Какое влияние на формирование русского культурного архетипа оказало православие?

 

Большое влияние на формирование русского культурного архетипа оказало принятие христи­анства, которое пришло на Русь в Х веке из Византии в православной форме.

Православие, включив в свою сферу все слои русского народа, все общество, однако не захвати­ло человека целиком. Проникновение православия в толщу народной жизни не было всеобъемлющим. Оно руководило лишь религиозно-нравственным бытом русского народа, регулировало времяпреп­ровождение и праздничное настроение, семейные отношения, слабо отражаясь в ежедневном обихо­де, не оставляя заметных следов в его будничных привычках и понятиях, предоставляя во всем этом свободный простор самобытному национальному творчеству, основанному на языческой экзальта­ции почвы и духа.

Этим можно объяснить очень поверхностный (формально-обрядовый) уровень христианизации русских людей, их слабую осведомленность во мно­гих элементарных религиозных вопросах, наивно-утилитарное толкование основ вероучения в ущерб его духовно-нравственному аспекту. В результате сложился особый тип массового русского право­славия — формального, невежественного, наполненного языческой мистикой, который Н.А. Бердяев назвал «православием без христианства».

Православное влияние на формирование русского культурного архетипа шло, прежде всего, через восточно-христианскую культуру, в которой земное существование человека, рассматривавшиеся как эпизод на пороге вечной жизни, не пред­ставляло самоценности. Основной жизненной его задачей была подготовка к смерти, которая пред­ставлялась как начало этой жизни. В качестве смысла земного существования человека признавались духовные стремления к смирению и благочестию, ощущение собственной греховности и аскетизм.

Отсюда идет в культурном архетипе неосознанное пренебрежение к земным благам, отношение к труду не как к средству созидания и творчества, поскольку земные блага ничтожны и скоротечны, а как к способу самоуничижения и самодисциплины.

На основе противопоставления божественного (скрытого) и земного (доступного непосредствен­ному восприятию) в православии отчетливо обна­ружилось стремление к вскрытию истинного (мис­тического) смысла явлений. Из иллюзорного об­ладания истиной вытекала нетерпимость, закреп­ленная в русском культурном архетипе, ко всяко­го рода инакомыслию, которое трактовалось как ересь, как уклонение от благого пути.

Рассматривая свою культуру как высшую, ви­зантийцы сознательно ограждали себя от инозем­ных влияний, в том числе и культурных. Эта нор­мативно-ценностная автаркия на уровне «коллек­тивного бессознательного» порождала в православ­ном культурном архетипе черты мессианизма.

С православием на русскую почву была пере­несена и идея соборности, под которой обычно подразумевается коллективное жизнетворчество и согласие, единодушное участие верующих в жиз­ни мира и церкви. В этом смысле соборность про­тивопоставлялась индивидуальному мудрствова­нию с его рассудочной, по православным пред­ставлениям, абстрактной спекуляцией.

В русском культурном архетипе доминирует не рационализм, а интуитивизм. В нем больше восточной (византийской) иррациональности, чем западной рациональности, и поэтому эмоции у русского человека всегда преобладают над разу­мом, страсти над интересами. Русский человек чаще идет за «голосом сердца», чем за рассудком.

Это нашло отражение даже на уровне элитар­ной культуры, например, в стилях философствова­ния. В деятельности многочисленных подвижни­ков духа, представлявших как канонические, так и еретические течения, господствовал нравственно-практический, сократовский стиль. В творчестве писателей нашел реализацию художественный, платоновский стиль философствования. А вот ме­тод логического анализа, основанный на энциклопедичности знания, аристотелевский стиль не по­лучил на Руси широкого распространения.

Таким образом, у русского человека преобла­дает художественно-образное мышление, а не по­нятийно-аналитическое. Внешне это выражалось в повсеместном распространении на Западе арис­тотелевской философии, логики, эстетики, рецеп­ция которых в Византии натолкнулась на ряд пре­пятствий, а в России, как считает С.С. Аверинцев, вообще не состоялась.

Соборное переживание и поведение ориенти­ровались не на рассудок, а на «движение сердца» и эмоции. В русском культурном архетипе поэто­му «мудрость сердца» неосознанно ставится выше морали и закона, что часто приводит к беспоряд­ку, в котором зачастую погибают такие высокоценимые русским человеком добродетели, как спра­ведливость и милосердие, смиренность и душев­ная теплота.

