Ф. Ницше о государстве, праве и политике

Известный немецкий ученый-обществовед второй половины XIX в. Ф. Ницше подверг критике как коммунистическую, так и либеральную политические доктрины и сформулировал собственный идеал наилучшего общественного устройства. Выдвинутые им политико-юридические идеи породили оживленную дискуссию среди государствоведов и юристов в конце XIX в. и продолжают привлекать внимание ученых и широких слоев интеллигенции вплоть до нашего времени. В числе этих теоретических положений есть несколько, вызвавших наибольший общественный резонанс.

1. Об эксплуатации человека человеком в государстве. По представлениям Ф. Ницше, в природе «бесчисленное количество индивидов приносится в жертву немногим, - как условие их возможности. Не следует вдаваться в обман: совершенно так же обстоит дело с народами и расами. Они образуют “материал” для создания отдельных ценных индивидов». Поэтому «настоящая цель государства - олимпийское существование и постоянно обновляемое рождение и подготовка» гениев, по отношению к которым «все остальное является орудием, вспомогательным средством». Вот почему каждый негениальный человек в государстве «со всей его деятельностью имеет лишь постольку достоинства, поскольку он сознательно или бессознательно является орудием гения».

В истории «всякое возвышение типа “человек” было до сих пор - и будет всегда - делом аристократического общества как общества, которое верит в длинную лестницу рангов и в разноценность людей и которому в некотором смысле нужно рабство». Причина этого очевидна. С целью создания широкой, глубокой и плодородной почвы для культурного развития «громадное большинство» людей, «находящееся в услужении у меньшинства, сверх меры своей индивидуальной потребности должно быть рабски подчинено жизненной нужде. За их счет, благодаря избытку их работы, ... привилегированный класс освобождается от борьбы за существование, чтобы породить и удовлетворить мир новых потребностей».

В самом деле, вот «как начиналась до сих пор всякая высшая культура на земле! Люди, еще естественные по натуре, варвары в самом ужасном смысле слова, хищные люди, обладающие еще не надломленной силой воли и жаждой власти, бросались на более слабые, более благонравные, более миролюбивые расы, быть может занимавшиеся торговлей или скотоводством», либо атаковали «старые, одряхлевшие культуры, в которых блестящим фейерверком остроумия и порчи сгорали остатки жизненной силы. Каста знатных» в государстве «была вначале всегда кастой варваров. Превосходство ее заключалось прежде всего не в физической силе, а в душевной. Это были более цельные люди», что на любой «ступени развития означает также и “более цельные звери”».

Отсюда ясно, что следует, «скрепя сердце, выставить жестоко звучащую истину: ... рабство принадлежит к сущности культуры ... Страдание и без того уже тяжко живущих людей должно быть еще усилено, чтобы сделать возможным созидание» культурных достижений небольшому числу высокоодаренных человеческих индивидов. Таким образом, можно «сравнить блестящую культуру с обагренным кровью победителем, который в своем триумфальном шествии волочит привязанных к его колеснице побежденных как рабов».

Согласно взглядам Ф. Ницше, «в хорошей и здоровой аристократии существенно то, что она чувствует себя ... смыслом и высшим оправданием» управляемого ею государства, «что она поэтому со спокойной совестью принимает жертвы огромного количества людей, которые должны быть подавлены и принижены ради нее до степени людей неполных, до степени рабов и орудий. Ее основная вера должна заключаться именно в том», что политически организованное «общество имеет право на существование не для» всех его членов, «а лишь как фундамент и помост, могущий служить подножием некоему виду избранных существ для выполнения их высшей задачи». Эту аристократию можно сравнить со «стремящимися к солнцу вьющимися растениями на Яве, ... которые охватывают ... ветвями ствол дуба до тех пор, пока не вознесутся высоко над ним, и тогда, опираясь на него, вволю распускают ... крону и выставляют напоказ свое счастье».

Такой эксплуататорский политический строй, утверждал Ф. Ницше, требуется самой жизнью, которая «по существу своему есть присваивание, нанесение вреда», преодоление «чуждого и более слабого, угнетение, суровость, насильственное навязывание собственных форм», наконец, «аннексия». И если «теперь всюду мечтают ... о будущем состоянии общества» без эксплуатации, то «это производит ... впечатление, как будто ... обещают изобрести жизнь, которая воздерживалась бы от всяких органических функций». Подобные мечты иллюзорны, ибо эксплуатация «не является принадлежностью испорченного или несовершенного и примитивного» политически организованного общества. Она имманентна сущности «всего живого» и «как основная органическая функция ... , как реальность» представляет собой «изначальный факт» всей истории человечества. Другое дело, что сами аристократы в своей собственной среде должны «взаимно воздерживаться от оскорблений, ... насилия и эксплуатации», ибо в противном случае их коллективное политическое господство над классом эксплуатируемых окажется непрочным и рухнет.

Эксплуататорские порядки, отмечал Ф. Ницше, порождают у эксплуатируемых недовольство своей участью. Поэтому «среди них не наберешься переодетых под судей злопамятцев, с уст которых не сходит, точно ядовитая слюна, слово» справедливость. «”Одни лишь мы добрые, справедливые”, - так говорят они» и ходят «как воплощенные упреки, как предостережения» господствующим, словно бы присущие последним «здоровье, удачливость, сила, гордость, чувство власти были уже сами по себе порочными вещами, за которые однажды пришлось бы ... горько расплачиваться». Причем все эти борцы за справедливость объединяются в плетении сети «злокачественнейшего заговора - заговора страждущих против удачливых и торжествующих».

В этой ситуации для аристократов является необходимостью так воздействовать на эксплуатируемый класс, чтобы его гнев не сокрушил их господство. Ф. Ницше советовал высокоодаренным людям применять в подобных обстоятельствах несколько методов. Первый из них он охарактеризовал следующим образом: «Каждый страждущий инстинктивно подыскивает причину» своего страдания. «Я страдаю, должен же кто-нибудь быть в этом виновным», - так думает всякая хворая овца. А пастуху ее надо сказать ей: «Поистине, овца моя! Кто-то должен быть виновным» в твоей беде. «Но этот кто-то есть» именно ты. Иными словами, пастырю нужно выступать в роли переориентировщика недовольства собственной судьбой эксплуатируемых на них самих.

Второй предложенный Ф. Ницше способ борьбы с характерным для эксплуатируемых чувством неудовлетворенности своей участью заключается в применении средств, сокращающих «до самого низкого минимума чувство жизни вообще». Они таковы: «Никакой, насколько это возможно, воли, никаких вообще желаний; избегать всего, что приводит к аффекту ... ; не любить, не ненавидеть», то есть сохранять полную «невозмутимость; не мстить за себя, не обогащаться; ... по возможности ... как можно меньше женщины; в духовном плане принцип Паскаля»: следует поглупеть. Все это в совокупности – «попытка сколотить для человека нечто вроде того, чем является зимняя спячка для некоторых животных видов и летняя спячка для многих тропических растений, некий минимум потребления ... и обмена веществ, при котором жизнь едва теплится, не доходя собственно до сознания».

