Глава 13 Коромнаст

Лифины с человеческими ликами разбежались, скрылись во мраке кошмаров, и только укоряющий взгляд Кифрона не покидает меня. Засев в едва пробудившейся голове, мой мертвый попутчик терзает меня, как бы я ни раскаивался в фатальной ошибке. Может, он простит меня, если я отправлюсь к пронктиру Стиустрона просить помощи для его бедствующей деревни. От этой идеи мне стало немного легче, хотя я и не представляю, как попасть в город и к его правителю.

Не желая подниматься с постели, я лениво перекатываю в голове вязкие комки мыслей и куцые обрывки неутешительных снов. Аниглан любопытно заглядывает в узкое оконце, побуждая подняться, чтобы либо закрыться шторой от его назойливой слежки, либо наконец полноценно вернуться к бодрствованию. Я сел на кровати, уставился на одеяло и передернулся от отвращения: в темных складках постельного белья ползают мелкие, до омерзения причудливые создания, представляющие собой крошечные точки, снабженные расходящимися, непрестанно движущимися волосками. Я быстро поднялся и стряхнул эти комковидные скопления копошащихся жгутиков на пол.

Кровати Кэрриэн и Лэргона пустуют, и в комнате их нет. Оставаться наедине с шарообразными многоножками мне совершенно не хочется, и, одевшись, я тоже покинул комнату. В умывальной я смыл с лица остатки снов прохладной водой и спустился вниз, где увидел Пьяного Фрота, сидящего перед двумя огромными деревянными тазами с белесыми ягодами. Ловкими мозолистыми руками он берет пригоршню из одного таза и отправляет часть плодов в другой, а чем-то не угодившие ягоды, оторванные плодоножки и свертывающиеся листья незамедлительно отправляет в ведро. Все это он проделывает с удивительно отработанной быстротой.

— Ну ты и соня! — сказал он, завидев меня. — Аниглан уж давно загорелся и ярко гуляет по небу, а ты все спишь. Ты хоть слышал, как ночью буря бушевала?

— Была буря?

— Еще какая! Дождь почти всю ночь заливал наши сады. А гроза-то как сверкала! А гром как грохотал! Страх!

Вскоре переполнилось ведро с некачественными ягодами и листьями, и Фроток закричал кому-то:

— Лючифа! Лючифа! Шуфар санефрикчун фусиф!

Прибежала женщина, весьма пухлая, но все же уступающая в полноте трактирщику. Она принесла ведро влажных ягод и высыпала их в стремительно пустеющий таз, после чего заменила полное ведро пустым и хотела поспешно ретироваться, но Фроток, не отрываясь от сортировки ягод, сказал ей:

— Лючифа, наш добрый гость пробудился и, верно, желает отзавтракать, — он вопросительно поглядел на меня и, заметив мой кивок, повелел Лючифе: — Принеси ему покушать.

Она что-то проговорила и спешно убежала.

— Моя жена, — пояснил трактирщик. — Мы с ней много лет привечаем гостей в нашем трактире и потчуем их нашим мартсорком. В его изготовлении нам помогает вся деревня, ведь делать мартсорк — нелегкое дело. А делать хороший мартсорк — целая наука. Чем больше умелых рук и толковых голов, тем лучше. Очень здорово, что Кэрриэн и Лэргон решили остаться и стать нашими помощниками. Славные ребятки…

— Как это? — удивился я. — Они остаются здесь?

— Да. Не успел Аниглан набраться сил, как они отыскали меня в погребе, когда я доливал мартсорк в бочки. Ребятишки сказали, что желают остаться и…

Не позволив ему договорить, прибежали эти славные ребятишки вместе с курчавым мальчуганом, сильно похожим на Фротока. Они ворвались, точно вихрь, и едва не опрокинули тазы и трехногие стулья. Прежде они были серьезными и молчаливыми, неутомимо и терпеливо идущими вперед путниками, но в этот момент они больше походят на обычных детей, шумно, весело и беззаботно играющих в игры, понятные только им.

— Эй, угомонитесь! Нечего тут носиться! — строго прикрикнул на детей Фроток и добавил: — Ну что, Кэрриэн и Лэргон? Видели, как давят тсорк? Несложно, правда? Может быть, и сами скоро научитесь.