Православная традиция соборной интеграции нашла выражение и в характерном для русского культурного архетипа сращивании понятий красо­ты, добра и мудрости в слове «благолепие», как «видение умной красоты духовного мира» (С.Н. Бул­гаков).

Православие, духовно организуя религиозно-нравственный быт русских людей, способствовало усвоению ими такой системы духовных ценностей, которая, наложившись на языческую культурную среду, привела к формированию особого — иоанновского, мессианского — типа русского человека.

В православии очень сильно выражена эсха­тологическая сторона христианства. Поэтому рус­ский, иоанновский человек в значительной степе­ни апокалиптик или нигилист. Он чутко различа­ет добро и зло, зорко подмечает несовершенство земных поступков, нравов, учреждений, никогда не удовлетворяясь ими и не переставая искать совершенного, правды.

Признавая святость высшей ценностью, русский человек стремится к абсолютному добру, и поэто­му не возводит земные, относительные ценности в ранг «священных» принципов. Он хочет действо­вать всегда во имя чего-то абсолютного. Если же русский человек усомнится в абсолютном идеале, то может дойти до крайнего охлократизма и равно­душия ко всему и способен очень быстро пройти путь от невероятной терпимости и послушания до самого необузданного и безграничного бунта.

В русском культурном архетипе нет места игре, русскому человеку важнее сама жизнь, поэтому ему присуща неприязнь к филистерству и лице­мерию. Вместе с тем «русский человек любит вспо­минать, но не жить» (А. Чехов). Русский человек не живет настоящим, а только прошлым или бу­дущим. Именно в прошлом он ищет нравственное утешение и вдохновение своей жизнедеятельнос­ти. Устремленность в будущее, постоянный поиск лучшей жизни сочетается у русского человека с неукротимой верой в возможность ее достижения.

Вечный поиск идеала — благодатная основа возникновения различного рода социальных уто­пий и мифов. Культ прошлого и будущего в русском культурном архетипе делает настоящее объек­том критики и порождает, соответственно, две нео­сознаваемые жизненные установки: постоянное учительство как проповедь нравственного обнов­ления с готовыми на все случаи жизни социальны­ми рецептами, и перманентные сомнения, искания, постоянна постановка вопросов без ответов. Сомневаться и учить, учить и сомневаться — вот две устойчивые склонности русского человека.

Иоанновский, мессианский человек чувствует себя призванным создать на земле высший боже­ственный порядок, восстановить вокруг ту гармо­нию, которую он ощущает в себе. Поэтому его оду­хотворяет не жажда власти, но настроение при­мирения и любви. Иоанновского человека движет чувство некоей космической одержимости. Он ищет разобщенное, чтобы его воссоединить, осветить и освятить.

Борьба за вселенскость — основная черта иоанновского, мессианского человека. Вместе с тем, стремясь к бесконечному и всеобъемлющему, он боится определений, отсюда — гениальная перевоплощаемость русских людей.

Иоанновскому человеку противостоят проме­теевский, героический человек Запада, видящий в мире хаос, который он должен оформить своей организующей силой (В. Шубарт). Героический человек полон жажды власти, он удаляется все дальше и дальше от Бога и все глубже уходит в мир вещей. Секуляризация — его судьба, героизм — его жизненное чувство, трагика — его конец.

Мессианству и одухотворенности русского че­ловека, героизму и экспрессивности западного восточный человек противопоставляет «универ­сальность» («безвкусность»).

В восточном культурном архетипе «безвкусность» — пример мироощущения, ориентирован­ного на сохранение гармонии мира, обладающего внутренним динамизмом развития и поэтому не требующего произвола человеческого вмешатель­ства. В морально-религиозном плане «безвкусность» — это признак совершенного вкуса, его универсальности, это высшая добродетель, ибо «вкус» есть предпочтение, а любая актуализация является ограничением.

В восточном культурном архетипе «безвкусность» является положительным качеством. Это — ценность, которая в жизни реализуется в прак­тике неосознанного социального оппортунизма, что означает принятие или устранение от дел с мак­симальной гибкостью и ориентацией исключитель­но на требование момента.

Поэтому если добродетелями западного чело­века являются энергичность и интенсивность, мода и сенсация, добродетелями восточного человека — точная середина и посредственность, бесшумность и увядание, то добродетелями русского человека — пассивность и терпеливость, консерватизм и гар­мония.