Глава 26. Заключение. Дополнения и итоги

Нами рассмотрен далеко не весь материал, который надо было бы рассмотреть. Но где-то надо поставить точку. Точку можно поставить тогда, когда начинает вырисовываться по вторяемость и когда можно подвести итоги с некоторой до лей уверенности или хотя бы вероятности.

В свете приведенных материалов теперь можно ответить на ряд вопросов, на которые до этого ответить было бы за труднительно.

Один из главнейших — это вопрос о том, сколько родов или сколько видов комизма и смеха можно вообще устано вить?

Выше было выделено шесть разных видов смеха, опреде ленных в основном по их психологической окраске. Все эти виды смеха возможны как эстетическая и как внеэстетиче ская категория. Число видов смеха можно было бы увели чить, Так, физиологи и врачи знают истерический смех. Случай такого смеха мастерски описан Чеховым в «Дуэли». Чехов мог это сделать, потому что был не только великим, писателем, но и прекрасным врачом. Чисто физиологическое явление представляет собой также смех, вызванный щекот кой. Эти два вида смеха представляют собой только внеэс тетические категории, т, е. они не могут служить художест венными средствами создания комического эффекта, хотя могут быть художественно описаны и изображены, Так, ще котка изображена в знаменитом романе Гриммельсгаузена «Симплициссимус», действие которого развивается во время Тридцатилетней войны. Солдаты подвергают крестьянина пытке путем щекотки, чтобы выпытать у него, где спрятаны сбережения.

Что возможные виды смеха, рассмотренные с точки зре ния психологической окраски, далеко не исчерпаны, это до вольно очевидно. Рассмотренные виды дают очень прибли

170

зительное представление. Для наших целей полный исчер пывающий каталог для возможных видов и разновидностей смеха значения не имеет. Для нас важны те виды смеха, ко торые прямо или косвенно связаны с проблемами комизма, и здесь нет необходимости в эмпирически составленном списке, здесь достаточно установить некоторые основные категории. Из приведенных материалов вытекает, что наи более тесно связан с комизмом тот вид смеха, который мы назвали смехом, насмешливым. Это наиболее часто встре чающийся в жизни и в искусстве вид смеха. Этот же вид смеха стабильно связан с комизмом. Это и понятно. Ко мизм всегда связан с обнаружением явных или скрытых не достатков того, кто или что возбуждает смех. Это не всегда очевидно, не всегда лежит на поверхности, но всегда может быть показано совершенно точно. Отсюда вытекает, что род комизма только один, разнообразие же есть разнообразие видов и разновидностей. Виды можно определять и распола гать по-разному. Мы расположили их по формам комизма, что совпадало с расположением по причинам смеха. Такое расположение и изучение каждой из этих форм привело к заключению, что сущность их везде в основном одна и та же и что, следовательно, единая теория комизма возможна. Это смутно чувствовали теоретики разных толков. Но они давали свои определения, исходя из чисто теоретических, абстрактных предпосылок. Мы.исходили из изучения фак тов, и это изучение показало, что именно из существующих определений сущности комизма, с нашей точки зрения, оказалось правильным и что — нет. К этому теперь и надо обратиться.

Мы не будем вдаваться в подробную полемику. Любая по лемика бесплодна, если она не служит целям конструктив ного определения истины на иных началах, чем это делалось в трудах тех, чьи положения оспариваются. В этих целях необходимо кратко коснуться тех определений сущности комического, которые давались: критика недостатков или ошибок поможет избежать этих ошибок. Что же из изло женных в первой главе теорий можно принять, а что нет?

171

Преобладающее большинство теоретиков утверждает, что комизм обусловливается противоречием между формой и содержанием, видимостью и сущностью и т, д.

Формулировки довольно разнообразны, но это не меняет сути дела. Такая точка зрения высказывалась на заре эсте тики, высказывается она и сейчас. Верна она или нет?