Присмиревшие ребята, похоже, не собираются отвечать, и тогда я обратился к ним:

— Кэрриэн, Лэргон, так вы остаетесь? А как же Стиустрон?

К моему удивлению заговорил Лэргон, ставший серьезным, как прежде:

— Да, мы немного изменили наши планы и решили, что будет лучше на пару месяцев остаться в Коромнасте и поработать у дядюшки Фротока. Потом, может быть, и в Стиустрон наведаемся. В любом случае мы премного благодарны тебе, Том, что ты сопроводил нас сюда. А коли тебе угодно в Стиустрон, то отправляйся, но…

Кудрявый мальчуган стянул у Лэргона шапочку и убежал, вынудив того прекратить несвойственные детям речи и погнаться за ним.

— Поглядите пока за тсорком, а лучше посортируйте его пока, а я скоро вернусь, — сказал Пьяный Фрот и в суетливой манере, характерной для него, вышел за дверь, откуда стал доноситься его голос, дающий кому-то указания и распоряжения.

Я сел на место Фротока и попытался заменить его. Пока я перебирал ягоды, пытаясь понять какие из них сойдут, а какие нет, Кэрриэн помогала мне, съедая при этом больше ягод, чем я успевал перекладывать из одного таза в другой. Вскоре Лючифа принесла мой завтрак, пригласила меня выразительным жестом пухлой руки за стол и, не сказав ни слова, вновь удалилась, да так поспешно, что едва ли услышала немного запоздалые слова благодарности. Я оставил пост сортировщика тсорка, передав все полномочия Кэрриэн, и сел за стол. Когда я принялся за еду, то с удовольствием отметил, что она ничуть не хуже вчерашней.

Трактирщик вернулся, досыпал в пустеющий таз ведро ягод и вернулся к работе. Кэрриэн ушла искать брата, а Фроток завел со мной разговор. Он спрашивает, откуда я родом, куда направляюсь и чем занимаюсь, а я, придерживаясь идеи об амнезии, рассказываю, что Кэрриэн и Лэргон отыскали меня посреди леса, лишенного всех воспоминаний, что мы направлялись в Стиустрон, пока дети не решили остаться здесь, в Коромнасте, а я и не знаю теперь, что мне делать, куда податься и как дальше жить без памяти. Выслушав меня, Фрот сказал:

— Неужели и стунийская вода не помогает?

— Нет, не помогает.

— Странно это. Но не мучь себя, Том. Кому потребны эти воспоминания о былом? Раз боги забрали их у тебя, то живи сейчас и не беги к тому, что осталось позади. Ты можешь остаться здесь, будешь спокойно жить и работать, построишь дом, семьей обзаведешься. Или отправляйся в Стиустрон, получишь жилье и работу. Вижу человек ты хороший: будешь поживать не хуже других. К чему тебе все эти треволнения?

— Нет, Фроток, я так не могу. Я чувствую себя здесь чужим, и порой ко мне приходят расплывчатые обрывки памяти. Часто я вижу девушку, но я ничего о ней не знаю кроме того, что ее зовут Анкора. Мне необходимо ее найти. Может быть, ко мне вернется память, когда я увижусь с ней. Я должен ее найти… Я не могу жить спокойно, пока не восстановлю воспоминания.

Фроток выслушал меня, потирая подбородок, и, подумав, промолвил:

— Анкора, говоришь? Знаю я одну с таким именем. Живет неподалеку от трактира.

— Правда?! — я подпрыгнул на стуле от возбуждения. — Анкора здесь?! Где? Где живет?

— В небольшом домике, на крыше которого растет корнат.

— Что еще за корнат?

— Растение с длинными лоскутными листьями. Никогда таких не видел, что ли?

Поняв, что речь идет о том доме, который мы видели по пути сюда, я ошпаренной кошкой выскочил на улицу и, как полоумный, помчался по лужам с такой прытью, словно за мной гналась свора разъяренных псов. Я едва соображаю, что делаю. Сердце торжественной барабанной дробью колотит по ребрам. Перед глазами прыгают радостные огоньки, и сквозь радужные переливы калейдоскопических узоров проступает лицо Анкоры. Ее улыбка. Вздернутый носик. Голубые глаза. Неужели… Неужели я увижу ее?! Наконец-то!

