Какое влияние оказал социоцентризм на формирование русского культурного архетипа?

 

В Киевской Руси господствовал общинно-де­мократический тип социальных связей и соответ­ствующий соборно-нравственный тип культуры.

Перемещение центра русской земли в Северо-Восточную Русь, татаро-монгольское нашествие привели к деградации Киевской цивилизации. Уже Андрей Боголюбский олицетворял собой отрица­ние язычески праздничной киевской культуры и становление нового типа социальных связей и но­вого типа культуры. Наступала пора молитвенно­го уединения и московской медлительности жиз­ни, заботы сосредоточились на государственном строительстве, а поэзия и мысль принизились. Проявления духа не были крикливыми, молчание сопровождало любые потрясения в жизни людей (К. Леонтьев).

В 1174 г. Андрей Боголюбский был убит свои­ми приближенными. Сам факт убийства свидетельствовал о том, что княжеская власть уже к этому времени приобрела явно выраженные монархичес­кие черты, что на смену достаточно демократи­ческих отношений между князем и дружинниками пришли отношения типа «государь - подданные». (Убийство князя — это уже своеобразный дворцо­вый переворот, ибо равные не убивают, а «изгоня­ют», убивают только слуги).

В XIII в. термин «дружина» вообще исчезает, уступая место слову «двор». По иному уже вос­принимается и сам князь. Если в литературе Древ­ней Руси воспевались добродетели князя как «пер­вого среди равных», то в XIII в. мы уже сталкива­емся с открытой апологией княжеской власти.

Таким образом, уже накануне татаро-монгольского нашествия в Северо-Восточной Руси стал складываться альтернативный тип социальных связей, министериально-подданнического характе­ра. Министериалитет — это служба недоговорно­го характера, при которой слуга находится в пря­мой и безусловной зависимости от господина.

В победе нового, министериального типа социальных связей в России большую роль сыграл татаро-монгольский фактор. С одной стороны, рус­ские князья в условиях татаро-монгольского ига сохранили власть, свободу действий внутри стра­ны, но с другой — великий князь назначался ор­дынским ханом. Великий князь должен был ока­зывать хану внешние формы почтения, которые по русским меркам были просто унизительными. Отношения подданничества по линии хан- великий князь постепенно распространились и на всю сис­тему социальных связей в русском обществе.

Становление министериального типа соци­альных отношений нашло отражение в русском культурном архетипе. Во-первых, на основе под­даннического типа социальных связей в нем сло­жилось особое представление о поведении челове­ка в обществе. Оно стало оцениваться и в обще­ственной, и в частной жизни с точки зрения вы­полнения им своего «чина», то есть в соответствии с его местом в социальной иерархии.

Сложилась и особая, холопская психология и нравственность, безответственно -пренебрежитель­ная по отношению к своим подданным и рабски- уничижительная — к своему господину.

Формирующееся русское общество было социоцентричным. Человек в нем поглощен социумом, что не означает, однако, наличия между индиви­дом и обществом непримиримого противоречия.

В таком обществе человек не осознает себя личностью, и поэтому для него в социуме суще­ствует только одна социальная ниша и доминиру­ет стремление «быть как все».

Человек социоцентристского общества иденти­фицирует себя с социумом. Поэтому часто на этой основе говорят о коллективизме как характерной черте русского культурного архетипа. Однако со­вместная деятельность не всегда является коллек­тивной. Подлинный коллективизм основан не толь­ко на сотрудничестве и взаимопомощи, но и на признании ценности как коллектива, так и лично­сти, осознающей себя частью этого коллектива и связывающей результаты коллективных действий с собственной деятельностью.

Русский же человек, втягиваясь в совместные действия, которые лишь внешне обставляются вся­ческими коллективными ритуалами, никогда не может претендовать на то, чтобы его личное мне­ние и участие практически что-то да значило. По­этому коллективизм русского человека — это миф. На самом деле мы сталкиваемся с псевдоколлек­тивизмом, то есть лишь с имитацией «групповой сплоченности», маскирующей на практике иной тип социальных связей и социального управления, ос­нованных на властно-принудительной социальной организации общества, эксплуатирующей разви­тое чувство конформизма у русского человека.