Третий рекомендованный Ф. Ницше метод умиротворения недовольства подвластных представляет собой машинальную «деятельность и все, что относится к ней». Ведь свойственные машинальной деятельности «абсолютная регулярность, пунктуальное автоматическое послушание, единожды и навсегда адаптированный образ жизни, заполнение времени, некоторого рода разрешение ... на самозабвение, на беспечность по отношению к себе, даже культивация» такого самоотречения в значительной степени облегчают «юдоль существования ... Этот факт ... в несколько постыдном смысле называют “благословением труда”. Облегчение состоит в том, что интерес страждущего существенно отвлекается от страдания, что сознание непрестанно занято действиями и, следовательно, не в состоянии уделить хоть сколько-нибудь заметного места страданию: ибо она тесна, эта камера человеческого сознания!»

Лекарством, врачующим недовольство страдающих от эксплуатации, полагал Ф. Ницше, оказывается и «предписание крохотных доз радости, которая легко доступна ... Наиболее частой формой такого рода врачебного предписания радости» являются приятные ощущения, возникающие у человека от причинения добра другим лицам через одаривание, «помощь, увещевания, утешение, похвалу, поощрение»; словом, посредством разнообразных деятельных проявлений любви к ближнему. При этом «счастье ”ничтожнейшего превосходства”, доставляемое всяческим благодеянием, умением быть полезным, нужным, предупредительным, служит неисчерпаемым средством утешения» для людей, несущих на своих плечах тяжкое бремя обеспечения всем необходимым правящих аристократов.

Как заявлял Ф. Ницше, все томящиеся под игом эксплуатации, «тщась отряхнуть с себя ... ощущение слабости, инстинктивно стремятся к стадной организации, ... испытывая удовольствие как раз» от их объединения. Так вот эта «стадная организация», предполагающая «заглушение индивидуальной досады самой по себе удовольствием при виде коллективного» действия, есть, по убеждению Ф. Ницше, еще один способ борьбы с недовольством собственной жизнью страдающих от эксплуатации наряду с самоосуждением, общим притуплением чувства жизни, машинальной деятельностью, дозированной радостью.

Наконец, эффективнейшим лекарством «против тупой, парализующей» и «затяжной боли», гнетущей эксплуатируемых, Ф. Ницше считал «разгул чувства». Он предлагал периодически выводить «человеческую душу из всех ее пазов, глубоко» окунать «ее в ужас, стужу, пекло и восторги», с тем чтобы время от времени снимать с человека гнет «томительной скорби».

2. Об антиполитичности культуры. С точки зрения Ф. Ницше, «никто не может в конце концов расходовать больше, чем имеет. Это справедливо» как относительно отдельных лиц, так и применительно к целым народам. Ведь «если израсходуешь себя на могущество, на великую политику, на хозяйство, на международные сношения, парламентаризм, военные интересы, - если отдашь то количество ума, серьезности, воли, самопреодоления, которое представляешь собою, в эту сторону, то явится недочет на другой стороне». Отсюда ясно, что «культура и государство - не надо обманываться на этот счет - антагонисты... Одно живет другим, одно преуспевает за счет другого. Все великие эпохи культуры суть эпохи политического упадка. Что велико в смысле культуры, то было неполитичным, даже антиполитичным». Например, «в то же самое мгновение, как Германия возвышается в качестве великой державы», Франция получает, «как культурная держава, новое значение». В частности, «вопрос пессимизма, ... почти все психологические и художественные вопросы трактуются там несравненно тоньше и основательнее, чем в Германии. Немцы даже не способны на серьезность этого рода».

3. О «маленьких» вещах в политике. По мнению Ф. Ницше, в жизни граждан государства так называемые «маленькие» вещи – «питание, место, климат, отдых, вся казуистика себялюбия - неизмеримо важнее всего» остального. «Все вопросы политики, общественного строя, воспитания извращены до основания тем, что ... учили презирать “маленькие” вещи, стало быть, основные условия самой жизни». Отчасти в этом виновато даже христианство. Так, в христианской идеологии «сама противоестественность получила, как мораль, самые высокие почести, осталась висеть над человечеством как закон, как категорический императив». В самом деле, христианские идеологи «учили презирать самопервейшие инстинкты жизни, выдумали "душу", "дух", чтобы посрамить тело; в условии жизни, в половой любви, учили переживать нечто нечистое; в глубочайшей необходимости для развития, в суровом эгоизме, ... искали злого начала; и, напротив, в типичном признаке упадка, в сопротивлении инстинкту, ... видели величайшую ценность, ... ценность как таковую». Более того, в христианстве понятия «“по ту сторону”, “истинный мир” выдуманы, чтобы обесценить единственный мир, который существует, чтобы не оставить никакой цели, никакого разума, никакой задачи для нашей земной реальности ... Понятия “душа”, “дух”, в конце концов даже “бессмертная душа” выдуманы, чтобы презирать тело, чтобы сделать его больным – “святым”, чтобы всему, что в жизни заслуживает серьезного отношения - вопросам питания, жилища, духовной диеты, ухода за больными, чистоплотности, климата - противопоставить ужасное легкомыслие! Вместо здоровья – “спасение души” ... , начиная с судорог покаяния до истерии искупления». Однако «мораль самоотречения есть мораль упадка ... Она отрицает жизнь в глубочайших основаниях».

4. О соперничестве выдающихся граждан государства. Чтобы понять необходимость их соревнования для блага государства, отмечал Ф. Ницше, нужно вспомнить из древнегреческой истории «первоначальный смысл остракизма», высказанный эфесцами «при изгнании Гермодора». Как известно, они пришли к заключению: «Среди нас никто не должен быть наилучшим. Если таковой имеется», то «пусть он будет где-нибудь в другом месте и у других». Почему же «никто не должен быть наилучшим? Потому что благодаря этому иссякает соревнование» и в результате государство терпит ущерб.

Подобный вред имеет место всякий раз, когда «крупная личность» по причине великого успеха вдруг становится над соревнующимися «согласно собственному мнению и суждению своих сограждан». Так, «несравненный успех» в битве при Марафоне поставил древнегреческого полководца Мильтиада «на исключительную высоту, выше всех его соратников». И вот в нем пробудилась «низкая мстительная страсть, направленная против одного паросского жителя, с которым он находился во вражде с юных лет. Для удовлетворения этой страсти» он злоупотребил «своей славой, ... государственной властью, ... честью гражданина», совершив преступление. Множество подобных примеров дают основания для вывода: государственного деятеля, ставшего бесспорно выше своих конкурентов в политической борьбе, следует отстранить от власти, «чтобы снова пробудилось соревнование». В государстве «должно быть всегда несколько гениев, которые друг друга побуждают к деятельности и вместе с тем удерживают» один другого «в границах меры».

5. О роли войны в государственной жизни. Как полагал Ф. Ницше, «государство не основано на страхе перед демоном войны как убежище для эгоистичных единиц, но дает этический размах ... любви к родине и государям ... Война для государства - такая же необходимость, как раб для общества».

