DIVISA ET INDIVISA

 

единой и стабильной валюте, единому гражданству и единой внешней политике и политике безопасности41. Но в нем ничего не говорилось о расширении или о превращении Европы в единое целое. Маастрихт был творением Комиссии, которая была занята исключительно проблемами Западной Европы, и совершенно не готовил Европу к той лавине, которая готова была обрушиться на другой половине континента.

Пока Делор процветал, Горбачев вспыхнул, споткнулся и шлепнулся. Как он представлял себе советский кризис, можно заключить из его последующих действий. Многое он прямо объяснил в своей книге Перестройка (1989). Это был печальный список. Дальнейшее наращивание советского арсенала не укрепляло больше безопасность. Военные расходы достигли предела, когда уже невозможно было хоть сколько-то повышать уровень жизни граждан. Советская экономика вообще не могла больше поддерживать установленный уровень расходов. Методы планирования коммунистов оказались неэффективными, технологический разрыв с Западом увеличивался с каждым днем. Партия была коррумпирована и потеряла боевой дух, молодежь отворачивалась от коммунистической идеологии, граждане устали от пустых обещаний. Советское общество было поражено апатией. Советская внешняя политика пребывала в замешательстве. Война в Афганистане, как и все другие революционные движения, стала бездонной пропастью. Советская гегемония в Восточной Европе не приносила никаких дивидендов. Стратегия Горбачева заключалась в том, чтобы сначала покончить с климатом холодной войны: со страхом и ненавистью, которыми питалась старая система. А затем, когда воздух станет чище, приступить к гораздо более трудной задаче внутренних реформ. На международной арене он очень преуспел. Во время ero визитов в США и Западную Германию его приветствовали как героя-победителя. По миру шествовала горбимания. Несмотря на то что он продолжал поддерживать традиционную подрывную деятельность коммунистов в странах Запада, он горячо приветствовал президента Рейгана в Москве.

Внутренняя политика Горбачева выражалась двумя программными словечками, которые облетели мир. Перестройка предусматривала введе-

ние рыночных элементов в управление экономикой и непартийных интересов — в политическую жизнь. Гласность неверно переводили как «открытость». На самом же деле это было общепринятое русское выражение для обозначения «публичности» в противоположность замалчиванию и табуированию. Поначалу было задумано, что она послужит стимулом для партийных товарищей в поисках решения тех проблем, самое существование которых до того отрицалось. Горбачев начал стимулировать обсуждения; при этом важно было, чтобы за высказанное мнение не наказывали. Итак, партия начала большой разговор, за ней в разговор вступили СМИ, а потом и все общество. Впервые советские люди увидели, что против них не будут применять цензуру и тайную полицию. С некоторым опозданием, но гласность превратилась-таки в открытость: в невиданный, непрекращающийся и ничем не сдерживаемый поток дискуссий. В этом потоке сильнейшим течением было почти всеобщее ниспровержение коммунизма.

Очень скоро генеральный секретарь Горбачев оказался в двусмысленном положении. Несмотря на его репутацию либерала на Западе, он оставался убежденным коммунистом, который хотел оживить эту систему, сделать ее более гуманной, а не покончить с ней. Он стоял за демократизацию, а не за демократию. Подобно Брежневу, он устроил, чтобы его назначили президентом государства — как будто он был таким же, как американский президент. Между тем, он никогда не решался на выборы, никогда не хотел оставить свой главный невыборный пост партийного лидера. Поэтому шесть лет его реформ никогда не выходили за рамки полумер или даже четвертьмер. Он добавил к центральным партийным органам новый Съезд отобранных «народных депутатов», но так и не разрешил свободных выборов. В сфере экономики он то и дело заигрывал с рынком, но отвергал все более радикальные планы. Он отказался провести деколлективизацию сельского хозяйства или отпустить цены, он все время откладывал легализацию частной собственности. В результате плановая экономика начала разрушаться, а рыночная экономика все никак не могла стартовать. По национальному вопросу он предложил республикам выдвинуть свои требования, а потом отказался их удовлетворить.