формальной организации.

При этом для осуществления мирового общества — и среди прочего так­же для сетевой связи третьего мира с мировым обществом — важны прежде всего два типа организаций. К первому относятся мультинациональные пред­приятия в экономике, которые, будучи гораздо сильнее потоков внешней торговли и трансфертов капитала, собственно, и являются мотором глоба­лизации экономической системы наряду со структурной трансформацией финансовых рынков. Это указывает, впрочем, на то, что глобализация эко-

номики в значительной мере является процессом, связанным со знанием, поскольку динамика экспансии мультинационального предпринимательства зависит прежде всего от внутриорганизационного трансферта технологии и знаний. Можно даже сказать, что способность к интернализации, т.е. усво­ению трансфертов знания, и есть подлинная причина {raison d'etre) мульти­национального предпринимательства.

Другой бросающийся в глаза тип организации, являющийся новым для XX в., — так называемые неправительственные организации (НПО). Этот тип организации является тоже достаточно примечательным изобретением, а именно объединением по интересам, освобождающимся от ограничения своей деятельности рамками государственных границ. Спектр тем может быть крайне разнообразным и простирается от медицинских союзов, опека­ющих пленных и заключенных в кризисных регионах мира, до научного исследования антропогенных изменений климата. Особенно заметна способ­ность влияния и проникновения этих обоих типов глобально оперирующих организаций в регионах со слабыми государствами, к которым относится большая часть стран третьего мира. Всем известен быстрый рост количества МНП. Но то же самое имеет силу и для НПО. Уже в 1992 г. одним автором было насчитано 23 000 международных неправительственных организаций.

3. Коммуникативные техники. Третья центральная компонента мирового общества — коммуникативные техники. Это становится очевидным, если определять общество через коммуникацию. И наоборот, можно предъявить претензию доводу о большом значении коммуникативных техник в разви­тии современного общества как эмпирической основы понятия общества, определенного через коммуникацию. Изобретение книгопечатания в Евро­пе происходит одновременно с началом экспансии европейско-атлантичес-кой общественной системы. В качестве показателя медленного становления мирового общества можно назвать тот факт, что на протяжении четырех сто­летий после изобретения книгопечатания не наблюдалось ни одной комму­никационно-технической инновации, сравнимой с ним по своей релевант­ности. Ускорение коммуникации, проницаемость пространства за счет про­изводства коммуникативных сетей в течение этих четырех столетий полностью зависело от развития транспортных техник, которое также было очень медленным. Коммуникации транспортировались при помощи тех же технических способов, какими люди пользовались для передвижения, зна­чимые инновации в этих техниках приходятся только на XIX и XX столетия. Изобретение телеграфа в XIX в. и быстрый рост новых телекоммуникатив­ных техник XX в., начиная с телефона и заканчивая компьютерной комму­никацией, обозначают с этой точки зрения радикальный перелом. Смысл этого процесса состоит, как было подчеркнуто Германом Люббе (Hermann Luebbe), в отторжении телекоммуникации от транспортных техник. Распро­странение коммуникации больше не зависит от использования путей, создан­ных для транспортировки людей и товаров. Это ведет к разрушению про­странства, о котором говорят такие историки, как Джон Эльбион, и такие социологи, как Энтони Гидденс. Большие пространственные расстояния более не означают сами по себе принудительной несинхронности, а, напро­тив, становятся совместимыми с глобальной одновременностью событий.

В предыдущей главе я назвал три институциональных изобретения или инновации, которые играют важную роль в возникновении мирового обще-

ства: функциональные системы, организации, телекоммуникация. Кто захо­чет написать историю или теорию мирового общества, тот должен будет на­писать историю или теорию этих трех изобретений. Но это еще не все. Я счи­таю, что для понимания динамики возникновения мирового общества нам требуются дополнительные гипотезы. Эти дополнительные предположения касаются того, что можно было бы обозначить как механизмы и процессы. Я хочу обратить внимание на три таких механизма.