6. О способах достижения политических идеалов. В соответствии с воззрениями Ф. Ницше, «опираясь исключительно на добродетель, нельзя утвердить» в государстве «господство добродетели». Наоборот, «когда опираются на добродетель, то отказываются» от политической власти. Победа же в борьбе за проведение в жизнь политического идеала «достигается при помощи тех же “безнравственных” средств, как всякая победа:насилием, ложью, клеветой, несправедливостью». При этом нужно иметь в виду, что в понятие политической власти всегда входят одновременно «способность приносить пользу и способность вредит», и применять обе отмеченные способности. Кроме того, необходимо помнить правило, согласно которому политический идеал сможет стать влиятельным в общественном мнении, лишь если будет опираться, во-первых, на действительное или «мнимое родство с господствующими могущественными идеалами», во-вторых, «на трепет перед тайной, как будто речь ведется по уполномочию власти, не подлежащей критике», в-третьих, «на оклеветание враждебных идеалов», в-четвертых, на правдивое или «лживое учение о выгодах, которые этот идеал ... обеспечивает, например, счастье, душевный покой, мир».

7. О социалистическом политическом учении. Как утверждал Ф. Ницше, социализм – «до конца продуманная тирания ничтожнейших и глупейших, то есть поверхностных, завистливых, на три четверти актеров ... Позор для всех социалистических систематиков, что они думают, будто возможны условия и общественные группировки, при которых не будут больше расти пороки, болезни, преступления, проституция, нужда ... Ведь это значит осудить жизнь». Общество «даже в полном своем расцвете ... выделяет всякую нечистоту и отбросы».

По убеждению Ф. Ницше, несмотря на все усилия социалистов исключить частную собственность из социальной жизни, в конечном счете их ждет неудача. «Собственников всегда будет более чем достаточно, что помешает социализму принять характер чего-либо большего, чем приступа болезни». Собственники же «как один человек держатся ... веры», согласно которой «надо иметь нечто, чтобы быть чем-нибудь». И это – «старейший и самый здоровый из всех инстинктов», предполагающий, что «нужно стремиться иметь больше, чем имеешь, если хочешь стать чем-либо большим». Так «говорит учение, которое сама жизнь проповедует всему» живущему: «мораль развития. Иметь и желать иметь больше, рост, одним словом, - в этом сама жизнь». Напротив, «в учении социализма плохо спрятана ... воля к отрицанию жизни». Подобную доктрину «могли выдумать только неудавшиеся люди и расы».

Однако «даже в качестве беспокойного крота под почвою погрязшего в своей глупости общества социализм может» представлять собой «нечто полезное и целительное». Он вынуждает людей «к сохранению достаточного ума, то есть хитрости и осторожности», являясь жалом, предотвращающим «возможное душевное усыпление и леность».

8. О термине «наказание» в правоведении. По словам Ф. Ницше, понятие наказания в юриспруденции имеет «отнюдь не один смысл, но целый синтез “смыслов”». Причем «в каждом отдельном случае элементы синтеза меняют свою валентность и порядок, так что за счет остальных выделяется и доминирует то один, то другой». Вот эти смыслы. Первый. «Наказание как обезвреживание, как предотвращение дальнейшего урона». Второй. «Наказание как возмещение в какой-либо форме убытка потерпевшему, даже в виде компенсации через ... разряжение аффекта», ибо последнее «для страдающего есть величайшая попытка облегчения, то есть обезболивания, непроизвольно вожделеемый им наркотик против всякого рода мучений». Третий. «Наказание как средство изоляции того, что нарушает равновесие, во избежание распространяющегося беспокойства». Четвертый. «Наказание как устрашение со стороны тех, кто назначает наказание и приводит его в исполнение». Пятый. «Наказание как своего рода компенсация нажив, услаждавших дотоле преступника. Например, когда он используется в качестве раба на рудниках». Шестой. «Наказание как браковка выродившегося элемента, ... как средство сохранения чистоты расы или поддержания социального типа». Седьмой. «Наказание как праздник, именно как акт насилия и надругательства над поверженным, наконец, врагом». Восьмой. «Наказание как вколачивание памяти тому, кто подвергается наказанию (это называется “исправлением”), либо свидетелям казни». Девятый. «Наказание как уплата своего рода гонорара, оговоренного со стороны власти, которая оберегает злодея от излишеств мести». Десятый. «Наказание как компромисс с естественным состоянием мести, покуда последняя отстаивается еще могущественными родовыми кланами и притязает на привилегии». Одиннадцатый. «Наказание как объявление войны и военная мера против врага мира, закона, порядка, начальства, с которым борются как с опасным для общины существом, как с нарушителем предпосланного общиною договора, как с неким смутьяном, изменником и клятвопреступником, борются всеми средствами, сродными как раз войне».

9. Об отрицании государственной жизни как основы человеческого существования. На заключительном этапе творческой деятельности Ф. Ницше нередко охватывали нигилистические настроения по отношению к ценности государства как социального явления. Частично они отразились в его произведении «Так говорил Заратустра». Здесь проведена мысль, что существование совершенного человека, именованного Ф. Ницше «сверхчеловеком», и государственная организация несовместимы. Сообразно этому представлению, в уста древнеперсидского идеолога Заратустры Ф. Ницше вкладывал следующие слова: «Что такое государство? ... Слишком много рождается людей: для лишних изобретено государство ... Посмотрите же на этих лишних! Они крадут для себя создания изобретателей и сокровища мудрецов: культурой называют они кражу свою ... Они карабкаются друг через друга и сбрасывают друг друга в грязь и пропасть. Туда, к трону стремятся они все ... Часто грязь восседает на троне - и так же часто трон на грязи. Безумные они все ...

Братья мои, ... разбейте окна и прыгайте на свежий воздух ... Еще и ныне свободна земля для великих душ. Еще не занято много мест для отшельников и селящихся вдвоем, мест, где веет благоухание тихих морей ... Поистине, кто владеет малым, тем меньше будут владеть им другие: хвала убогой бедности! Там, где государство кончается, только там начинается человек, который не есть лишний ... Посмотрите же туда ... Разве вы не видите там ... мосты к сверхчеловеку?...

Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превозмочь ... Все существа до сих пор создали что-нибудь высшее себя ... Что такое обезьяна по отношению к человеку? Насмешка или мучительный стыд. И точно так же должен быть человек для сверхчеловека: насмешкой или мучительным стыдом ... К чему мое счастье! Оно - убожество, грязь и жалкое довольство ... К чему мой разум! ... К чему добродетель моя! ... Все это убожество, грязь и жалкое довольство! ... Человек - это канат, протянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над бездной ... В человеке велико то, что он - мост, что он - не цель ... Я люблю тех, кто ... приносит себя в жертву земле, чтобы она стала некогда землей сверхчеловека ...

Смотрите! Я покажу вам последнего человека ... “Мы открыли счастье”, - говорят последние люди ... Они любят соседа и жмутся к нему». Однако «война и мужество сделали больше, чем любовь к ближнему ... “Что хорошо?” - спрашиваете вы. Хорошо быть храбрым».

 

 

11.5. Б.Н. Чичерин о государственной организации

и правовом регулировании

Перу этого известного отечественного специалиста второй половины XIX в. в области теории и истории государства и права принадлежит немало сочинений. Среди них можно выделить две выдающиеся работы – «Курс государственной науки» и «Философия права». В указанных произведениях сформулировано значительное число научных положений, не уступающих, а подчас и превосходящих по своей глубине и аргументированности лучшие мировые образцы того времени. Из этих идей Б.Н. Чичерина в последующем изложении приведены те, которые и сегодня сохраняют актуальность.