Выше, во введении, мы в общих чертах высказывали со мнения в правомерности такой теории, Сомнения эти были и у некоторых эстетиков прошлого. Фолькельт мимоходом бросил такую фразу: «Нормы единства содержания и фор мы верны и для комического»,

Чтобы правильно решить этот вопрос, необходимо устано вить, в чем и где усматривается это противоречие. Если оно усматривается внутри художественных произведений, сло весных или изобразительных, то эта теория, несомненно, ошибочна и совершенно неприемлема. В самом деле: где противоречие между формой и содержанием в «Ревизоре» Гоголя или в комедиях Шекспира, Мольера, Гольдони и многих других или в любых юмористических рассказах? Наоборот, во всех этих случаях мы имеем полное соответст вие формы и содержания. То, что Гоголь хотел сказать в «Ревизоре» («содержание», «сущность»), могло быть выра жено только в форме этой комедии («форма», «видимость»). Чем писатель талантливее, тем теснее будет единство формы и содержания, «Форма» и «содержание»— понятия, применимые преимущественно к произведениям искусства. Понятия же «видимости> и «сущность» — поня тия более широкие и применимы к миру окружающих нас в текущей жизни явлений и предметов, Может быть, это учение, ошибочное для произведений искусства, верно для реальной жизни, не отраженной в искусстве? Чтобы прове - рить, так это или нет, можно взять любой случай из жизни, при котором люди будут смеяться. Человек несет кулек с яйцами, кулек разорвался, яйца высыпались и превратились в жидкое месиво. Все смеются. Можно привести и другие примеры. Где же в этом случае сущность и где видимость и

172

в чем их противоречие? Эта теория не годится и для объяс нения смешного в жизни.

Мы не будем останавливаться на других формулировках, основанных на применении понятия противоречия. Так, есть теоретики, определяющие природу комического через противопоставление возвышенного и низменного, идеально го и реального, великого и малого и т. д. Такие противопос - тавления не объясняют сущности комизма. Уже выше ука зывалось, что комическое противоположно не возвышенно му или идеальному, а серьезному; если человек уронил и разбил яйца или если Иван Никифорович застрял в дверях из-за своей толщины, то эти случаи не противоположны возвышенному или трагическому, а лежат вне их области.

Но, может быть, противоречие кроется не внутри объекта смеха, а внутри субъекта, смеющегося человека? Такое предположение может быть отвергнуто без доказательств. Правда, возможны случаи, когда человек смеется над самим собой; тогда человек раздваивается, являясь одновременно субъектом и объектом смеха, но это не объясняет природы противоречия, будто бы вызывающего смех. Таким образом, нет противоречия в объекте комизма, будь то произведение искусства или случай из жизни. Нет его и в субъекте смеха. Не этим вызван смех.

Но есть противоречие иного порядка, противоречие, ле жащее не в объекте смеха и не в субъекте его, а в некото ром их взаимоотношении; точнее, противоречие, вызываю щее смех, есть противоречие между чем-то, что, с одной стороны, кроется в смеющемся субъекте, в человеке, кото рый смеется, и, с другой стороны, тем, что ему противосто ит и открывается в окружающем его мире, предметом его смеха.

return false">ссылка скрыта

Мысль Фишера, что «комическое есть понятие соотноси-тельное», правильна, если эту соотносительность искать не внутри объекта смеха и не в субъекте, а в их взаимосвязи. При таком понимании противоречия первое условие ко мизм и вызываемого им смеха будет состоять в том, что у смеющегося имеются некоторые представления о должном,

173

моральном, правильном, или, вернее, некоторый совершен но бессознательный инстинкт того, что с точки зрения тре бований морали или даже просто здравой человеческой природы понимается как должное и правильное. В этих требованиях нет ничего ни величественного, ни возвышен - ного, это инстинкт должного. Этим объясняется, что люди, не имеющие моральных убеждений, люди холодные, черст вые, тупые не могут смеяться.