Взбудораженный до крайности, обезумевший от запредельного восторга, разрывающего меня изнутри, я взбежал на крыльцо маленького домика со странным деревцем на крыше и стал неистово стучаться в дверь, пока мне не отворили. Передо мной возникла худосочная кудрявая женщина средних лет с метлой в тоненьких ручках. Вид одержимого безумца с бесноватым блеском в глазах — не сомневаюсь, именно так я и выгляжу, — явно ее напугал.

— Что случилось? — трепетно пролепетала она.

— Где Анкора? — задыхаясь, выговорил я. — Где она? Она здесь?

— Я Анкора, — тревога и удивление смешались в ее голосе. — Чего тебе угодно, добрый человек?

Замедленное осознание смысла этих слов подействовало на меня, как бочонок ледяной воды, опрокинутый над моей разгоряченной головой. Я попросил прощения у напрасно потревоженной тезки моей давней подруги и двинулся прочь, стараясь понять, каким образом я поддался чудовищному наваждению, внезапному помешательству, погнавшему меня в непонятном безрассудстве к заветной цели всех моих исканий. Как же глупо считать, что Анкора — носитель совершенно беспрецедентного имени! Там, откуда я прибыл, такое мнение может казаться более убедительным, но здесь оно явно смехотворно. Но по крайней мере, стало предельно ясно: для обитателей здешних мест это имя не кажется ни странным, ни чуждым, что укрепляет правильность догадки о принадлежности Анкоры к загадочному миру, который все называют Улганом.

В угрюмой задумчивости я вернулся к Фротоку. Покончивший с сортировкой ягод, он обрадовался, увидев меня, и попросил помочь ему дотащить таз с тсорком. Разделив вес его содержимого, мы отправились в помещение с непонятным, огромным агрегатом и уймой емкостей с белесыми ягодами. По всей видимости, здесь происходит прессование тсорка с последующим разливанием его сока по бочкам.

— Пойду собирать мартсорк. Присоединяйся, если хочешь, — предложил Пьяный Фрот, повесил на грудь вместительный плетеный короб и отправился в широко раскинувшиеся мартсорковые сады, беспечно блестящие влагой ночного дождя. Я последовал его примеру.

Срывая с ветвей сырые ягоды, я приблизился к Фротоку, и он поинтересовался, нашел ли я то, что искал, когда в безрассудном рвении убежал в неизвестном направлении.

— Нет, — ответствовал я. — Это была другая Анкора.

— Так ты все-таки помнишь, как она выглядит?

— Да, приблизительно. Она иногда является мне в снах и видениях.

— Будь осторожен со снами. Ансэд наводит сны, дабы помочь, подсказать тебе, наставить на путь, но иногда он наводит морок ради забавы. Будь внимателен, не стань игрушкой в потехах Ансэда. Быть может, Анкора твоя и выдумка вовсе…

— Я думал об этом, но у меня нет выбора. Я должен хотя бы попытаться отыскать ее. У меня есть медальон, и каким-то странным образом мне известно, что он принадлежит ей, — я извлек из-за пазухи единственную вещь, связывающую меня с Анкорой и показал ее Фроту, словесно выразив негасимую надежду: — Может быть, по нему мне удастся найти ее.

Фроток прервал сбор ягод, отпустив поднятую ветку, тут же забрызгавшую меня холодными каплями, и стал резво вертеть медальон в руках, не снимая цепочку с моей шеи, что понуждает меня неудобно склоняться над коробом трактирщика. Наконец, позволив мне выпрямиться, он вернулся к работе и заявил, что совершенно не разбирается в подобных вещах. Символ свободы, изображенный на нем, по словам Фротока, является знаком доброго и освободительного Трифа, Бога Хаоса и Свободы, одного из творцов Улгана и создателя энайского народа. Заявив, что этот символ весьма распространен и едва ли поможет мне в поисках, трактирщик пошатнул башню моих надежд.

— Ты бы пока не спешил искать свою Анкору, — сказал он. — Бери пример с Кэрриэн и Лэргона, оставайся в Коромнасте. Поможешь мне с мартсорком. А коли не по нраву такое дело, то в деревне много и других, более востребованных работ.