1. О познаниях, которыми должен обладать законодатель. На вопрос о том, чем следует руководствоваться законодателю «при определении прав и обязанностей подчиняющихся его велениям лиц», Б.Н. Чичерин отвечал: «Он не может черпать руководящие начала из самого положительного права, ибо это именно то, что требуется оценить и изменить; для этого нужны иные, высшие соображения». Законодатель «не может довольствоваться и указаниями жизненной практики», так как она представляет собой «значительное разнообразие элементов, интересов и требований, которые приходят в столкновение друг с другом и между которыми надобно разобраться. Чтобы определить их относительную силу и достоинство», нужно «иметь общие весы и мерило». Отсюда ясно, что необходимые законодателю общие начала возможно выявить, изучив «все отдельные науки», касающиеся человеческих обществ, сведя «их к единству» и взяв «из них то, что в них есть общего и достоверного. В таком только случае» отмеченные «общие начала будут стоять на прочном основании всесторонне исследованных и логически связанных фактических данных».

2. О предмете философии права. «Правоведение есть наука, - полагал Б.Н. Чичерин, - которая не только развивает в подробностях постановления законодательства в приложении к жизненным отношениям, но и сводит к общим началам разнообразие постановлений». Предписания законов «через это подвергаются высшей оценке; сознаются требования права, вытекающие из естественного разума, по выражению римских юристов». Причем осознанные «юристами начала воздействуют» и на само «законодательство, которое изменяется сообразно с этими указаниями. Положительное право развивается под влиянием теоретических норм, которые не имеют принудительного значения, но служат руководящим началом для законодателей и юристов. Отсюда рождается понятие о праве естественном в противоположность положительному. Это - не действующий, а потому принудительный закон, а система общих юридических норм, вытекающих из человеческого разума и долженствующих служить мерилом и руководством для положительного законодательства. Она и составляет содержание философии права».

3. О понятии государства. «Государство, - указывал Б.Н. Чичерин, - может быть понято не как союз народа, а как система мест и лиц, стоящая над народом и им управляющая. Такое воззрение ведет к ложным последствиям, ибо через это граждане перестают быть членами государства; они не входят в его состав. Недостаточность этого понятия очевидна. Народ, устроенный в государство, образует одно целое, в состав которого входят, с одной стороны, соединяющиеся лица», с другой стороны, «система учреждений, которые служат ему органами. Все это вместе составляет одно юридическое тело, состоящее из лиц и учреждений. Как таковое, оно должно иметь свое название, и это название есть государство». Иными словами, «государство есть союз народа, связанного законом в одно юридическое целое, управляемое верховною властью». И «существенный признак, отделяющий государство от всех других союзов, состоит в том, что все они юридически подчиняются государству, государство же владычествует над всеми».

4. О невозможности договорного происхождения государства. «Нет сомнения, - констатировал Б.Н. Чичерин, - что сборище людей, не связанных никакими учреждениями, может поселиться на новом месте и общим согласием соединиться в политическое тело», установив тем самым государственное устройство. Так, «английские пуритане при первом поселении в Северной Америке сделали следующее постановление: “Мы, нижеподписавшиеся, ... постановляем настоящим актом по взаимному торжественному соглашению ... устроиться в политическое тело с целью управляться и работать для исполнения наших”» стремлений. «И в силу этого договора мы соглашаемся издавать законы, акты и предписания», а также «“учредить, смотря по надобности, общественные власти, которым мы обещаем подчинение и послушание”. Вопрос заключается в том, насколько подобный акт можно назвать договором». Ведь «договор, исходя из свободной воли лиц, оставляет лица свободными и самостоятельными; они связываются только взаимными правами и обязанностями». Из этого ясно, что если в подобного рода акте «первоначальное соглашение так же, как в договоре, истекает из свободной воли лиц», то устанавливаемые «им отношения не суть договорные. Это не отношения самостоятельных воль, связанных взаимными правами и обязанностями, а единение воль, подчиняющее отдельные лица целому. Поэтому и самый акт по своему содержанию является не договором отдельных лиц между собою, а постановлением соединенных воль, которые, образуя единое самостоятельное целое, ... составляют народ, облеченный верховною властью».

5. Об условиях, необходимых для утверждения в обществе государственной власти. Как считал Б.Н. Чичерин, эти условия бывают частично фактическими, частично юридическими. Прежде всего «фактически тот, кто обладает наибольшею силою, естественно становится во главе государства. Однако фактическая сила недостаточна для утверждения» государственной власти «как постоянного и прочного учреждения». Государственная власть должна быть законной, а не только фактической. При этом она «может сделаться законною или по воле граждан, или по требованию общего блага».

Воля граждан становится выражением воли государства «там, где нет другой власти, опирающейся на положительный закон». В таких случаях «воля граждан может дать юридическое освящение фактической власти» или по собственному почину установить новую. «На этом основано утверждение властей, возникших из переворотов, всеобщею подачею голосов». В самом деле, «при государственных переворотах ... власть принадлежит народу, ибо он остается единственным представителем государства» ввиду отсутствия «положительного закона», равно как и власти, его устанавливающей. Аналогичным образом обстоят дела «при пресечении династий».

Вместе с тем «фактическая власть может сделаться юридическою и помимо явно выраженной воли граждан, во имя общего блага». Даже случайная власть требует повиновения для «общественной пользы; таковы временные правительства». Здесь повиновение требуется ради «сохранения порядка в данную минуту. Но государство есть союз постоянный и как таковой требует прочного порядка. Если фактическая власть успела утвердить законный порядок в государстве и прочным образом установить повиновение, то тем самым она доказала свое соответствие государственной пользе ... Изданный ею закон ... получает силу во имя общего блага», и через это сама власть, им определяющаяся, приобретает законность. Таким образом, время делает незаконное обладание политической властью «законным в государственном праве так же, как и в частном, где собственность приобретается давностью».

6. О неограниченности государственной власти и ее нравственной силе. В государстве, отмечал Б.Н. Чичерин, «верховная власть ... неограниченна ... Это полновластие ... существует при всяком образе правления, ибо неразлучно» с самим «существом государства как верховного союза». Однако некоторые государствоведы и юристы придерживаются иного мнения.

Одна их группа ограничивает верховную государственную власть «прирожденными правами человека». Например, подобным «было учение мыслителей XVIII в., которые в государстве видели договор свободных лиц, заключенный единственно» для охраны свободы и права. «Естественная свобода и проистекающие из нее права казались им святынею, которой государство не может касаться». Это признавалось в знаменитой «Декларации прав человека и гражданина», провозглашенной во время Великой французской революции. Но такое воззрение «не выдерживает критики. Все права членов государства суть права гражданские, определяемые положительным законом, а закон» устанавливается верховной «властью, которая является таким образом верховным судьею всякого права». В самом деле, если взглянуть на права человека, то становится ясно, что «нет ни одного, которого бы закон не мог ограничить или даже уничтожить» в конкретном случае. В частности, «первое из всех прирожденных прав, личная свобода, подлежит многочисленным ограничениям ... во имя чужой свободы и общественной пользы. И судьею этих ограничений может быть только сам закон как высшее начало, а не подчиненное ему лицо». Действительно, «за преступление или даже просто по подозрению человека сажают в тюрьму. Преступника можно держать даже в пожизненном заключении. Из зараженного места запрещают выходить. Сумасшедшего, пьяного лишают свободы во имя общественной пользы. Другое право есть собственность. Она подлежит налогам, регалиям, экспроприации. Свобода мысли и совести во внешних своих проявлениях, которые одни подчиняются действию власти, ограничивается запрещением вредных учений. Никакое государство не может терпеть проповеди восстания; не терпятся секты вроде скопцов. Наконец, государство имеет право» на саму жизнь человека. «Преступник подвергается смертной казни». И «притом государство не в этом одном случае располагает жизнью граждан. На войне оно требует от всех», чтобы они «подвергали опасности свою жизнь для общей защиты». Итак, «нет ни одного человеческого права, которое было бы безусловно неприкосновенным. Определение прав зависит от воли государства, которое имеет в виду не только свободу лиц, но и общее благо ... Поэтому полное ограждение личных прав возможно единственно через то, что лица сами становятся участниками власти. Высшее обеспечение состоит в том, что ... граждане участвуют как в установлении закона, так и в суде, то есть полное юридическое обеспечение личных прав заключается в правах политических». Отсюда те народы, которые ставят себе задачей развитие и охрану «личного права, дают гражданам участие в государственной власти. В этом состоит существо прав политических».