Второе условие для возникновения смеха есть наблюдение, что в окружающем нас мире есть нечто, что противоречит этому заложенному в нас инстинкту должного, не соответ ствует ему. Короче говоря, смех вызван наблюдением неко торых недостатков в мире человеческого обихода.

Противоречие между этими двумя началами есть основное условие, основная почва для возникновения комизма и вы зываемого им смеха.

Из этого вытекает, что правы были те теоретики, которые утверждали, что комическое определяется наличием чего-то низменного, мелкого, каких-то недостатков, Изучение этих недостатков показывает, что в конечном итоге эти недос татки всегда сводятся или сводимы к недостаткам духовного или морального порядка: эмоций, морального состояния, чувства, воли и умственных операций. Недостатки физиче ского порядка при этом рассматриваются либо как сигнал внутренних недостатков, либо как нарушение тех законо мерностей в пропорциях, которые ощущаются нами как целесообразные с точки зрения законов человеческой при роды.

Как мы видели, такие утверждения делались много раз от Аристотеля и до наших дней. Ибергорст составил даже ка талог всех человеческих недостатков, вызывающих смех, и хотя этот каталог сам по себе ничего не объясняет, против него ничего нельзя и возразить: эмпирически здесь все вер но, хотя здесь еще нет теории. «Никакое совершенство ни когда не вызывает смеха», — говорит Брандес.

Но всего этого еще недостаточно, чтобы объяснить, в ка ких условиях такое противоречие комично. Противоречие

174

между моими представлениями о должном и тем, что я ви >«у на самом деле, может вызвать не смех, а совершенно другую реакцию. Людские недостатки мы видим на каждом шагу, но эти недостатки нас могут не смешить, а глубоко и серьезно огорчать, возмущать, вызвать в нас негодование, совершенно несовместимое со смехом.

Нам неоднократно приходилось говорить, что смех насту пает только в тех случаях, если недостатки носят мелкий характер и не достигают такой степени преступности или порочности, которые вызывали бы в нас омерзение или высшую степень возмущения и негодования. Точной грани цы здесь нет, она зависит от умонастроения смеющегося или не смеющегося. Обо всем этом говорилось выше, и здесь нет необходимости повторяться .

Но и это еще не определяет специфической сущности ко мизма. Мы повседневно видим множество недостатков не только крупных, но и мелких, но смеемся мы далеко не все гда. Это ставит перед нами задачу определить более точно, когда и при каких условиях наступает смех, дать более точ ную и развернутую характеристику условий комизма.

Изучение фактов показало, что насмешливый смех всегда вызван изобличением недостатков внутренней, духовной жизни человека. Эти недостатки касаются области мораль ных основ, волевых побуждений и умственных операций. Во многих случаях недостатки самоочевидны и не требуют осо - бого изобличения. Так, мелкое плутовство, муж под башма ком жены, очевидная ложь, очевидная глупость или несу разность суждений комичны сами по себе. Они, так сказать, саморазоблачаются очевидностью. Но в большинстве случаев дело обстоит не так. Недостатки скрыты и требуют разобла чения. Искусство или талант комика, юмориста, сатирика состоят в том, чтобы, показывая объект насмешки с его внешней стороны, таким путем раскрыть его внутреннюю недостаточность или несостоятельность.

Смех вызван некоторым подсознательным умозаключени ем от видимого к тому, что за этой видимостью кроется. Это умозаключение может состоять также в том, что за ви-

175

димой оболочкой не содержится ничего, что она скрывает
пустоту. Смех наступает тогда, когда это открытие делается

внезапно и неожиданно, когда оно носит характер первич ного открытия, а не повседневного наблюдения, когда оно имеет характер более или менее внезапного обличения,
Общую форму теории комического можно выразить так: мы ,
смеемся, когда в нашем сознании положительные начала че-

ловека заслоняются внезапным открытием скрытых недос татков, вдруг открывающихся сквозь оболочку внешних, фи зических данных.