— Спасибо тебе за доброе предложение, Фроток, но в Стиустрон все же мне нужно попасть, и не только потому, что я упрямо надеюсь найти там помощника для моих поисков, но и потому, что должен сообщить пронктиру о разгроме анукристами Сфрантильнаста.

— Хорошо, что я еще не отправил туда возчиков. Что же ты сразу не сказал, что Сфрантильнаст такая беда постигла?

Я в грустной задумчивости понурил голову, и собравшись с духом, признался, что из-за меня погиб житель той деревни, что из-за этого меня грызет тяжкое чувство, которое и понуждает меня встретиться с пронктиром вместо погибшего. Трактирщик ответил, что не ему, но богам судить меня, и когда я выразил обеспокоенность тем, что совершенно не знаю здешних мест, что неведомо мне, где лежит Стиустрон и как туда добраться, Пьяный Фрот поведал мне, что достаточно двигаться на Слум по тракту, проходящему через Коромнаст, чтобы достичь Стиустрона. Фроток заверил меня, что пеший путь отнимет у меня день.

Нет нужды откладывать поход к городу, ведь чем раньше пронктир узнает о сфрантильнастской беде, тем раньше отправит людей разобраться с ней. Движение по тракту видится далеко не таким трудным и опасным, какими выдались мои лесные похождения с юными попутчиками, однако неизвестно, что может поджидать меня на дорогах этого безумного мира, и подобная неопределенность внушает тревогу и серьезные опасения, побуждая основательно подготовиться к предстоящему пути. Фроток, удивляясь моему чудовищному незнанию улганской жизни, объяснил, что, как и где в Коромнасте можно раздобыть для похода. После продолжительной консультации с трактирщиком я без промедления двинулся в центр поселения, где простирается вширь большая постройка, которая в отличие от большинства строений деревни не увязает в пестрых кущах всепоглощающих садов. Это здание трактирщик назвал непереводимым словом «тиурсун». Широкая тропа, тореная ежедневными хождениями толпящихся жителей Коромнаста, ведет к высокой арке, за которой в пространном помещении на стеллажах и на полу лежат разнообразные товары, от мелкой кухонной утвари до громоздкой мебели. Каждый, как сказал Фроток, может взять в тиурсуне любой приглянувшийся предмет, лишившись, однако, определенного количества стуна. Таким образом, как я уразумел, совершаются как бы покупки в любом населенном пункте Улгана.

Блуждая с другими людьми по лабиринту бесчисленных полок и тонких деревянных стоек подпирающих потолок, я созерцал кастрюли, котлы, тарелки, вилки, ножи, полотенца, одеяла, ковры, рубашки, штаны, ножницы, молотки, рыболовные снасти да прочие предметы быта, пока не наткнулся на прилавок с оружием. Кистени, дубины, мечи, топоры, копья и луки сразу привлекли мое внимание и заставили вспомнить жуткие моменты смертельной опасности, когда оружие могло спасти меня и моих спутников. Болезненная память о былых злоключениях, белесые шрамы на груди и ясное понимание того, что с этим враждебным миром я не раз еще столкнусь лицом к лицу, убеждали меня в необходимости заручиться поддержкой хотя бы этого неприглядного короткого меча. Но едва он оказался у меня в руках, я почувствовал жжение в стуникле и, кинув взор на запястье, содрогнулся: то немногое, что оставалось от стуна, испарилось, начав первый красный круг нутса. Проклятье! Это же значит, что теперь мне больше ничего не купить, и кара в виде неудачи уготована мне! В глупой надежде вернуть все на свои места, я положил меч обратно и с облегчением почувствовал приятный холодок у запястья — пропавший стун вновь пополнил стуниклу. Вероятно, так здесь можно узнавать стоимость товаров. Что ж, раз меч мне не по карману, а точнее не по стуникле, стоит отправиться на поиски иного, более доступного снаряжения и необходимого в пути провианта. Мне удалось отыскать неплохой, вместительный рюкзак, отнявший на удивление мало стуна в сравнении с мечем, а также несколько баночек стунийской воды, которые тут же прицепил к креплениям пояса.