Надо сказать, что в псевдоколлективе конфор­мизм является его атрибутом, порождающим очень сильные адаптационные возможности, такие, на­пример, как у русских людей, которые в период становления культурного архетипа обнаружили удивительную способность молча приспосабли­ваться к самым невыносимым условиям существо­вания. Все трудности бытия воспринимались рус­ским человеком в то время как наказание за гре­хи, поэтому у него сложилось своего рода мисти­ческое отношение к действительности, на основе которого возникла психология исихазма, установка на катарсис, молчаливое «очищение сердца» слезами.

Социоцентристский характер русского обще­ства определял и отношение людей друг к другу. Основу этого отношения составляла антиличност­ная социальная установка и замещение понятия свободы в русском культурном архетипе поняти­ем воли, которые блокировали всякую индивиду­альность и «незапрограммированную» активность отдельных людей.

Наличие в русском культурном архетипе анти­личностной установки («все как один») порождало запретительный тип агрессивного антииндивидуа­лизма, основу которого составляли корпоративная зависть и принцип уравнительной справедливости.

В русском культурном архетипе стремление «быть как все» трансформировалось в проблему «быть не хуже других», которая, с одной стороны, порождала завистливо неприязненное отношение к «высунувшемуся» собрату, к тем, кто «выше», и, соответственно, стремление сделать их «как все». С другой стороны, — сострадание к тем, кто «ниже» и стремление помочь им подняться до уров­ня «как все». В этом смысле русский стереотип «быть не хуже» резко отличался от западного, где «быть не хуже» порождал такую морально-психо­логическую установку поведения, которая ориен­тировала личность на то, чтобы стать лучше, выше преуспевающего соседа, что требовало прежде всего мобилизации собственного индивидуально­го потенциала.

Однако в процессе социализации человек не только овладевает общепринятой системой норм, ценностей и стереотипов поведения, но и осуществляет становление собственного «Я» как единич­ной, отдельной и особой сущности. Эту потребность в самореализации можно рассматривать в каче­стве другого человеческого стремления — «быть личностью».

Сформировавшееся в ходе цивилизованной трансформации в XIV-XVII вв. западноевропейс­кое общество было антропоцентристским, основу его составили либеральные ценностные ориента­ции. В фокусе либерального мироощущения находится человек, его неповторимая и уникальная судьба, частная «земная» жизнь.

Либерализм — это ощущение личной свободы и личной ответственности, расчет на собственные действия и собственную судьбу. Идеалом либера­лизма выступает человек-личность, гражданин, который жить не может без гражданских прав и свобод, прежде всего права собственности и пра­ва индивидуального выбора, то есть права на са­мого себя.

Поэтому, если в русском культурном архетипе преобладает стремление «быть как все», то в за­падноевропейском — «быть личностью».

Стремление «быть личностью» является не только достоянием новоевропейской культуры, стержнем которой выступает радикальное пони­мание личности с присущей ей индивидуальной свободой и ответственностью. Стремление к лич­ной самооопределенности присуще и человеку социоцентристского общества, но это порождает в нем внутренний конфликт между предопределенностью и свободой. Формами разрешения этого конфликта в русском культурном архетипе стано­вятся «уход в пустынь» или «юродство в миру».

В житейском представлении юродство непре­менно связано с душевным или телесным убоже­ством. Это — заблуждение: есть, действительно, юродство природное, а есть добровольное, «Хрис­та ради», и тогда юродство — это пребывание «в подвиге».

Среди юродивых были не только душевно здо­ровые, но и достаточно образованные люди. Сре­ди такого рода юродивых было много выходцев из церковной среды. Поэтому юродство в России при­обретало зачастую черты ярко выраженного ин­теллектуального критицизма.

Юродство имеет две стороны — пассивную и активную. Первая сторона, обращенная на самого юродивого, предполагала аскетическое самоуничи­жение, мнимое безумие, оскорбление и умерщвле­ние плоти. Активная сторона юродства требовала «ругаться миру», то есть жить среди людей и обли­чать пороки и грехи сильных и слабых, не обращая внимания на общественные нормы приличия.