Амбивалентности: освобождение индивидов в условиях развитых рыночных отношений

Центральная мысль этой главы заключается в том, что мы яв­ляемся свидетелями метаморфозы общества в рамках модерна, в ходе которой люди освобождаются от социальных форм индуст­риального общества - от деления на классы и слои, от традици­онных семейных отношений и отношений между полами, точно так же как в ходе Реформации они освобождались от господства церкви и переходили к формам жизни светского общества. Пред­варительно аргументацию можно изложить в семи тезисах:

(1) Во всех богатых западных индустриальных странах, особен­но в ФРГ, в процессе общественно полезной модернизации пос­ле второй мировой войны произошел общественный сдвиг доселе невиданного размаха и динамизма в сторону индивидуализации (причем при сохранившихся в значительной мере отношениях неравенства). Это означает, что на фоне относительно высокого материального уровня жизни и развитой системы социальных га­рантий, в ходе исторического разрыва с устоявшимися формами жизни, люди освобождаются от классово окрашенных отношений и форм жизнеобеспечения в семье и начинают в большей мере зависеть от самих себя и своей индивидуальной судьбы на рынке труда с ее рисками, шансами и противоречиями.

Процесс индивидуализации до сих пор касался преимуще­ственно развивающейся буржуазии. Но в другой форме он присущ и “свободному наемному рабочему” современного капитализма, и динамике процессов на рынке труда в условиях демократичес­кого государственного устройства. Вступлением рынок труда со­пряжено с освобождением от все новых и новых форм отношений в семье, с соседями, с коллегами по профессии, а также от привя­занности к региональной культуре и ландшафту. Эти сдвиги в сто­рону индивидуализации конкурируют с опытом коллективной судьбы на рынке труда (массовая безработица, утрата квалифика­ции и т. п.). Но в общественно-государственных условиях, сло­жившихся в ФРГ, они ведут к высвобождению индивида из соци­альных классовых связей и устоявшихся отношений между мужчинами и женщинами.

(2) В отношении интерпретации социального неравенства воз­никает двойственная ситуация. Для марксистских теоретиков классового общества, как и для исследователей расслоения, впол­не вероятно, в принципе ничего не изменилось. Различия в иерар­хии доходов и фундаментальные установления о наемном труде остались без изменений. С другой стороны, применительно к дей­ствиям людей связь с социальными классами отступает на задний план. Сложившиеся по сословному признаку социальные круги и классовые формы культуры и жизни утрачивают свое значение. Возникает тенденция к индивидуализированным формам и ситу­ациям существования, которые вынуждают людей ради собствен­ного материального выживания ставить себя в центр планирова­ния и осуществления собственной жизни. Индивидуализация в

этом плане направлена на ликвидацию жизненных основ мышле­ния в традиционных категориях крупных общественных групп — социальных классов, сословий или слоев.

В марксистских теориях классовый антагонизм раз и навсегда намертво связывался с “сутью” индустриального капитализма. Этот застрявший в историческом опыте образ мыслей может быть сформулирован как тезис об исключенном третьем варианте обще­ственно-индустриального развития. Капитализм или уходит через открытую для него дверь (обострение классовой борьбы и “революционный взрыв”) со сцены мировой истории и возвращается с изменившимися отношениями собственности через заднюю дверь в новом обличье социалистического общества, или классы продол­жают бороться, бороться и бороться. Тезис индивидуализации выдвигает ранее исключенный третий вариант: динамика утвер­дившегося в социально-государственном плане рынка труда раз­мывает или ликвидирует классы в капитализме. Мысля в маркси­стских категориях, мы во все большей степени сталкиваемся с (пока еще не осмысленным) феноменом капитализма без классов со всеми связанными структурами и проблемами социального неравенства.