Вскоре я отыскал упомянутый Пьяным Фротом вход в огромный погреб, где хранятся многочисленные продовольственные товары, доступные для любого нуждающегося обладателя стуна. Здесь бродит больше людей, чем наверху, а на бесконечных стеллажах лежат различные пищевые продукты, ожидающие, когда какая-нибудь добрая хозяйка возьмет все необходимое, чтобы приготовить обед голодному мужу. Со всех уголков Улгана сюда, как и в прочие населенные пункты, привозят мясо всяческих тварей, причудливые плоды неизвестных растений, непонятные изделия из них и многие другие, неведомые мне продукты питания. Растерянный и пораженный количеством предлагаемой еды, я хожу меж бесчисленных полок, пытаясь сообразить, какой провиант наиболее пригоден для однодневного путешествия. По совету ближайшего покупателя я взял какие-то бесформенные сухари, вяленое мясо вилмира, и наполнил флягу старика Крэнчи обычной питьевой водой из одной из открытых бочек.

Вскоре, посматривая на стуниклу с белеющим следом изрядно израсходованного стуна, я отправился к местному портному, которого мне посоветовал Пьяный Фрот, когда я рассказал о происхождении дыр в моей спасительной чудо-куртке. Оказавшись на крыльце под низким краем пологой односкатной крыши, я постучался в дверь. Не сразу открывший мне человек указал на вывеску с непонятными закорючками и возмущенно проворчал:

— Читать не умеешь? Написано же заходить без стука...

Посмотрев на деревянную доску и обнаружив, что действительно не умею читать эти однообразные крючки, я пошел вслед за бурчащим ворчуном и сказал, что хочу срочно восстановить эту куртку, потому что сегодня же собираюсь в Стиустрон. Когда она угодила к нему в руки, портной округлил глаза и воскликнул:

— Да как ты умудрился так ее изорвать?! Это же кожа турфаинта! Редкая вещь! Где ты ее взял?

— Нашел в одной пещере. А в другой боролся с лифином и в бою порвал.

— О, ко мне пришел отважный путешественник! А по виду не скажешь...

— Нет, нет, в мои планы не входила борьба с этим монстром. У меня не было выбора...

— Но разве простой человек выйдет живым из схватки с лифином? — не поверив, возразил портной и перешел к делу: — Нет, чтобы подлатать эту вещь, понадобится дня два, а то и три, да и хотелось бы мне серьезно доработать эту куртку, сделать из нее нечто... Не мог бы ты мне ее отдать? Или будешь ждать, когда я починю?

— Мог бы и отдать. Но в чем же мне идти в Стиустрон?

— Я могу подобрать тебе что-нибудь... не столь крепкое. Но не воевать же ты будешь в пути...

У портного я поменял худую желтоватую рубашку с капюшоном на новую сизую сорочку с расширенными к низу рукавами и мягким, кружевным воротом, а также получил вместо старой пробитой лифином брони новую бурую куртку с широким башлыком и отправился к сапожнику, у которого поменял свои тяжелые ботинки, нестерпимо натирающие ноги, на удобную обувь, удивительно легкую, похожую на кроссовки.

Когда я посчитал себя готовым к путешествию, я вернулся в трактир попрощаться с Фротоком, Лэргоном и Кэрриэн. Дети, к которым я успел привязаться во время наших опасных странствий, попрощались со мной достаточно холодно. Они пожелали мне доброго пути, но то явное безразличие, с каким прозвучали их слова, показалось мне странным, учитывая, что нам довелось пережить вместе. А Пьяного Фрота, чье гостеприимство мне никогда не забыть, я нашел непрестанно бегающим по трактиру в поисках кого-то по имени Кифринт, попутно угождая постояльцам и посетителям. Заметив меня, он суматошно рассказал мне о том, что пропал один из двоих человек, которые должны в скором времени везти мартсорк в Стиустрон, и никто не может его найти. Говорят, вчерашним вечером Кифринт, беззаботно размахивая пустой корзиной и чадящим фонарем, уходил в лес и, казалось, даже не подозревал, что ночью разыграется страшная буря, хотя хмурое небо и поднявшийся ветер недвусмысленно намекали на это; с тех пор его никто не видел. Фрот заверил, что мартсорк могут доставить и без пропавшего, но парня жалко. Когда я сказал ему, что прощаюсь, он поумерил мой пыл и предложил мне ехать в Стиустрон вместо Кифринта, приглядеть за мартсорком и — самое главное — доложить о судьбе Сфрантильнаста пронктиру Стиустрона.

