Двойные ландшафты

 

Майкл Уайт (White & Epston, 1990), вслед за Джеромом Брунером (1986), говорит о “двойных ландшафтах” действия и сознания. Он убежден, что, поскольку истории, которые составляют жизнь людей, разворачиваются на этих двух ландшафтах, терапевтам следует получать информацию о них обоих. Давайте сначала рассмотрим ландшафт действия. Брунер (J. Bruner, 1986, стр. 14) пишет, что его “составляющими служат параметры движения: причина, намерение или цель, ситуация, инструмент, нечто, относящееся к “грамматике истории”. Это напоминает “кто, что, когда, где и как” журнализма. На ландшафте действия мы выстраиваем последовательности событий во времени.

Вы можете видеть, что многое из того, что мы уже обсуждали как “развитие начала истории” относится к ландшафту действия: детали в нескольких модальностях, включающие точки зрения различных персонажей в особой сцене или окружении. Теперь нам следует добавить само действие. Что произошло, в какой последовательности, какие персонажи участвовали?

Много раз мы с Джессикой вместе работали над тем, чтобы распространить ее предпочтительные истории на ландшафт действий. Она рассказала историю своих достижений в школе. Мы исследовали события из ее профессиональной жизни, где последствия насилия обладают меньшей властью, чем в ее социальной жизни. Она подробно рассказала мне, с двух выгодных точек зрения, историю обучения ее бабушки песне, описывая сопутствующие этому события и все подробнее разбирая их при каждом пересказе. Когда Джессика вернулась через четыре года, она рассказала мне историю о своих набегах в беговые конюшни и в клуб дартс, и я предложила ей расширить эти события.

На ландшафте действий мы заинтересованы в конструировании “посреднической самости” по отношению к людям. То есть, мы задаем вопросы, держа в уме расширение тех аспектов возникающей истории, которые поддерживают “личное посредничество” (Adams-Westcott, Dafforn & Sterne, 1993). Сам акт пере-сочинения требует личного посредничества и демонстрирует его, и большинство людей ощущают это в такой работе. Мы делаем шаг вперед в выявлении личного посредничества, спрашивая в различных режимах, как люди добились того, что они имеют. В случае Джессики, одним из примеров служит вопрос о том, что она сделала, чтобы создать идентичность для себя, вместо того, чтобы позволить последствиям насилия сделать это за нее.

Спрашивая “как”, или задавая вопросы, предполагающие “как”, мы весьма эффективно порождаем истории о личном посредничестве. Ответы на вопросы “как” могут также придать историям эмпирическую живость и развить последовательность событий во времени. Вопросы типа “Как вы сделали это?”, “Что вы такого сделали, что привело вас к ощущению этого нового чувства?” и “Как вы обнаружили этот новый способ восприятия ситуации?” — это примеры. Ответы на такие вопросы почти всегда приобретают форму историй. * [Вы можете попробовать это сами. Выберите форму поведения, восприятие или эмоцию из вашего недавнего опыта. Спросите себя, как возникла эта форма поведения, этот опыт или эмоция. Не будет ли ваш ответ служить историей особого сорта?]

Мы размышляем о форме истории по мере ее появления: Что предшествовало уникальному эпизоду? Насколько гладко разворачивались события? Происходили ли фальстарты? К чему привел этот конкретный эпизод? В этом отношении, нам особенно интересно узнать, имеется ли здесь точка поворота, место, где история поворачивается к хорошему. Хотя “точка поворота” не служит универсальной метафорой для каждого и для каждой ситуации, когда она есть, она становится значительным событием, которое мы можем построить во времени так, чтобы оно превратилось в историю. Если есть такая точка, она создает фокус, когда проблемная история превращается в предпочтительную. Мы убеждены, что как таковая, она заслуживает особой концентрации внимания на ней, сопровождаемой созданием новой формы, привлечением новых деталей и даже обращением с ней как с историей-в-истории.

Неважно насколько живой представляется история на ландшафте действия, если ей требуется обладать смыслом. Помимо этого, она должна быть развита на ландшафте сознания. Под “ландшафтом сознания” мы понимаем воображаемую территорию, на которую люди наносят смыслы, желания, намерения, убеждения, обязательства, мотивации, ценности и прочее — все, что связано с их опытом на ландшафте действия. Другими словами, на ландшафте сознания люди размышляют над значением опыта, хранимого на ландшафте действия. Таким образом, когда Джессика назвала новое представление о себе “мой новый имидж”, она находилась на ландшафте сознания.

Джером Брунер (1986) обсуждает, как взаимодействие между этими двумя двойными ландшафтами побуждает эмпатическое и эмпирическое вовлечение в жизнь и умы персонажей истории. Когда мы читаем роман, смотрим фильм или слушаем, как друг рассказывает забавный случай, мы действительно проявляем вовлеченность, размышляя над смыслом действий людей — почему они делают то, что делают; случится или нет то, на что они надеются; что их действия говорят об их характере и т.д. Ранее мы обсуждали, как опрашивать людей, выявляя, каким образом они сочиняют истории о посреднических самостях. Та последовательность событий, которую они излагают нам в ответ на вопросы “как” появляется лишь для того, чтобы воплотить личное посредничество, когда люди вступают на ландшафт сознания и придают им смысл.

С тем, чтобы исследовать ландшафт сознания, мы задаем вопросы, которые мы (Freelman & Combs) мы называем смысловыми вопросами. Это те вопросы, которые побуждают людей отстраниться от ландшафта действия и поразмышлять над желаниями, мотивациями, ценностями, убеждениями, научением, подтекстами и т.д. — над всем, что приводит к тем действиям, о которых они рассказывают, и вытекает из них.

Во время второй встречи с Джессикой я спросила, что для нее значит то, что она уже столь многого достигла вопреки насилию. Джессика, по некоторому размышлении, ответила, что это означает, что она сообразительна и упорна. Мы убеждены, что Джессика ранее не связывала свои персональные качества сообразительности и упорства напрямую с действиями — получением звания медсестры, преуспеванием на трудной работе и устройством прекрасного дома для себя — вопреки последствиям насилия. Даже если она и делала это когда-либо, как ландшафт действия, так и ландшафт сознания, стали для нее более реальными, более живыми и более запоминающимися по мере того, как она размышляла над сконструированной ею историей.

И снова, когда я спросила Джессику, что признавала и более всего ценила в ней ее бабушка, мы пробирались по ландшафту сознания. Смысловой вопрос, который я задала ей на этот раз, исходил из точки зрения ее бабушки. Джессика ответила, что ее бабушка признавала и ценила ее привлекательность. Далее она объяснила, что быть привлекательной означает множество вещей: это означает, что она — хороший человек; это означает, что она — сердечна; это означает, что она — забавна; это означает, что она — нормальна, здорова, жизнерадостна и восприимчива; это означает, что она видит хорошее в других. Во время терапевтической беседы, даже если они никогда не были связаны в ее опыте, этот богатый и замечательный комплекс смыслов соединился для Джессики в воспоминание о сидении на коленях у бабушки и разучивании с ней песни. И все вместе, смыслы и действия, породило наррратив, который был подробен, жизнеспособен и эмпирически вовлекающий.

return false">ссылка скрыта

В случае соавторства историй, мы движемся между ландшафтом действия и ландшафтом сознания, снова и снова сплетая их в разных направлениях.