Раскрытие внутренних недостатков может быть произве дено различными способами. Важнейшие из них перечисле ны, и здесь нет необходимости повторяться, Подводя итоги, можно сказать, что разнообразие форм проявления подчи нено единой закономерности, общей для всех форм на смешливого смеха, и эту закономерность надо показать.

Очевидна она, например, для тех случаев, когда насмешке подвергаются физические недостатки. При ближайшем рас смотрении обнаружится, что смех над физическими недос татками есть смех над недостатками духовного порядка. На первый взгляд может казаться, что эти физические недос татки не обязательно говорят о недостатках моральных или вообще внутренних. Но это только логические рассуждения. Внешний недостаток чисто инстинктивно рассматривается как некий знак внутренней неполноценности. Внешний не достаток сам по себе не смешон. Внутренний недостаток сам по себе также не смешон. Смех наступает тогда, когда внешний недостаток воспринимается как сигнал, как знак внутренней недостаточности или пустоты. Всматриваясь в художественные произведения, мы легко обнаружим, что писатель или рисовальщик наделяет физическими недостат ками такие образы, которые он хочет осудить со стороны моральной, или внутренней, или социальной.

Недостатки, которые вскрываются таким путем, — в ос новном недостатки морального порядка в широком смысле этого слова. Но есть недостатки и иного порядка, которые вскрываются таким же путем и вызывают смех

176
В нормальном и здоровом человеке заложен не только ин стинкт должного в моральном отношении, но и некоторое чувство внешних, природных норм вообще, чувство некото - рой гармоничности, составляющей закон природы и целесо образности с точки зрения этих законов. Нарушение этих норм испытывается как недостаток, вызывающий смех. Мы уже указывали, что жираф смешон не в силу каких-то мо - ральных недостатков, а вследствие своей непропорциональ ности. Поэтому правы были те теоретики, которые утвер ждали, что смешное связано с безобразным. Прекрасное и гармоничное не может быть смешным ни в каких случаях. Мелкие внутренние недостатки смешны, смешны и внеш ние недостатки. Их искусное соединение, демонстрация од них через другие представляют собой высшую степень ко мизма и вызывают взрыв хохота.

Видя дисгармоничность или внешнее безобразие, человек совершенно невольно воспринимает это как показатель бо лее глубоких и важных недостатков. При здравом после дующем размышлении это может оказаться вовсе не так. Но смеющийся человек не размышляет. Размышлять он может позже, и если первое впечатление оказалось обман чивым, комизм и смех исчезают.

Реакции смехом имеют место как при наличии этих не достатков в жизни, так и при изображении их в искусстве. Что комизм характеров также основан на манифестации человеческих недостатков, совершенно очевидно и не требу ет особых доказательств. Характер становится смешным то гда, когда он проявляет себя вовне. Наша оценка человека, пока мы его еще не узнали, непроизвольно положительна; не зная человека, мы ожидаем или предполагаем в нем на личие некоторых положительных качеств, Эти ожидания не сбываются. Мы это внезапно открываем. Человека мы при няли за другого, ошиблись в нем. То же происходит, когда мы одного принимаем за другого не только в моральном отношении, но и в более широком смысле, когда за предпо лагаемым высшим выступает низшее. На этом основаны всяческие «qui pro quo»: проезжего принимают за ревизора,

177

плута за миллионера, Остап Бендер выдает себя за чемпиона по шахматам, хотя он не знает даже ходов,и т. д.

Во всех приведенных случаях речь шла не только о факто

рах морального, но и волевого свойства. Наличие сильной

воли само по себе рассматривается как благо, которое це нится высоко, Дефекты волевой сферы могут быть двояки ми: воля может быть слаба (под башмаком жены) или она может быть направлена на ничтожные, низменные цели. В последнем случае мы имеем частное проявление мелкого аморализма. Смех наступает тогда, когда воля вдруг оказы вается посрамленной и терпит крушение, когда это круше ние становится видимым для всех через внешние его прояв ления. Сущность комизма здесь та же, что и описанная вы ше.