Отказываться от удачно предложенной поездки в пользу неумолимо длинного пешего пути по тракту показалось мне глупым; и скоро, готовый к отъезду, я появился перед открытой повозкой, нагруженной бочками мартсорка и запряженной парой чудовищ, которых я смог бы увидеть только в пьяном, безумном сне. Их задние конечности, мощные и массивные, резко контрастируют с передними, тонкими и хилыми, над которыми из причудливого горба торчат две пары непонятных рудиментарных отростков. Уродливо продолговатые оленьи морды на протянутых вперед шеях охватываются широкими ремнями оголовий с поводьями, протянутыми к жилистым рукам возничего. И эти нестройные создания, неудачные шутки природы помчат меня в Стиустрон? С большей охотой я доверился бы собственным ногам, чем подобным чудищам, но отказываться поздно. К тому же эти пыхтящие, разноногие твари все-таки быстрее моих быстро утомляющихся носителей сапог…

— Глаза-то какие сделал! Сконтов испужался, что ль? — сердито пробубнил кучер, с подозрением посмотрев на меня. — Не стой, как мурнис! Давай, полезай, покуда без тебя не уехал.

Косо поглядывая на непривычных ездовых животных, я закинул рюкзак через бортик и взобрался в повозку. Едва успев устроиться у холодных бочек, мило укрытых грубой, похожей на брезент тканью, я почувствовал, как наш экипаж резко тронулся. Я помахал на прощание рукой Кэрриэн и Лэргону, говорящих о чем-то на крыльце трактира, но ребята удостоили меня лишь короткими ничего не выражающими взглядами, и я сник, вернувшись к малоприятной компании неприветливых бочек.

Гостеприимный трактир Пьяного Фрота неспешно уменьшается и теряется вдалеке за односкатными крышами обросших садами домов, чьи жильцы, подобно муравьям, усердно трудятся во благо себя и своего милого поселения. Когда место моего последнего ночлега окончательно пропало из поля зрения, справа от нас за поредевшими строениями и расступившейся растительностью показался мирно текущий в неведомые земли Сорм с рыбацкими хижинами по берегам, откуда непрестанно отчаливают лодки с надеждой на богатый улов. Расплескивая высыхающие лужи и громыхая по неровностям все более каменистой дороги, бессловесный доставщик мартсорка увозит меня к окраинам Коромнаста и вскоре свернул на тракт, который уводит наш воз на противоположный берег по высокому, дугообразному мосту, тяжело нависшему над узким участком реки. Фыркая и пыхтя, затопали костяными стопами сконты и загремели тяжелые колеса по истертым булыжникам моста, пока путь в Стиустрон не обозначился прямой, широкой дорогой, устланной двумя рядами иссера-голубоватых каменных плит. Тракт уходит вдаль, навстречу ослепительному, набирающему силу Аниглану. Точно мощенная во многих местах золотом, дорога отражает в лужах желтое небо.

Я завороженно гляжу по сторонам с раскачивающегося воза, вытягивая шею из-за булькающих бочек. Передо мной разворачиваются поистине живописные виды, из красивейших снов выдавленные в реальность. По правую сторону от тракта необозримо далеко простираются поля, словно укрытые сладко-розовым шелком, чьи бесчисленные складки нежно разгоняются ветрами. Мне так и не удалось понять, посевы каких растений переливаются розоватой рябью, изредка мерцая кровавой краснотой. А с левой стороны от нас лежат незасеянные поля и обширные пастбища со стадами непонятных существ и безмятежными пастухами. Повсюду в полях работают люди. Маленькие фигурки бродят у отдаленных амбаров, темных сараев, строений сильно похожих на мельницы и иных конструкций неизвестного назначения.