Другая группа ученых признает «то же ограничение» государственной власти, но «в более широкой форме. Над положительным законом они воздвигают закон естественный» и заявляют, что с последним «верховная власть всегда должна» сообразовываться. «Но в государстве действует не естественный закон, подлежащий самым разнообразным толкованиям, а положительный, обязательный для всех. Единственный законный и обязательный толкователь естественного закона в приложении к данному обществу» есть верховная государственная власть. «И все обязаны подчиняться ее толкованию. Притом она может и уклоняться от отвлеченных требований естественного закона во имя общего блага, которое для государства есть высший закон».

Третья группа теоретиков политики ограничивает верховную власть государства «началами общего блага или государственной цели». По этой концепции «государственная власть может повелевать только во имя общего блага» и не должна «выходить из этих пределов. Но общее благо по существу своему есть начало изменчивое и еще более подверженное колебаниям и толкованиям», чем «естественный закон. Здесь опять верховная власть является единственным законным судьею того, что требуется общим благом. Каждый может думать, что он хочет, но каждый обязан свое личное толкование подчинить сознанию государства, выраженному верховною властью», которая есть высший судья «своих прав и обязанностей».

Из неограниченности верховной власти государства вытекает, что восстание против нее как таковой «никогда не может быть правом». С юридической точки зрения, оно является «только фактом, нарушающим право, то есть преступлением. Поэтому восстающие против верховной власти всегда наказываются справедливо, ибо они нарушают право в самом высшем его проявлении. Тем не менее такое нарушение права не всегда может быть безусловно осуждено». Если верховная власть не обладает юридическими границами, то ей присущи «границы нравственные. И хотя юридически она сама остается судьею своих поступков, ... однако есть крайние случаи, когда выступление из всяких нравственных границ со стороны власти если не оправдывает юридически, то нравственно извиняет восстание». Вот почему иногда «подобные восстания поддерживались даже законными правительствами. Таково было, например, восстание греков против Оттоманской Порты».

Правда, восстания или «революции можно рассматривать и с точки зрения общественной пользы». Как исторические факты они могут влечь за собой «полезные или вредные последствия для народа ... Значение революций можно обсуждать с разных сторон. Но каково бы ни было суждение, юридическая точка зрения остается непоколебима. Они могут быть полезны или вредны, нравственны или безнравственны. Но правомерны они никогда не могут быть. Возмущение против верховной власти не может быть правом».

По-другому «ставится вопрос при восстании против власти ограниченной, когда она выходит из пределов, поставленных ей законом, например, когда в ограниченной монархии король нарушает конституцию. Примеры подобного рода представляют обе английские революции ... Сюда же относится и отложение Североамериканских Штатов от Англии. Здесь сама власть нарушает право, а потому восстание есть только средство защиты. Однако и тут уважение к общему благу требует по возможности воздержания от употребления силы. Народ, которого права нарушаются, имеет несомненно право восстать во имя закона. Но общее благо налагает на него нравственную обязанность испытать все средства для восстановления законного порядка», прежде чем «прибегнуть к оружию, ибо низвержение законной власти во всяком случае производит глубокое потрясение в государстве».

Наконец, «может быть поставлен вопрос о праве восстания или сопротивления в случае уступки области одним государством другому». Такой «вопрос не может практически возникнуть» в условиях «войны, ибо, если бы область имела возможность защищаться, то ... не была бы уступлена. Вопрос возникает, когда область уступается добровольно, по политическим соображениям». В этих случаях, когда население уступленной территории не соглашается с ее передачей иной стране и берется «за оружие, чтобы отстоять свою независимость», подобное восстание «нельзя было бы назвать возмущением против верховной власти». Ведь прежняя власть, «уступая свои права, лишается их, а новая власть еще не приобрела» законных полномочий. «Здесь вопрос, за отсутствием высшего судьи, решается только силой».

По словам Б.Н. Чичерина, нравственная сила государственной власти состоит в том, что последнюю «добровольно признают и охотно ей подчиняются. Эта нравственная связь, соединяющая правителей и подчиненных, составляет самую крепкую и надежную опору власти. Но вынудить ее нет возможности: она заслуживается, а не вынуждается. Для того, чтобы эта связь могла сохраняться, надобно, чтобы сама власть следовала предписаниям нравственного закона. Требуя от подчиненных уважения к установленным властям, нравственный закон ... требует и от последних, чтобы они добросовестно исполняли свои обязанности и управляли не в личных своих интересах, а в видах общего блага, воздавая каждому должное, уважая права подвластных и устраняя произвол и притеснения ... Правительства, которые хотят заставить подданных быть нравственными, тем самым подают пример безнравственности, ибо они извращают нравственный закон, делая его принудительным». Речь, в частности, идет о религиозных гонениях. «Такого рода политика не только возбуждает против себя притесняемых, но восстанавливает против правительства все благородные умы. Она разрушает нравственную связь между правительством и подданными».

7. О социальной структуре политически организованного общества и вытекающем из нее требовании к форме правления. «Общественные классы, - утверждал Б.Н. Чичерин, - могут быть весьма разнообразны. Они строятся и на количественных, и на качественных определениях. Каждое специальное занятие или интерес и каждая ступень в пределах одного и того же занятия могут быть основанием для образования известного класса».

Прежде всего «в экономическом отношении ... общество разделяется на богатых и бедных», а средний класс связывает «противоположные крайности ... В нормальном его развитии заключается истинное разрешение социального вопроса, возбуждаемого борьбою классов. Это развитие является естественным плодом экономической свободы».

В целом зажиточные классы есть вместе с тем и образованные классы, ибо «развитие ума требует досуга и средств». Этим определяется различие призвания зажиточных и бедных классов: первые «предаются умственному труду», вторые – «труду материальному ... Материальный труд всегда составлял и будет составлять призвание огромного большинства человеческого рода, а умственный труд всегда составлял и будет составлять призвание руководящего меньшинства ... Но классы, которых призвание состоит в материальном труде, никогда не могут иметь такого умственного развития, как те, которые призваны к умственному труду ... Высшее образование требует такого количества умственного труда, которого не в состоянии дать» человек, зарабатывающий себе на жизнь физическими усилиями. Естественно, что в народной «массе образование стоит на самом низком уровне, а потому здесь важнейшее значение получают имущественные отношения. По различию недвижимой и движимой собственности тут главным составным элементом являются мелкие землевладельцы и мелкие капиталисты. Но к ним примыкает многочисленный класс людей, живущих исключительно работою своих рук. Таковы пролетарии, которых имущественное положение и умственное развитие стоят на самой низкой ступени».