Говоря, что комизм возможен только при проявлении ду ховной жизни человека, мы должны рассмотреть условия, при которых комичной может стать умственная жизнь че ловека.

Мы ценим ум и осуждаем слабость или недостаточность его. Ошибочность умственных операций, глупость становят ся смешными тогда, когда они неожиданно проявляются вовне. Ошибка мысли, проявленная наружу, как бы вычер кивает из сознания или чувства, или инстинкта смеющегося все другие качества того, над кем смеются. Даже умные лю ди могут говорить и совершать глупости. Наличие у них ума не спасет их от смеха над ними, так как в момент, когда говорится или совершается глупость, наличие ума в расчет не принимается. Алогизм изобличает себя либо совершенно очевидной нелепостью доводов или умозаключений, или в дурацких поступках, которые являются следствием недоста точности ума. Фольклор всех народов пестрит действиями дураков, совершающих самые нелепые поступки, вызываю щие дружный смех.

Менее очевидно, что и комизм языкового характера осно вывается на тех же началах, что и другие виды комизма, но это все же так, о чем достаточно говорилось выше и чего нет необходимости здесь повторять.

178

Нами далеко не исчерпаны все возможные случаи прояв ления комизма в жизни и в произведениях искусства, Об щая тенденция намечается, постепенно вырисовывается за кон. Здесь нужно еще оговориться, что фактически явления комического не отделены одни от других; это сделано здесь в целях ясности изложения, что они очень тесно связаны между собой, так что часто нельзя сказать, к какому именно виду комизма тот или иной случай относится. Они относят ся к нескольким видам сразу. Например, когда в народном анекдоте рассказывается, что дурак пилит сук, на котором сидит и не слушает предупреждений прохожего, а потом падает на землю или в воду, то мы имеем явление алогизма с последующим посрамлением воли, Иван Никифорович смешон не только потому, что он толст, но и потому, что он идет в суд по совершенно ничтожному и недостойному по воду. Рассказ Чехова «Лошадиная фамилия» комичен одно временно потому, что комичны рассеянность и забывчи вость, и потому, что он построен по принципу «много шума из ничего». Чем талантливее писатель, тем сложнее, много образнее мотивы его творчества. Как уже указывалось, пер вым мастером в мировой литературе, по нашим данным, оказался Гоголь.

Так постепенно вырисовывается некоторая общая законо мерность, которая пронизывает все виды насмешливого смеха и связанного с ним комизма. Мы не будем выводить общей формулы этого закона, так как всякая формула сужа ет сущность изучаемого явления и не показывает всего бо гатства и разнообразия форм проявления, затушевывает от тенки. Мы не исчерпали всех возможных случаев, так как это очень раздуло бы размер работы и сделало ее тяжело - весной, но не усилило бы ее убедительности. Проблема мо жет быть решена на выборочном материале, который каж дый интересующийся этой проблемой может дополнить и расширить.

Необходимо уточнить еще некоторые частности. Во всех приведенных нами случаях открытие недостатков окру жающих нас людей и другие подобные же открытия только

179
тогда приводят к смеху, когда они неожиданны. Это один из общих законов комизма вообще. Анекдот вызывает у нас смех своим неожиданным остроумным концом. Но тот же анекдот, услышанный во второй, или в третий, или в чет вертый раз, смеха не вызывает, так как неожиданности уже нет. Взрыв смеха есть некоторый скачок. В произведениях словесного искусства этот скачок иногда может быть до не - которой степени подготовленным, мы иногда ожидаем, что будет дальше, но смех все же разражается внезапно. Это обстоятельство замечено уже давно и высказывалось неод нократно. «Смех есть аффект, [проистекающий) из внезап ного превращения напряженного ожидания в ничто» (Кант, V, 352); «Смех возникает... из внезапно постигнутого несо - ответствия между понятием и репликой» (Шопенгауэр)ф. Определяя сущность остроты, Чернышевский пишет: «Сущность ее... неожиданное и быстрое сближение двух предметов, в сущности принадлежащих совершенно различ ным сферам понятий» (Чернышевский, П, 188).