Первый из этих механизмов я называю глобальной диффузией или гло­бальной диффузией институциональных образцов. Условием глобальной диффузии является частота и интенсивность отношений наблюдения в сис­теме современного общества. Для какого уровня мы бы не аргументирова­ли: для уровня индивидов, организаций или социальных систем — в любом случае соответствующие значимые единицы наблюдают друг друга с возрас­тающей частотой и интенсивностью, опираясь в этом на возможности рас­ширения коммуникации. Наблюдения происходят на уровне категориальной принадлежности и категориального самопричисления: государства наблю­дают государства, центральные банки — другие центральные банки, фунда­менталистские секты — другие фундаменталистские секты и, наконец, ин­дивиды — других человеческих существ, обладающих такой же претензией на индивидуальность. Если социологическая теория сетей, формулируя ан­тикатегорический императив, имеет в виду, что категориальная принадлеж­ность как социальная переменная не способна ничего объяснить, то эта те­ория упускает из виду уровень самонаблюдения, на котором может состояться идентификация с социальной категорией и затем возможное управление процессами сравнения. Этот механизм делает возможной быструю диффу­зию нововведений в системе мирового общества. Государства заимствуют у других государств программы социальной защиты, структуры школьной системы и многие другие институциональные особенности и, может быть, только лишь по той причине, что они хотят считаться полноценными госу­дарствами. Индивиды копируют образцы индивидуальности. В этом, одна­ко, можно было бы увидеть противоречие. Как, в конце концов, индивиду­альность должна быть обеспечена именно копией? Если структура ожиданий предусматривает для индивидов уникальность и если индивиды не могут обнаружить ее в самонаблюдении, остается только указание на социальный запас образцов индивидуальности.

Механизм глобальной диффузии институциональных образцов, теорети­чески разработанный прежде всего в американском неоинституционализме, объясняет процессы гомогенизации в системе мирового общества. Он не предсказывает обязательное всеобщее уподобление одному-единственному институциональному стандарту, поскольку одновременно с процессами за­имствования возникает потребность с разных позиций все же отличаться от других. Но и для потребности индивидуализации во всеобъемлющем копи­ровании образцов опять-таки существует лишь ограниченный запас глобаль­ных образцов. В этом отношении теория мирового общества не прогнозиру­ет всеобщую стандартизацию, но обращает внимание на ограничения, кото­рые включены в репертуар, имеющийся в принципе в распоряжении мирового репертуара.

Радиус действия тезиса о сравнительной глобальной гомогенизации ог­раничивается областью применения соответствующей теоретической моде-

ли — глобальной диффузии институциональных образцов. Это ограничение часто не осознается, что, в свою очередь, ведет к неверным представлениям о принудительной логике мирового общества. Второй вопрос состоит в том, какой объем интеракции и взаимного наблюдения необходим для собствен­но функционирования этого механизма. Ответ звучит так: сравнительно малый. Как только повсеместно будут заложены определенные культурные предпосылки, например положительная оценка современности, тогда опре­деленные модели смогут проникать друг в друга без особых трудностей, если при этом будут считать, что они прототипичны для современности. Этим дан шанс для распространения глобальных мифов, которые осуществляются без объемной реальной интеракции, но все же глобально закрепляются на уров­не действующих ожиданий несмотря на то, что их никто не может приме­нить на практике.

Далее я хотел бы рассмотреть второй механизм, который кажется мне необходимым для описания и объяснения динамики мирового общества. Я называю его глобальным переплетением или глобальным производством сетей. Его теоретический фундамент гораздо шире, чем в случае модели гло­бальной диффузии. В то время как последняя имеет свои корни, прежде всего в неоинституционализме, то, говоря о модели глобального переплетения, можно сослаться на теории сетей, системную теорию или также на теорию глобализации Энтони Гидденса. В случае глобальной диффузии речь идет об отношениях наблюдения и сравнения между единицами, которые могут быть значительно дистанцированы друг от друга. Непосредственный контакт меж­ду ними не является обязательным. Прибегая к помощи физической мета­форы, можно сказать, что здесь мы в какой-то мере имеем дело с теорией удаленного действия.

Совсем иначе дело обстоит в случае глобального переплетения или гло­бального производства сетей. В фокусе данной теории находится отдельный коммуникативный акт в процессе включения его в другие коммуникативные акты или — говоря на языке теории сетей — включение сетевой связи в дру­гие сетевые связи. Соединение глобального и локального происходит локаль­но, в отдельном коммуникативном событии или отдельной в определенной мере стабильной связи между двумя сетевыми узлами. Глобальность дости­гается при помощи связывания коммуникативных событий в сеть или свя­зывания «ties». Пользуясь вышеупомянутой метафорой, можно сказать, что здесь идет речь о теории ближнего действия, которая постулирует локальное распространение влияний, имеющих глобальный эффект.

