Исторические предпосылки формирования биоэтики
В мае 1991 г. Центром наук о человеке АН СССР совместно с Институтом философии и Всесоюзным научным центром хирургии АМН СССР в рамках мероприятий ЮНЕСКО было проведено совещание: "Биоэтика и социально-правовые последствия биомедицинских исследований". Одна из волн мощного интеллектуального и политического движения современного западного мира наконец-то докатилась до нас, вызвав бурю эмоций и слабый порыв к действию в узком кругу заинтересованных лиц. Однако широкой общественностью это событие не было отмечено. Кого может взволновать проблема прав пациента на "информированное согласие", когда отсутствуют элементарный инструментарий и медикаменты?
Вопрос, например, не просто в моральной оправданности или неоправданности аборта — это старая проблема. В биоэтике его сторонники и его противники не спорят об универсальности заповеди — "Не убиЙ"! Они расходятся в установлении того временного момента, начиная с которого вот этот еще нерожденный комочек жизни можно рассматривать как человеческого индивидуума, тем самым приписывая ему определенные права и, прежде всего, право на жизнь. Сторонники аборта полагают, что до определенного момента плод представляет собой лишь часть тела женщины — он не индивидуум. Поэтому удаление его из женского тела столь же морально оправдано, как и удаление опухоли (особенно в тех случаях, когда беременность несет угрозу для жизни женщины).
Аналогичным образом дискуссии о моральной оправданности пересадки органов одного человека другому идут не вокруг тезиса о святости человеческой жизни, но об установлении границы, за которой человек уже мертв и изъятие у него еще бьющегося сердца для пересадки другому не может быть квалифицировано как убийство.
Подобного рода изменения в характере этических дискуссий в значительной степени предопределены успехами медико-биологической науки и, в частности, успехами реаниматологии. Традиционное, бытующее в сознании подавляющего большинства людей представление о смерти связывается с остановкой дыхания и сердцебиения. Благодаря открытиям, сделанным в последние десятилетия, было убедительно продемонстрировано, что при своевременном качественном применении реанимационных мероприятий человек может быть возвращен к жизни после прекращения дыхательной и сердечной деятельности. Новые научные данные позволяют утверждать, что границу между жизнью и смертью определяет не деятельность сердца и легких, но жизнеспособность мозга. Пока мозг жив, следует считать, что человек жив даже при остановившемся сердце и прекратившемся дыхании, и, наоборот, человек мертв, если его мозг необратимо погиб, даже если его сердце продолжает биться, а легкие — дышать. Однако некоторые клетки уже погибшего тела можно изолировать, поместив в специальную питательную среду, и в таком виде как бы законсервировать жизнеспособными на очень длительный срок, тем самым сохранив частицу (искорку) жизни этого умершего человека (поскольку в ядрах соматических клеток полностью сохраняется набор его генов). Если учесть, что в эмбриологии ведутся успешные эксперименты по пересадке ядер из одних клеток в другие, то не столь фантастичны в будущем попытки возродить умершего человека из оставшегося сохранным генотипа даже соматических клеток. Можно ли проводить биологические эксперименты, испытывать лекарственные средства или использовать в качестве фармацевтического "сырья" человеческие зародыши или плод, у которого практически отсутствует головной мозг? Не менее сложно положение врача. Что дает ему право взять бьющееся сердце одного человека и пересадить его в тело другого? Убить одного, чтобы жил другой? Разве это нормально? Можно ли столь легко переступать через заповедь "Не убий!" Или здесь нет никакого убийства человека, поскольку человек-то не родился? Родилось нежизнеспособное тело, которое никогда не сможет стать представителем Homo sapiens, даже если представить себе возможность бесконечно длительной поддерживающей терапии... Суть биоэтических ситуаций заключается как раз в том, что вовлеченные в них люди оказываются вынужденными взять на себя ответственность за установление пределов собственного существования. Если биоэтические дискуссии по проблемам дефиниции смерти или новых репродуктивных технологий были инициированы грандиозными успехами медико-биологических наук, то появлению активных пациентов способствовала не менее грандиозная научная неудача. В последней трети XX в. стала очевидной несостоятельность многочисленных настойчивых попыток построить единую теорию медицины. Дело в том, что теряется принципиальная возможность сравнения и выбора в критериях истинно-ложно между различными способами врачевания, построенными на различных несопоставимых теоретических основаниях. Не может медик в своем выборе особо полагаться и на различия в фактической результативности методов. Классическая медицина, воспроизводя ньютонианскую идею детерминизма, опиралась на идею устойчивых эмпирических фактов. Современная медицина базируется исключительно на статистической достоверности фактического материала. Фундаментальная неопределенность и невозможность в значительном числе случаев указать достаточное научное основание терапевтического выбора естественным образом ограничивает притязания врача на полноту власти, ибо ставит под сомнение эффективность контроля состояний тела в условиях патологии со стороны профессионалов-медиков. Таким образом, осознание принципиальной ограниченности власти врача открыло пространство для реализации власти самого пациента. Но для того, чтобы пациент стал активным, ему необходимо каким-то образом приобрести собственное знание ситуации. Без подобного знания его самостоятельный выбор (его самодетерминация) невозможен. Технология "информированного согласия" как раз и обеспечивает перераспределение информации между врачом и пациентом и, соответственно, пытается обеспечить их соучастие в выборе и контроле за проведением лечебных мероприятий. Биоэтический дискурс занят постоянным демаркирующим прояснением — где начинается "настоящий" человек, а где и при каких обстоятельствах он эту атрибуцию утрачивает, утратив тем самым и право обладать правами человека. Приведу очень характерное рассуждение: "Иногда пациенты могут быть вполне компетентны, чтобы принимать решения по поводу лечения, так бывает с нормальными взрослыми людьми; иногда явно некомпетентны, если дело касается очень маленьких детей или лиц в коматозном состоянии. Некоторые пациенты частично некомпетентны — в результате болезни, лекарств или других причин... Между тем, как выявили биоэтические дискуссии, даже за нормальными индивидами вовсе не безусловно признается право на самодетерминацию. Причем ограничения вновь касаются "начала" и "конца" человеческого существования. Человек вправе определять (само-детерминировать) выбор того или иного пути собственной жизни, но оказывается, что в современных сообществах он не имеет права отказаться от жизни. Почти везде суицид рассматривается как психическая патология, и те, кто его пытались осуществить, подвер Не признано право на "легкую", безболезненную смерть в случае тяжелой неизлечимой болезни (проблема эвтаназии). гаются принудительному психиатрическому лечению. Вызывает ожесточенные дискуссии право человека контролировать свое участие в продолжении рода (новые технологии контрацепции, стерилизации и т.д.). Ситуация оказывается особо сложной, если учтем, что в ряде стран (например, Индии) контроль за рождаемостью с использованием насилия является (или являлся) государственной политикой. Неустранимая проблематичность границ человеческого существования является главным и наиболее социально значимым теоретическим открытием биоэтики. Феномен биоэтики чрезвыматичность границ человеческого существования является главным и наиболее социально значимым теоретическим открытием биоэтики. Феномен биоэтики чрезвычайно полиморфен, и мне хотелось обратить внимание лишь на два аспекта — его интеллектуальную принципиальность (речь идет о первых принципах и началах человеческого бытия) и социальную значительность или значимость. Причем мною умышленно акцентирована связь борьбы за права человека с установлением новых технологий власти и взаимозависимости между людьми.