Раз сделанное открытие или наблюдение, вызвавшее вне запный смех, при повторении смеха уже не вызывает. Правда, смотря хорошую, талантливую комедию вторично или даже чаще, мы будем смеяться и во второй и в третий раз. Но смех этот будет слабый, тихий, смех про себя. Это не будет взрыв или раскат, как при первом восприятии. Та кой слабый, тихий смех содержит примесь эстетического наслаждения происходящим на сцене или на экране. Такой смех вызывает только хорошая, талантливая комедия. Пло хой фарс или водевиль, смешивший нас в первый раз не ожиданностью комических ситуаций или реплик, при по вторном посещении вызывает уже скуку.

Неожиданность приводит и к другому свойству смеха: смех может быть только кратковременным. Исконная фор ма смеха — внезапный взрыв, вспышка, которая так же быстро проходит, как возникает. Комедия может длиться долго, но смех не может длиться непрерывно во время всех пяти актов. Хорошая комедия или кинокомедия сопровож дается периодическими, более или менее частыми раската-

180
ми смеха, но не сплошным смехом. Нет никаких рамок или границ, указывающих, сколько времени смех может про должаться. Если он длителен, он все же всегда состоит из суммы взрывов. Так, например, можно смеяться минуту-другую, в разных интонациях повторяя одно и то же пора зившее нас смешное или остроумное слово, или смешную глупость, или реплику, но долго это продолжаться не может. Иногда смех может продолжаться, усиливаясь, и дойти до того, что человек теряет равновесие и «падает со смеху» в буквальном смысле этого слова, Есть даже люди, которые от смеха катаются по полу. Сколько времени можно смеяться естественным смехом, это зависит от индивидуальных осо бенностей, но такой смех не может продолжаться долго. В «Женитьбе» есть сцена, когда Кочкарев продолжительно смеется над одураченной им свахой. Хорошие артисты ме няют характер смеха, смеясь то более тонким и высоким, то более низким, раскатистым смехом на разные лады. Этот смех заражает слушателей; хорошие артисты угадывают, ко гда надо перестать. Стоит артисту хоть немножко перебор щить, переиграть, смеяться хотя бы на несколько секунд дольше, как слушатели уже перестанут смеяться, а если смех продолжается еще дольше, они будут уже с некоторой досадой ждать, когда же это кончится.

Смех не может продолжаться долго; долго может продол жаться улыбка.

Приведенная нами теория дает возможность решить еще некоторые частные вопросы, связанные с проблемой смеха. Так, много писалось о том, чем вызвано доставляемое сме хом удовольствие. По нашим данным, два основных вида смеха, смех насмешливый и смех жизнерадостный, должны объясняться по-разному. При насмешливом смехе человек невольно сравнивает того, над кем смеется, с самим собой и у себя этих недостатков не предполагает. Такое объяснение впервые было дано Гоббсом. Он искал причину удовольствия от комического в чувстве нашего превосходства над слабо стями того, кто осмеивается. Независимо от Гоббса это ут верждали и другие. Очень ясно эту точку зрения выразил

Чернышевский: «Смеясь над глупцом, я в это время ка жусь себе много выше его. Комическое пробуждает в нас чувство собственного достоинства» (Чернышевский, П, 194).