Образованность людей не увеличивается прямо пропорционально росту их материальной обеспеченности. «Образование не передается из рода в род, как имущество. Для усвоения его требуется собственный труд. Поэтому оно достигает высшей степени там, где с достатком соединяется труд, а это именно то, что имеет место в средних классах. Богатство избавляет от труда, вследствие чего на вершинах общества нередко встречается скудость умственного развития. Противодействием этой естественной наклонности могут служить только живые политические интересы, которые требуют высшего умственного развития и составляют могучую приманку для людей, обладающих значительным достатком. Без этого последние ограничиваются покойным наслаждением приобретенными без труда материальными благами и стремятся лишь к удовлетворению своего тщеславия ... Средние классы, напротив, будучи достаточно обеспечены для того, чтобы не находиться под гнетом материальной нужды», тем не менее «должны ... трудом пробивать себе дорогу к высшему положению. От них поэтому всегда и везде исходит умственное движение».

Казалось бы «всего естественнее, что в союзе лиц, соединяющихся для общих целей, верховная власть должна принадлежать совокупности этих лиц. На этом основано учение о народовластии, которое признает, что верховная власть в государстве неотъемлемо принадлежит народу и он всегда может располагать ею по своему усмотрению. Но такой взгляд противоречит истинной природе государства. Оно уподобляется простому товариществу, между тем как ... имеет совершенно иной характер и иное значение. В товариществе нет верховной власти, а есть только соглашения, в которые лица вступают добровольно. Кто не хочет подчиняться общему решению, тот из товарищества выходит. Государство же представляет» собой «не простое собрание лиц, а организованное целое, облеченное полновластием над членами».

Несомненно, что «носителем верховной власти может быть и совокупность граждан. Таково начало демократии. Но это отнюдь не единственная правомерная и даже не высшая форма государственного устройства. Если руководящим началом в устроении верховной власти должна быть» сама «идея государства, то этой идее не соответствует предоставление верховной власти большинству, то есть наименее образованной части общества. Здесь совершенно устраняется начало способности, между тем как оно в устройстве власти должно иметь преобладающее значение, ибо быть представителем целого и управлять его действиями есть высшее общественное призвание, для исполнения которого требуется и высшая способность». Поэтому в государстве «основное требование состоит в том, чтобы владычествовали образованные классы, которые одни обладают способностью ясно понимать и обсуждать политические вопросы. А так как образованные классы суть, вообще, зажиточные классы и соединение достатка с образованием составляет высшую гарантию привязанности к общественному порядку», то недемократические «образы правления», при которых политическая власть принадлежит высокообразованным состоятельным людям, «имеют такое же», как демократия, «и даже большее право на признание. Если же нельзя считать демократию единственным правомерным государственным устройством, то учение о народовластии теряет» под собой «всякую почву».

Более того, «демократия отнюдь не может считаться конечной целью человеческого прогресса. Она может служить разве только переходною ступенью политического развития. Таковою она была в древности; таковою, без сомнения, она должна оказаться и в новое время. Если в современном мире она является преобладающею, то это не означает, что так всегда должно быть. Основанное на изучении истории убеждение в совершенствовании человеческого рода заставляет, напротив, думать, что за периодом демократического развития неизбежно последует реакция во имя более разумного отношения общественных элементов. Как переходная ступень в историческом процессе демократия играет свою весьма существенную роль в политической жизни народов и в этом отношении заслуживает» некоторого сочувствия. «Но по идее это все-таки форма низшая. Там, где она становится прочною, где она вполне сливается с народным сознанием», демократия «обнаруживает одностороннюю ограниченность народного духа, а никак не возведение государственной жизни на высшую ступень». Все это объясняется именно тем, что «демократия есть по существу своему политическая форма, в которой верховная власть вручается наименее образованной части общества», а потому наименее способной «сознавать и осуществлять государственные цели».

Согласно представлениям Б.Н. Чичерина, сказанное дает возможность сделать два вывода. Во-первых, «в естественном движении общественных сил и в проистекающем из них» социальном строе значение лиц физического труда «должно быть наименьшее ... Рабочие классы, бесспорно, являются силой, ибо они составляют массу. Но при нормальном отношении общественных элементов эта масса должна стоять внизу, а не наверху. Когда же нищей и невежественной толпе говорят, что она теперь» ничто, «а должна быть всем, и она, увлекаясь этой проповедью, льстящею ее страстям, идет на разрушение всего существующего общественного строя, то подобное явление представляет» собой «величайшую опасность, какая может грозить человеческим обществам. Кроме разрушения и хаоса, из этого ничего не может выйти».

Во-вторых, «присвоение верховной власти теми или другими лицами как представителями государства ... зависит от реальных условий государственной жизни. По идее, требуется высшая способность, но в действительности эта способность может принадлежать тем или другим элементам», которые историей ставятся «во главе государства». Другое дело, что естественные руководители всей массы его граждан «суть средние классы, в которых достаток соединяется с образованием и трудом. И тут различаются классы средних землевладельцев, средних капиталистов и затем многочисленные так называемые либеральные профессии ... , составляющие умственное зерно средних классов»: техники, ученые, художники, медики, адвокаты. «Из них выходит умственная аристократия, и они являются главными двигателями ... прогресса. При правильном развитии общественных элементов эти профессии составляют источник более или менее значительных доходов, а потому здесь достаток соединяется с образованием. Но нередко в этом классе оказывается избыток, не находящий приложения своих сил. Отсюда происходит так называемый умственный пролетариат ... Он представляет» собой «серьезную опасность для общества», ибо «вследствие ненормальности своего положения умственный пролетариат охотно воспринимает утопические теории и является» вождем «масс в их стремлении к разрушению существующего строя». Ненормальность его положения «проистекает оттого, что на умственную работу мало спроса, а это бывает именно в странах бедных, где нет достаточно капиталов для ее вознаграждения. Нормальное развитие общества состоит в том, что умножение богатства идет в уровень с расширением образования. Где эти два основные фактора общественной жизни не находятся между собою в правильном отношении, там неизбежно ощущается разлад, и в обществе происходят прискорбные, а иногда опасные явления. Именно к этому разряду принадлежит развитие умственного пролетариата».

8. О политическом идеале. По мнению Б.Н. Чичерина, политический идеал «состоит в гармоническом соглашении тех двух противоположных элементов, из которых слагается общежитие: личности и общества ... Поэтому не может быть идеалом ни чистый индивидуализм, отрицающий всякую общественную власть, каковым представляется учение анархистов; ни социализм, всецело поглощающий лицо в обществе. Это две противоположные ветви, выросшие из одного корня, но одинаково основанные на полном непонимании человеческой природы и свойств общежития. Оба являются продуктами бессмысленного отрицания. Идея гармонического соглашения элементов всегда лежит посредине между крайностями. И тут один элемент может преобладать над другими; в этом выражаются исторические особенности народов. Но чем более тот или другой элемент подавляется, тем более общественный быт удаляется от идеальных начал и тем более восстановление или водворение недостающего составляет существенную потребность развивающегося общества».