(3) Эта тенденция “бесклассового характера” социального не­равенства особенно ясно просматривается в распределении мас­совой безработицы. С одной стороны, нарастает доля потерявших работу на длительное время, а также число тех, кто оказался отлу­ченным от рынка труда и уже никогда больше не найдет работы. С другой стороны, постоянству общего числа безработных — свы­ше двух миллионов — не соответствует такое же количество заре­гистрированных случаев и пострадавших от безработицы лиц. С 1974 по 1983 годы ровно двенадцать с половиной миллионов, или каждый третий трудоспособный, один или несколько раз оказы­вались без работы. Одновременно растут серые зоны между заре­гистрированной и незарегистрированной безработицей (домаш­ние хозяйки, молодежь, лица, преждевременно вышедшие на пенсию), а также между полной и неполной занятостью (гибкий рабочий день, скользящие графики занятости). Широкое распро­странение более или менее кратких периодов безработицы совпа­дает с растущим числом тех, кто лишился работы надолго, и с но­выми смешанными формами соотношения между безработицей и занятостью. Этому нет соответствия в классово-культурных взаимосвязях жизни. Обострение и индивидуализация социального неравенства переплетаются. Вследствие этого системные пробле­мы оборачиваются невозможностью их решения в личном плане и политически упраздняются. В процессе разрыва с традиционны­ми формами жизни возникает новая непосредственность индиви­да и общества, непосредственность кризиса и болезни в том смыс­ле, что общественные кризисы проявляются как индивидуальные, и их общественный характер может восприниматься лишь очень условно и опосредованно. (4) Это освобождение по отношению к сословно сложившим­ся социальным классам наслаивается на освобождение по отно­шению к положению мужчины и женщины. Это находит суще­ственное отражение в изменившемся положении женщин. Новейшие данные ясно говорят о том, что не отсутствие образо­вания и не социальное происхождение, а. развод становится тем люком, через который они проваливаются в “ковую бедность”. В этом выражается степень освобождения от брачных обязанно­стей и домашней работы, освобождения, которое уже необрати­мо. Тем самым спираль индивидуализации проникает и внутрь семьи: рынок труда, сфера образования, подвижность — все те­перь удваивается и утраивается. Семья превращается в затяжное жонглирование многочисленными устремленными в разные сто­роны амбициями, касающимися профессии, образования, вос­питания детей и одинакового участия в ведении домашнего хо­зяйства. Рождается тип “договорной семьи на время”, когда уже сложившиеся индивидуальности вступают во временный проти­воречивый союз с целью регуляции эмоционального обмена.(5) То, что облечено в частную форму “проблемы взаимоотно­шений”, с точки зрения общественной теории представляет собой противоречия разделенного надвое современного индустриального мира, который сразу после рождения человека у одного пола от­нимал, а другому предоставлял неделимые принципы модерна — индивидуальную свободу и равенство вне зависимости оттого, кем родится человек. Индустриальное общество никогда не было и не является только индустриальным обществом, оно всегда остава­лось наполовину индустриальным, наполовину сословным, при­чем сословная сторона — не традиционный реликт, а продукт и фундамент индустриального общества. Победа индустриального общества означала устранение семейной морали, разделение су­деб мужчин и женщин, отмену брачных, родительских и сексуаль­ных табу, она означала сведение воедино работы по дому и труда ради заработка. (6) Это проясняет особенности современного индустриализационного сдвига (в сравнении со сходными или несходными сдви­гами в эпоху Возрождения или ранней индустриализации). Новое необходимо искать в следствиях. Говоря упрощенно, место сосло­вий занимают уже не социальные классы, а место социальных классов — не стабильные рамки семейных отношений. Мужчина и женщина по отдельности становятся жизненно важной единицей воспроизводства социальных отношений. Иными словами, индиви­ды внутри и вне семьи становятся основными действующими ли­цами в обеспечении своего определяемого рынком существования и связанного с этим планирования и организации собственной биографии.