Я хотел бы более подробно рассмотреть данную теорию ближнего действия при помощи двух гипотез. Обе гипотезы я отношу к системной теории и те­ории сетей, которые являются сходными с интересующей нас здесь точкой зрения. Первую гипотезу я называю гипотезой «и так далее». В ней утверж­дается, что для теории мирового общества не является решающим тот факт, что отдельная интеракция преодолевает огромные пространственные и вре­менные дистанции. Речь, таким образом, идет не о возросшей частоте меж­континентальных телефонных разговоров и о дальних путешествиях, хотя их колоссальный рост легко подтвердить. Решающим же звеном моих доводов является то, что в каждой отдельной интеракции представлено «и так далее» последующих контактов участников. Именно это открывает возможность для всемирных переплетений, возможность, которая как сознание селективно-

сти снова становится релевантной в отдельной интеракции и вторгается, таким образом, в управление ею. В теории сетей известна сходная гипотеза, которая называется гипотезой «малый мир». Имеется в виду знакомая всем ситуация, когда встречают совершенно чужого человека и вскоре выясняет­ся, что этот человек — друг нашего друга или знакомый нашего знакомого. К поразительным наблюдениям подобного типа можно подключить иссле­довательские техники, занимающиеся изучением тройной цепочки знакомых знакомых знакомых. В результате таких исследований уже через несколько его шагов обнаруживается, что очень большое число людей — возможно миллионы людей — оказываются связанными друг с другом посредством косвенных связей.

Можно задаться вопросом о социологической релевантности социомет­рических и сетевых аналитических методик. В конце концов, в процессе применения этой процедуры большинство связей очень быстро становятся косвенными связями — кто-то является другом друга, но при этом никогда не видел его и не разговаривал с ним. Эти косвенные связи практически не активизируются. Во многих случаях попытка превратить косвенные связи в непосредственные натолкнулась бы на неожиданную или даже отрицатель­ную реакцию, так что вероятность успеха была бы достаточно неопределен­ной.

Этот контраргумент указывает на то, что как гипотеза «и так далее», так и «феномен малого мира» должны быть дополнены второй гипотезой, в кото­рой на передний план выступают особые условия современного общества. Эту вторую гипотезу я называю «тезисом деконтекстуализации». В нем утверж­дается, что продление цепей «и так далее» возможно только через абстрак­ции, презентируюшие возврат к интеракции, абстракции, которые освобож­дают интеракцию от диффузного переплетения с другими локальными, об­ращенными на себя релевантностями. Что в этом случае следует понимать под абстракцией? Это, прежде всего, функциональная спецификация, т.е. фоновый опыт нахождения в рамках определенной функциональной систе­мы современного общества, который опускает многие другие релевантнос­ти, существующие локально здесь и сейчас, как нерелевантные. Сюда мож­но отнести также и обобщенные символы средств коммуникации — деньги, истину, власть, — подкрепляющие фоновый опыт определенной функцио­нальной системы благодаря присутствию их бинарно кодированной реле­вантности.

Этот список можно продолжить и многими другими феноменами. У Эн­тони Гидденса деконтекстуализация означает «распутывание» и приводимые им примеры — системы экспертов, доверие, профессии и символическое распознавание, причем здесь снова имеется в виду символически обобщен­ное средство коммуникации: деньги и аналогичные феномены. Все эти фе­номены суть явления символического обобщения, становящегося возмож­ным при помощи функциональной спецификации.

Что может предложить нам теория сетей вместо тезиса деконтекстуали­зации? Мне кажется, что его место должно занимать само понятие сети. Очевидно, что сеть является понятием деконтекстуализации. Оно заменяет старые социологические понятия средней области действия, такие, как по­нятие группы или общины. В понятии деконтекстуализации учитывается то обстоятельство, что релевантная и случайно повторяемая коммуникация

больше не обусловливается пространственной близостью и интеракциональ-ным соприсутствием. Это хорошо прослеживается в исследованиях Барри Уеллмана о формах общины в районе East York города Торонто. Согласно наблюдениям Уеллмана, в этом районе отсутствуют все классические при­знаки городской общины: улицы пустуют; никто не ходит к соседям, живу­щим на другой стороне улицы; общественные места и площади либо не су­ществуют, либо заброшены. Но если наблюдать общину на основе сетевых связей, обнаруживаются функционирующие образцы симметричного и асим­метричного обмена между представителями — членами сети, повторно всту­павшими в контакт друг с другом. Эти образцы функционируют, впрочем, по-разному, в зависимости от различных видов ресурсов. Подобные иссле­дования подводят к вопросу о необходимости включения феномена сети в список структурных инноваций, определяющих профиль мирового общества. Понятие сети в этом случае будет не только указанием на универсальные метод и теорию внутри социологической дисциплины, но и на приоритет­ность новой формы структурообразования мирового общества. Она вытес­няет такие старые формы структурообразования, как группа или община, и ее следовало бы определить через количественное ограничение их размера (возможно, 1000 участников) и неограниченность в пространстве.