9. О классификации форм правления на правильные и извращенные. Б.Н. Чичерин писал, что, «кроме трех правильных образов правления, Аристотель принимает еще извращенные. Это разделение основано на различии целей: в одних цель составляет общее благо, в других - частная польза правителей. Извращение монархии есть тирания, извращение аристократии - олигархия. Демократию же Аристотель признает извращением политии. Полибий, следуя тому же разделению, считает извращением демократии охлократию, название, которое осталось в науке. Однако извращенные образы правления нельзя признать особенными формами государственного устройства. Всякое правление может быть хорошо или дурно, смотря по тому, как оно действует. Чаще всего оно представляет» собой «смесь хороших и дурных качеств. Но пока учреждения остаются те же, пока субъект верховной власти не меняется, образ правления» сохраняется тот же. «Начала для разделения государственных форм следует искать в различном устройстве верховной власти, а не в том, как она действует, что подлежит самым разнообразным толкованиям и не дает никакого твердого мерила».

Вот почему «и деспотию нельзя признать за образ правления», отличный от монархии, несмотря на «авторитет писателей, поддерживающих это разделение. В том виде, как оно принимается, деспотия представляет» собой «только извращение неограниченной или чистой монархии; в обеих субъект верховной власти один и тот же». Сами последователи такого разделения не согласны насчет признаков, определяющих различие монархии и деспотии. «Монтескье, для которого оно составляло выдающуюся черту его учения, полагал его в том, что в монархии существуют посредствующие тела, через которые идет деятельность монарха, а в деспотии правитель не сдерживается ничем». Другие, как, например, Шталь, «полагают различие в независимости судебной власти, третьи - в признании прав за подданными; последнее мнение принадлежит Блунчли. Становясь на эту точку зрения, можно сказать вообще, что чистая монархия отличается от деспотии тем, что в первой верховная власть действует путем закона и граждане имеют права, тогда как в последней оба эти элемента уничтожаются перед верховною властью. Но во всяком случае закон и здесь, и там в руках монарха, следовательно, ограничения для него не обязательны. Нет деспотического правления, в котором бы не существовало постоянных законов и учреждений» и где «бы подданные не имели прав, хотя эти права могут часто нарушаться. А с другой стороны, история показывает, что и в монархиях с посредствующими телами правители часто действуют произвольно, потому что имеют на то возможность». Таким образом, «юридического различия» здесь нет. «Все, что можно сказать, это то, что чем менее монарх действует путем закона и чем менее уважаются права граждан, тем более правление приближается к деспотии».

К тому же если под именем деспотии понимать злоупотребление властью, то «она не ограничивается монархической формой» государства. «В самых демократических республиках может существовать деспотизм большинства или господствующей партии. И этот деспотизм гораздо ужаснее всякого монархического гнета, ибо он чувствует» меньше «сдержек и не только давит сверху, но охватывает свои жертвы со всех сторон и во всех углах».

10. О парламентском правлении. Как заметил Б.Н. Чичерин, «противоположные партии, хотя и враждующие друг с другом, ... могут сменять одна другую в правлении. И это служит ко благу государства», ибо через такие перемены «осуществляются различные его задачи при постоянном контроле противников ... Именно на этом основано парламентское правление». В нем «чуждый всяких частных целей» глава государства должен «играть роль посредника между противоположными элементами общества ... , имеющими в виду преимущественно свои собственные интересы. От него главным образом зависит возможность соглашения самостоятельных в своей сфере властей, и это составляет самую высокую его задачу».

Однако «даже парламентское правление не ограждает подданных от беззаконий. Оно отдает правительственную власть в руки господствующей партии. Но где ручательство, что в интересах этой партии правительство не выступит из пределов закона? Необходимы гарантии. Их может дать только судебная власть. Она не вправе отменять незаконные постановления или распоряжения правительства. Это не входит в область ее полномочий. Но она может отказать им в исполнении при столкновении с правами граждан. Это и есть обыкновенный случай. Правительство со своими требованиями обращается к гражданам. Если последние отказывают ему в законном повиновении», то «оно преследует их судом. Если же оно употребляет насилие, то гражданам», со своей стороны, «предоставляется право прибегать к защите суда. Без этого немыслимо установление законного порядка в государстве. Таким образом, отношения управления к закону сводятся к отношению его к суду. Последний является окончательною сдержкой в области исполнения. Отсюда коренное требование разделения этих двух отраслей».

11. О централизации и местном самоуправлении в государстве. «Централизация, - считал Б.Н. Чичерин, - ... есть управление делами из общего центра. Противоположно централизации местное самоуправление, то есть самостоятельное управление местными делами» представителями отдельных частей государства. «Когда говорят, что в известном государстве вовсе нет централизации, а все основано на местном самоуправлении, то это не более как преувеличение». Причем самый существенный вопрос относительно соотношения централизации и самоуправления в конкретном государстве заключается в том, «имеют ли представители местности только право решать дела с возложением исполнения на правительственные органы» или же они обладают своими собственными исполнительными структурами, заведующими предоставленными им делами. Только в последнем случае «устанавливается самоуправление в истинном смысле».

Органам самоуправления могут быть вверены функции, «принадлежащие собственно к ведомству центральной власти», а именно сбор государственных податей, взыскание повинностей, исполнение законов и распоряжений правительства. В результате «местные общественные власти становятся вместе с тем исполнительными органами правительства». Это предполагает усиление централизации, ибо правительство обращается к структурам самоуправления со «своими требованиями и подвергает их ближайшему контролю и руководству». Отсюда ясно, что ограничением компетенции органов самоуправления чисто местными делами обеспечивается их самостоятельность.

Централизация проявляется в государстве в передаче «местных дел на решение или утверждение центральной власти», так что «чем больше» таких дел поступает на рассмотрение «центральной власти, тем сильнее централизация». Она, в частности, включает, во-первых, назначение центром местных властей и утверждение им выборных должностных лиц, во-вторых, надзор из центра «за местными властями ... посредством отчетов, ревизий, объезжающих инспекторов, наконец, посредством правительственных властей, постоянно находящихся на местах»; в-третьих, «направление местной деятельности из центра посредством обязательных постановлений, инструкций и предписаний».

Проблема соотношения централизации и местного самоуправления «не разрешается простым требованием, чтобы правительство как можно менее вмешивалось в местные дела». Так, централизация выступает «самым сильным орудием объединения. Без нее невозможно обойтись там, где нужно сильнее прикрепить известные области к центру или действовать против могучего класса, враждебного государственному порядку». Не случайно в европейских государствах «централизация ... возникла именно из борьбы королей с феодальным строем». К тому же «централизация может служить гражданам гарантиею против произвола и притеснений местных властей. Непричастная мелким столкновениям провинциальной жизни, центральная власть, вообще, беспристрастнее и шире смотрит на вещи. Нет ничего невыносимее местного деспота, на которого нет суда».

12. О пределах повиновения граждан государственной власти. Как утверждал Б.Н. Чичерин, «первая личная обязанность гражданина есть повиновение ... Но это повиновение не есть подчинение произволу, а подчинение закону. Верховная власть издает законы, определяющие как права и обязанности различных властей, так и права и обязанности граждан. Повиновение держится в установленных законом пределах: это повиновение законное ... Когда известная ограниченная власть или даже отрасль верховной власти преступает назначенные ей законом пределы, обязанность повиновения прекращается. Никто не обязан повиноваться власти, которая действует без законного права или без тех форм, которые закон требует для того, чтобы приказание имело законную силу».