Один из компонентов чувства удовольствия состоит в том, что «я не такой, как ты». Смеется умный над глупым; если глупец смеется над умным, он в этот момент считает себя умнее, чем тот, над кем он смеется, Это же касается и дру гих плохих качеств, в которых мы подозреваем других, но не допускаем и для себя. Это утверждалось несколькими теоретиками, причем чувство своего превосходства почему то иногда называют фарисейским, Так, де Гроос пишет: «Все комическое вызывает в нас приятное фарисейское чув ство, что мы не таковы, как этот человек». Однако в этом удовольствии ничего фарисейского нет, Скорее, оно основа но на признании необходимости в мире некоторых поло жительных начал морального и иного характера, которыми другой не обладает, но которыми я обладаю. Это удовольст - вие сразу исчезает, как только мы сами становимся объек том смеха. Обращение городничего к зрителям в последней сцене «Ревизора»: «Чему смеетесь~ Над собою смеетесь»— сразу уничтожает эффект комизма. Нечто сходное имеется в сцене чтения письма Хлестакова. Его читают вслух, оно пе реходит из рук в руки. Это письмо кажется читающему смешным только до тех пор, пока дело не касается самого читающего, Почтмейстер, читая письмо, вдруг запинается: «Ну, тут он и обо мне тоже неприлично выразился». Но письмо все же читают, и теперь осмеянным оказывается почтмейстер,

По нашим данным, в основе такого удовольствия лежит не фарисейское чувство, а все тот же инстинкт должного. Это чувство имеет, наоборот, глубоко моральный характер. Видя, что зло изобличается, а тем самым подвергается по срамлению и наказанию, мы именно от этого испытываем удовлетворение и удовольствие. В таком случае есть элемент злорадства, но злорадство это есть одновременно чувство торжествующей справедливости. Имелись и другие объясне-

182

ния. При смехе происходит некоторая разрядка напряже ния, и эта разрядка будто бы и доставляет удовольствие. Та кую точку зрения особенно подчеркивал Фолькельт: «Освобождение от напряжения одновременно представляет собой облегчение». Эта теория имеет некоторую долю веро ятности только для тех случаев, когда комический исход ожидается, когда он искусственно подготавливается, напри мер, ходом интриги в комедии или анекдотом, для которого мы с некоторым напряжением ждем остроумного конца. Но мы уже знаем, что смех, как правило, наступает совер шенно неожиданно и что даже там, где комический исход ожидается заранее, совершается некоторый скачок.

Все эти объяснения — через чувство превосходства, мо ральное удовлетворение, разрядку напряжения — только частично объясняют дело, объясняют его не до конца. Что бы продвинуться в этом вопросе, надо рассмотреть не толь ко насмешливый смех, но и другие виды смеха, и, прежде всего, смех жизнерадостный. Такой смех представляет собой физиологическую реакцию на повышенное чувство радости своего бытия. С факторами морального характера этот смех как таковой не связан. В насмешливом смехе нас радует по беда морального характера, в радостном смехе — победа жизненных сил и радости жизни. Чаще всего оба вида смеха сливаются в один. Смеется всегда только победитель, побе - жденный никогда не смеется. Моральный, т. е. обычный здоровый смех нормального человека есть знак победы того,

что он считает правдой.

Одна из частных проблем теории комического состоит в заразительности смеха. Чем объясняется эта заразитель ность?

Как уже неоднократно указывалось, мы смеемся в тот момент, когда переводим умственный взор или внимание с явлений духовного порядка на внешние формы их проявле ния, причем эти формы вскрывают недостаток тех, на кого мы смотрим или за кем наблюдаем. Смех есть громкий сиг нал такого перевода внимания. Как только этот сигнал будет услышан другими, они тоже переведут взор, вдруг увидят

183

то, чего не видели, и тоже засмеются. Но заразителен толь ко насмешливый и жизнерадостный смех. Он всегда знаме нует некоторое коллективное чувство, объединяющее людей. Циничный же смех есть смех индивидуальный, выражает такое торжество одного человека, которое не соответствует моральному инстинкту коллектива, а противоположно ему, Такой смех вызывает отвращение и возмущение и не обла дает свойством заразительности. Он не относится к области комического. Смех как бы устанавливает человеческую, а следовательно, и общественную неполноценность осмеянно го. Смех вдруг делает скрытый недостаток видимым для всех.