Я не хотел бы сейчас вдаваться в детали функционирования второго ме­ханизма в возникновении мирового общества. Мне кажется, что уже стал очевидным тот факт, что мы приходим к совершенно другой картине миро­вого общества, если на передний план вместо глобальной диффузии инсти­туциональных образцов выдвигаются феномены глобального производства сетей. С одной стороны, производство сетей лимитируется унифицирующей структурой при помощи порядкообразуюших абстракций функциональных систем. С другой стороны, в нарастающих от события к событию, от комму­никации к коммуникации, от связи к связи воздействиях могут быть учтены неожиданные изменения и прерывность, которые в отличие от первого ме­ханизма восстанавливают норму заново при помощи широкого круга успеш­ных в диффузии моделей.

Существует третий механизм, который я считаю важным для возникно­вения системы мирового общества. Я называю его децентрализацией в фун­кциональных системах. На передний план снова выходит первостепенное значение дифференциации функциональных систем и дополнительно утвер­ждается процесс, который специфически разворачивается внутри функцио­нальных систем. При этом опять задействуется классическая теоретическая конструкция социологии. В данном случае это «центр/периферия-различе­ние». Это различение подразумевает в оснащении ресурсами между центром и периферией постоянную асимметрию, которая становится основой для образования социальной системы и определенной предпосылкой интерак­ции между центром и периферией. Валлерштайн разработал свою теорию ми­ровой системы на основе этого главного различения, которое он дополнил понятием семипериферии.

Поскольку Валлерштайн всегда интересовался прежде всего реконструк­цией мирового общества в исторической перспективе, предпочитаемое им различение «центр/периферия» кажется мне выбором, вполне соответству­ющим данному положению вещей. По моему мнению, различение «центр/ периферия» является понятием глобализации досовременного мира. Оно

применимо там, где глобальная интеракция все еще невозможна сама по себе и где в качестве предпосылки должны функционировать очень большие раз­личия для того, чтобы по отдельности это привело все же к глобальной ин­теракции. В этих условиях необходимы значительные различия во власти, мудрости, религиозной терпимости и экономических ресурсах, которые ста­новятся структурной предпосылкой глобальной интеракции, происходящей сначала обособленно.

Выдвинутая здесь гипотеза утверждает, что различение «центр/перифе­рия» и подразумеваемые им существенные различия в оснащении определен­ными ресурсами являются важным стартовым условием для системы миро­вого общества потому, что оно мотивирует невероятное: риск вовлечения в глобальную интеракцию и усилия по сокращению огромных расстояний.

Следуя логике данного аргумента, дальнейшая история мирового обще­ства определяется эрозией центров, и эта эрозия происходит прежде всего в функциональных системах, которые создают первичную дифференциацию мирового общества. Но как это можно объяснить? Мой тезис состоит в том, что это объясняется взаимодействием третьего механизма с двумя первыми. Оба механизма — глобальной диффузии и глобального переплетения — опе­рируют латерально, т.е. действуют побочно. Даже если сначала в них име­ются такие отличительные моменты — устоявшиеся имитационные модели или центральные позиции в сетях, — то эти центральные позиции размыва­ются успешным процессом имитации или ростом сетей. Функционирование обоих механизмов, очевидно, подрывает центральные предпосылки, кото­рые были стартовым условием появления мирового общества. И если про­цесс децентрализации в функциональных системах продвинулся хотя бы немного, предположения о гомогенности, которые оказываются прежде всего импликацией модели глобальной диффузии, снова становятся проблематич­ными. Вариация в децентрализованных функциональных системах может появиться отовсюду и не может контролироваться центром. Она может рас­пространяться по сетям и нормализоваться при помощи глобальной имита­ции. Но ни при каких обстоятельствах это не ведет к гомогенности.

Дается с сокращениями по источнику: Штихве Р. К генезису мирового общества — инновации и механизмы // Журнал социологии и социальной антропологии. 1999. Т. II. № 3. С. 67-77.