Однако «пределы власти ... не всегда ... точно и ясно обозначены законом ... Власть, требующая повиновения, может действовать в уверенности», что она соблюдает правовые нормы, а гражданин станет придерживаться противного мнения. Если же по всякому сомнительному вопросу каждое лицо «будет считать себя вправе сопротивляться власти, то водворится анархия». Поэтому в подобных затруднительных ситуациях гражданин должен вообще, исключая крайние случаи нужды, оказать повиновение соответствующему должностному лицу, а затем подать жалобу на действия последнего.

Что же касается неповиновения граждан государственной власти, то оно может быть простое, то есть пассивное, а также деятельное, предполагающее употребление силы. Простое неповиновение, как правило, «не наказывается уголовным законом, а влечет за собою только принуждение» к предписанному государством поведению. Причем «требование законного порядка состоит в том, чтобы все» такого «рода дела ведались судом. Это составляет важнейшую гарантию для граждан». Деятельное же неповиновение заключается либо в насильственном сопротивлении, либо в открытом восстании. «Первое касается отдельных лиц и случаев. Второе составляет совокупное действие. Насильственное сопротивление незаконным требованиям является последствием начала законного повиновения, лишь бы оно не переходило в обратное насилие». Открытое же восстание оправдывается лишь «правом нужды, когда правительственная власть, преступая свои права, ниспровергает законный порядок».

Особо важное значение для обеспечения стабильности политического строя в государстве имеет правильное решение вопроса о пределах подчинения командам граждан, состоящих на военной службе. В этой связи Б.Н. Чичерин отмечал, что «войско, как и всякая другая часть государства, не может стоять вне закона ... Военная присяга не должна противоречить общей присяге, в силу которой все граждане обязываются не нарушать законов и уважать установленные власти». Вот почему «если граждане восстают во имя конституции, то восстание частных лиц во всяком случае есть нарушение закона, а потому войско обязано его укротить. Против беззаконных действий правительства должно действовать законными средствами, а не возмущением. Но ... если войско употребляется правительственною властью для низвержения народного представительства, то обязанность повиновения прекращается, ибо войско, наравне со всеми гражданами, обязано уважать законом установленные власти». Ему следует «подавить восстание против законных властей, но оно не вправе ниспровергать» сами власти.

13. О понятии гражданского общества. По воззрениям Б.Н. Чичерина, «гражданское общество» или просто общество в отличие от государства «есть совокупность частных отношений между лицами, управляемых гражданским или частным правом». Причем здесь право устраивает «только формальную сторону общежития. Содержание его составляют определяемые правом интересы, материальные и духовные», ибо «при общении людей ... возникает живое взаимодействие интересов», которому правом устанавливаются границы.

Б.Н. Чичерин считал, что формулирование понятия гражданского общества «было одною из самых плодотворных мыслей Гегеля. Этим обозначался целый ряд явлений, имеющих свой специальный характер и управляемых особыми нормами права». Более того, для юриста это понятие, предполагающее отличие гражданского общества от государства, «составляет, можно сказать, азбуку его науки, без которой нельзя сделать в ней ни единого шага». Ведь «признать, что общество есть только часть государства, а не самостоятельная область явлений, значит признать, что гражданское право есть часть государственного, чего, конечно, ни один юрист допустить не может. Если же общество есть самостоятельная область явлений, управляемых особыми нормами права, то нет сомнения, что эти явления должны быть предметом самостоятельного изучения, а потому и отдельной отраслью науки». К тому же признанием самостоятельности гражданского общества от государства «разрешается ... вечно продолжающийся спор между индивидуализмом и централизмом в общественной жизни. На индивидуализме зиждется гражданское общество, централизм составляет принадлежность государства. Разделение этих двух областей дает каждому» из упомянутых «начал подобающее ему место». Наконец, самим признанием самостоятельности гражданского общества человеческая личность, ее свободы и права ограждаются от поглощения государственным целым.

14. О вмешательстве государства в область частной деятельности граждан. В соответствии с представлениями Б.Н. Чичерина, такое вмешательство «составляет исключение, которое оправдывается только особыми обстоятельствами». Оно может иметь место, как правило, в четырех типичных ситуациях.

Во-первых, там, где частная деятельность способна наносить вред обществу. Здесь государство действует либо предупреждая, либо пресекая ущерб. «В обоих случаях издаются правила, определяющие границы и условия деятельности». Но если «в системе предупреждения требуется предварительное разрешение правительства», которое заранее удостоверяется, что все предписанные законом нормы соблюдены, то для системы пресечения характерна свобода действий, которые пресекаются, «как скоро нарушены постановленные условия». Иными словами, первая система «основана на желании отвратить зло, вторая - на уважении к свободе граждан».

Обыкновенно государственные органы должны предупреждать вред прежде всего, «когда он неисправим». Так, «при установлении правил об устройстве пароходов в видах безопасности необходимы предварительный осмотр и разрешение, ибо поздно для преследования виновных дожидаться гибели пассажиров». Кроме того, «предварительное разрешение требуется там, где большие затраты могут быть уничтожены вследствие неисполнения всех требующихся условий». Это, например, случается при постройке «фабрики в ... месте, где ей не следует быть». Наконец, применение системы предупреждения вреда «требуется ... при недостаточности контроля со стороны самих заинтересованных лиц либо по недостатку сведений, либо при недостатке конкуренции. Отсюда необходимость предварительных испытаний для медиков, аптекарей, архитекторов; отсюда предварительный осмотр частных ... железных дорог». В остальных случаях, когда частная деятельность способна нанести ущерб обществу, государственным органам надлежит прибегать к системе его пресечения.

Во-вторых, государственное вмешательство нужно, если частная деятельность «недостаточна для удовлетворения общей потребности, а потому нуждается в содействии или возбуждении». При этом государственными органами «могут приниматься меры прямые и косвенные». Первые представляют собой положительные предписания, направляющие усилия граждан. Примером является «меркантильная система в промышленной области», когда правительство берет на себя всякую инициативу и выступает в качестве всеобщего опекуна. Косвенные же меры состоят «в различных выгодах, предоставляемых известной отрасли с целью привлечь к ней частную деятельность». Эти выгоды заключаются в помощи, наградах, льготах, наконец, в устранении или стеснении конкуренции, в особенности иностранной. Такого рода поощрения «полезны или вредны, смотря по обстоятельствам. Всякое стеснение деятельности или предоставление преимуществ одним перед другими само по себе есть зло и всегда совершается за счет кого-либо. Даже устранение иностранной конкуренции оплачивается потребителями, которые принуждены необходимые им вещи покупать дороже. Только весьма крупные выгоды, проистекающие отсюда для целого общества», способны уравновесить порождаемые указанными мерами частные убытки.

В-третьих, вмешательство государственных органов необходимо, когда польза всего государства «требует общей системы или общего направления деятельности». Так, при устройстве городов устанавливаются «известные правила для построек и стоков, ибо все это должно входить в общую систему». С аналогичной целью «предписываются также правила езды по улицам».