Эта дифференциация индивидуальных ситуаций в развитом рыночном обществе не может быть приравнена к осуществлен­ной эмансипации.Не означает индивидуализация и начало но­вого сотворения мира из воскресшего индивида. Скорее, она свя­зана с тенденциями институционализации и стандартизации жизненных ситуаций. Свободные индивиды становятся зависи­мыми от рынка и тем самым от системы образования, потребле­ния, социально-правового регулирования и обеспечения, от пла­нирования коммуникаций, предложения потребительских товаров, от возможностей и модных течений в медицинском, психологическом и педагогическом обслуживании. Все это ука­зывает на особую контролирующую структуру “институциональ­но зависимых индивидуальных ситуаций”, которые вместе с тем открываются для (имплицитного) политического воздействия и регулирования. (7) В соответствии с этим индивидуализация понимается нами как исторически противоречивый процесс обобществления. Прав­да, коллективизм и стандартизация в возникающих индивидуали­зированных ситуациях просматриваются с трудом. И все же имен­но это есть прорыв и осознание противоречивости, которые могут привести к возникновению новых социокультурных общностей. Модернизационные риски и опасные ситуации приводят к появ­лению гражданских инициатив и социальных движений. Но бы­вает и так, что в ходе индивидуализации систематически пробуж­дается желание отвоевать для себя “немножко собственной жизни” (в материальном, пространственном, временном отноше­нии или при формировании социальных взаимосвязей). Но в про­цессе возникновения эти ожидания сталкиваются с общественны­ми и политическими ограничениями и противодействиями. На этом пути рождаются новые направления поисков, которые частич­но используют экспериментальные формы обращения с соци­альными условиями, с различными формами альтернативной и молодежной субкультуры. Общности не в последнюю очередь об разуются в протестных формах и проявлениях, которые возника­ют при административном и индустриальном вмешательстве в частную сферу, в “личную жизнь” и демонстрируют свою агрес­сивность. В этом плане новые социальные движения (окружаю­щая среда, проблемы мира и женской эмансипации) являются, с одной стороны, выражением новых опасных ситуаций в обществе риска и обострившихся противоречий между полами; с другой стороны, формы политизации и проблемы стабилизации вытека­ют из процессов складывания социальной идентичности в освобо­дившемся от традиций, индивидуализированном жизненном про­странстве.

 

Глава III

По ту сторону классов и слоев

Кто задает сегодня наивный вопрос о реальном существовании классов и слоев в ФРГ и других развитых странах, тот сталкивается с внешне противоречивым положением вещей: с одной стороны, структура социального неравенства в развитых странах демонстри­рует поразительную стабильность. Результаты соответствующих исследований говорят, что все технические и экономические пре­образования, все реформы последних трех десятилетий суще­ственно не изменили отношения неравенства между крупными группами нашего общества, если не считать отдельных сдвигов вплоть до 70-х и в 80-е годы в ходе массовой безработицы.

С другой стороны, в этот же период вопросы социального не­равенства утратили свою остроту. Даже еще несколько лет тому назад вызывавшее тревогу количество безработных, далеко пере­валившее за два миллиона, так до сих пор и не вылилось в протестные движения. Правда, в последние годы вопросы неравенства снова приобрели повышенное значение (дискуссии о “новой бед­ности”) и возникают в других ситуациях и провокационных ва­риантах (борьба за права женщин, гражданские инициативы, направленные против строительства атомных электростанций, неравенство между поколениями, региональные и религиозные конфликты). Но если общественные и политические дискуссии принять за существенный показатель реального развития, то на­прашивается вывод: несмотря на сохраняющиеся и возникающие новые отношения неравенства, мы живем сегодня в Федеративной Республике Германии уже по ту сторону классового общества; об­раз классового общества сохраняется только в связи с отсутстви­ем лучшей альтернативы*. Это противоречие можно разрешить, если задаться вопросом, в какой мере изменилось за прошедшие три десятилетия социальное значение неравенства. Вот мой тезис:

 

* Это не относится в одинаковой мере ко всем западноевропейским индустриаль­ным странам. Развитие ФРГ, например, отличается от развития Великобритании или Франции. Так, в Великобритании социально-классовая принадлежность по-прежнему заметна в повседневной жизни и является объектом сознательной идентификации. Она закрепляется в языке — акценте, манере выражаться, лек­сике, — в резких классовых различиях местожительства, в фор­мах воспитания, манере одеваться и во всем, что подразумевается под “стилем жизни”.

 

с одной стороны, отношения социального неравенства в послево­енной ФРГ остались в значительной степени константными. С другой стороны, радикально изменились жизненные условия на­селения. Особенностью социально-структурного развития в ФРГ является “эффект лифта”: “классовое общество” целиком подня­лось на этаж выше. При всех намечающихся заново или сохранив­шихся проявлениях неравенства произошло коллективное увели­чение доходов, увеличились шансы получить образование, возможности путешествовать, возросло правовое, научное обес­печение и обеспечение товарами массового спроса. В результате истончаются и аннулируются субкультурные классовые идентич­ности и связи. Одновременно начинается процесс индивидуали­зации и диверсификации ситуаций и стилей жизни, который под­тачивает иерархическую модель социальных классов и слоев и ставит под сомнение ее реальное содержание.