Очарованный открывающимися передо мной картинами ярких пейзажей, я около половины часа выглядывал из-за бочек мартсорка, постепенно приближаясь к цели, и не сразу заметил, что ко мне тихим, будто простуженным голосом обращается кучер, запоздало решивший завести разговор. Сказав, что его зовут Флист, возница захотел узнать имя своего компаньона, которое он назвал очень необычным, когда я представился. Он попытался узнать о моей жизни, но я поведал ему все ту же историю о потере памяти, ставшей для меня в этих краях удобной легендой. Как и другие, Флист выразил явное удивление и глубокое сожаление по поводу бессильности стунийской воды в лечении сего недуга. Уразумев наконец, что кроме рискованного путешествия с малолетними странниками мне рассказать нечего, он принялся повествовать о своей насыщенной дальними поездками жизни. Флист поведал мне, как он практически каждый день возит мартсорк в Стиустрон и в прочие города, как привозит в Коромнаст различное продовольствие, какие неприятности заставали порой его в пути, как, например, его сконт умер от старости прямо на заснеженной дороге, когда кучер вез тюки одежды из Ксинистрона или как стиустронские горшки, вазы и прочие результаты гончарного труда вместе с повозкой упали с моста в пенные воды Стиу. Немало сочувственных слов в неумолчном, одностороннем разговоре со мной он посвятил Кифринту, парнишке, что пропал вчерашней ночью и не смог составить ему компанию сегодня. А ведь Флист часто ездил по дорогам Улгана с Кифринтом, они многое прошли вместе и планировали не одну поездку в новые еще не посещенные ими места. Но у судьбы свои планы.

Умиротворяющие речи кучера я слушаю не слишком внимательно, продолжая восхищаться Улганскими просторами, столь многим непохожими на места, откуда я прибыл; удивительными просторами, опаленными неестественно желтыми небесами и красноватым солнцем, именуемым Анигланом. Прячась в тени бочек от изнуряюще жарких лучей, я заметил, что возделанные поля с работающими на них фигурками окончательно уступили место бесконечным равнинам. Хаотичные брызги красочных полевых цветов усеивают выгорающий травяной ковер, чей желтовато-зеленый ворс склоняют к земле воздушно-нежные, призрачные пальцы ветра. Вплоть до самой линии горизонта, охватившей наш воз широким кольцом, простирается море трав и цветов, покачивая высокие волны бурьяна и вздымая редкие, скудные купы деревьев, словно рифы над беспокойной морской гладью. Бесподобная, монотонная, усыпляюще однообразная степь рассекается надвое длинным шрамом дороги, искусно укрытой пыльными пепельно-голубоватыми плитами, по которым сонно качается наша одинокая повозка, незащищенная от жарких нападок красного светила. Как же тяжело переносить его назойливое тепло среди этой безбрежной пустыни! Моя вместительная фляга опустела наполовину, пытаясь спасти меня от изнурения, но этого оказалось мало, и я обратился за помощью к тому подобию брезента, чем укрыт мартсорк. Грубая ткань любезно согласилась отцепить свой бахромчатый край от скрепленных бочек и частично спрятать мое изнемогающее тело от жестокого жара алого глаза в небесной желтизне. Неожиданно прохладно оказалось под этой удивительной тканью. Мартсорк должно быть ей безмерно благодарен!

Едва слышный разговор шуршащих трав со свистящим ветерком, редкие писки и робкий щебет местной живности, мерный стук колес и цокот копыт по бесчисленным плитам дороги, неумолкающий, тихий и глухой голос кучера, рассказывающего волшебные сказки об улганской жизни, сливаются в умиротворяющую колыбельную. Словно убаюканный в люльке младенец, я качаюсь в повозке, кутаясь куцым краем покрывала, уготованного для мартсорка. Почти не противясь беспощадному Морфею, я сонно опустил тяжелые веки и провалился в жадно сомкнувшуюся надо мной темную бездну. Хруст, чавканье и хлюпание заполнили мрак. Я приподнялся под отдушиной, льющей тусклый свет на землистые стены. Поняв, что нахожусь на горе трупов, а внизу копошатся черные, сгорбленные, худосочные фигуры, я пошатнулся от ужаса и скатился вниз. Когтистые твари трусливо разбежались, а меня завалило зловонными тушами. Среди обглоданных тел я увидел знакомое лицо. Безжизненный Кифрон недовольно смотрит на меня. Осмелевшие лифины осторожны приблизились и стали глодать Кифрона. Его мертвое лицо болезненно скорчилось.

— Почему, Том? — прохрипел мертвец. — Почему ты дал костру погаснуть?

— Я... я не хотел.

— Зачем ты погубил меня?

[1] Память — единственный рай, из которого нас не могут изгнать. Жан Поль