Если смех радует, поднимает жизненные силы, если он знаменует поражение всего того, что мы считаем ничтож ным, то чем же объясняется, что юмористы и сатирики в жизни далеко не всегда бывают весельчаками, а наоборот— часто отличаются мрачностью и нелюдимостью? «Всякому известно, — пишет Белинский в статье Сочинения Держа вина", — что великие комики по большей части бывают людьми раздражительными и наклонными к ипохондрии и что весьма редко улыбка появляется на устах тех, которые заставляют других хохотать до слез» (Белинский, VI, 11), Это мнение Белинского не безусловно и не всегда верно, но во многих случаях это так, и самая возможность мрачности юмористов требует объяснения.

Насмешливый смех вызван внезапным открытием недос татков. Он возможен как вспышка, он кратковремен. По смеявшись, человек возвращается в свое нормальное состоя ние. Постоянный, беспрерывный смех невозможен. Но если смех есть реакция на людские недостатки, то можно пред - положить, что смех такого человека постоянен оттого, что он видит в жизни только мелкое, дрянное и потому смеш ное. Пока это свойство, этот талант видеть и выпукло пред ставлять все плохое в жизни не пронизывает человека цели ком, оно хоть и тяжко для того, кто на это обречен, но еще не представляет трагедии, Очень ярко такие переживания юмориста, который на время стал профессионалом, обрисо-

184

ваны в рассказе ОТенри «Исповедь юмориста». Остроум ный и веселый от природы человек делается юмористом-профессионалом. Он заключает с издательством контракт на один год, Постепенно необходимость всюду и всегда смеять ся и остроумничать, поставлять обещанные строки действует на него угнетающе. Он теряет свою веселость, жена его бо ится, дети избегают. Его талант быстро исчерпывается, и из датель не возобновляет контракта. Он бросает профессию юмориста и становится совладельцем похоронного бюро. С этого момента он опять делается весельчаком, и семейный мир сразу восстанавливается.

Юморист, о котором пишет О'Генри, по-видимому, не обладал большим юмористическим талантом. Но когда пи сатель силой своего таланта, своей гениальности обречен на то, чтобы всю жизнь изображать изнанку жизни и этим смешить, эта гениальность становится трагическим роком. Именно это и составляло трагедию Гоголя — художника и человека. В седьмой главе «Мертвых душ» он, имея в виду себя, говорит о горькой судьбе писателя, вызвавшего наружу «всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повсе дневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца, дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всена родные очи1> Трагедия Гоголя состояла в том, что ту рос сию, которую он высмеивал, он глубоко любил, T Белинско го можно найти чрезвычайно глубокое замечание, высказан ное им по поводу комедии «Горе от ума». «У каждого чело века, — пишет он,

— есть два зрения — физическое, кото рому доступна только внешняя очевидность, и духовное, проникающее внутреннюю очевидность, как необходимость, вытекающую из сущности идеи» (Белинский, II, 215)*. Смеясь, мы смотрим, выражаясь языком Белинского, «физическим зрением», смотрим на мир с внешней сторо ны. Взглянув на мир с его внешней, физической стороны, смеющийся переходит затем к нормальному взгляду на ве щи с их внутренней, т. е. некомической, стороны, он как

185
бы переводит взгляд. Когда, создавая свои произведения плотью и кровью, прилагая к ним всю силу своего гения, таланта комического. Гоголь хотел затем перевести взгляд обратно, изобразить мир, где не только Чичиковы и Хлеста ковы, он не мог уже этого сделать. В этом в значительной степени и состояла трагедия Гоголя. Он мог бы, как город ничий, воскликнуть: «Ничего не вижу: вижу какие-то сви ные рыла вместо лиц, и больше ничего».