ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ 1815-1825 ГОДОВ

 

Творчество основоположника русского романтизма В. А. Жуковского идейно претворило новую страницу в истории отечественной литературы, которая в значительной степени определялась общественной обстановкой послевоенных лет.

Патриотический подъем, возникший во время военных событий 1812 года, осознание особой роли народа в жизни государства, усиливающееся осуждение существующих порядков и распространение свободолюбивых идей способствовали политизации общественной жизни и литературы. Позднее И. И. Пущин назовет этот период «политической эпохой русской жизни».

Политическая направленность общественных интересов, проникая в литературную среду и сочетаясь с романтическими тенденциями, выражалась в вольнолюбивых мотивах творчества ряда поэтов и писателей 1815-1825 годов, в тематике журнальных публикаций, в образовании литературных обществ, в которых обсуждались все волнующие вопросы современности. Литературная жизнь сочетается с жизнью общественной, становится ее фактором. Особенно ярко это проявилось в деятельности таких литературных обществ, как «Арзамас», «Зеленая лампа», «Вольное общество любителей российской словесности». Первым из них был «Арзамас», возникший в 1815 году в ходе литературной дуэли между Шаховским, приверженцем «Беседы» Шишкова, и Жуковским. Мысль о создании дружественного литературного кружка зародилась еще раньше. В 1814 году Жуковский писал Воейкову о желательности подобного объединения и среди предполагаемых участников называл Вяземского, Батюшкова, Уварова, Дашкова и др. Поводом к оформлению кружка послужили написание и постановка Шаховским, ярым «беседчиком», комедии «Липецкие воды, или Урок кокеткам», в которой под видом поэта Фиалкина был выведен Жуковский. На спектакле присутствовал поэт с друзьями, и когда Фиалкин заговорил стихами Жуковского, зрители стали обращать на него насмешливые взгляды. «Можно вообразить себе положение бедного Жуковского! — писал в своих воспоминаниях Вигель. — Можно представить удивление и гнев вокруг него сидящих друзей! Перчатка была брошена; еще кипящие молодостью Блудов и Дашков спешили поднять ее». Для отпора «беседчикам» было решено создать особое литературное общество «безвестных любителей словесности». «Арзамас» пародировал в своей структуре организационные формы «Беседы» с царившей в ней служебно-сословной и литературной иерархией. В «Арзамас» вошли лица сугубо частные, имена их признавались несущественными и взамен давались прозвища: сам Жуковский, избранный секретарем общества, был наречен Светланой, А. Тургенев получил имя Эолова арфа, серьезный сдержанный Дашков был прозван Чу (предостерегающее междометие), пылкий и темпераментный Блудов — Кассандрой, Вигель за характерный острый профиль получил прозвище Ивиков журавль и т. п.

Первое заседание общества состоялось в доме С. Уварова на Малой Морской, 21. В библиотеке хозяина за длинным столом собрались Жуковский, Вяземский, Блудов, Дашков, Вигель, А. Тургенев. В дружеской обстановке, среди веселья и оживленных споров были подписаны предварительные правила «Арзамаса», в составлении которых деятельное участие принимал Жуковский. Поэт изобрел особый шутливый ритуал приема в общество. По примеру парижской Академии будущий член должен был произносить похвальную речь покойному предшественнику. Так как члены «Арзамаса» были признаны бессмертными, то в качестве «покойника» выбирался кто-либо из здравствующих «беседчиков». Затем был изобретен и довольно сложный последующий церемониал. Так, например, прием в члены «Арзамаса» Василия Львовича Пушкина сопровождался целым рядом испытаний: «Пушкина ввели в одну из передних комнат, положили на диван и навалили на него шубы всех прочих членов», это так называемое «шубное пренье» было первым испытанием». Второе испытание состояло в том, что лежа под ними, он должен был выслушать чтение целой французской трагедии какого-то безвестного автора. «Потом с завязанными глазами водили его с лестницы на лестницу и привели в комнату с кабинетом. Кабинет, в котором все члены были ярко освещены, а эта комната оставалась темной и отделялась от него оранжевой, огненной занавеской. Здесь развязали ему глаза — и представилось ему посередине чучело огромное, безобразное, устроенное на вешалке для платья. Пушкину объяснили, что это чудовище означает дурной вкус, подали ему лук и стрелы и велели поразить чудовище. Василий Львович (надобно вспомнить его фигуру: толстый с подзобком, задыхающийся и подагрик) натянул лук, пустил стрелу и упал, потому что за занавеской был скрыт мальчик, который в ту же минуту выстрелил в него из пистолета холостым зарядом и повалил чучело».¹⁹ Правда, таким образом принимали только добродушного В. Л. Пушкина.

Многое в этом литературном содружестве носило шутливо-игровой характер. В воспоминаниях графини А. Д. Блудовой общество характеризуется как «веселый кружок арзамасский». Вторил ей и Вигель в своих воспоминаниях: «С каждым заседанием становился он веселее, за каждой шуткой следовали новые, на каждое острое слово отвечало другое».²⁰ Но наряду с шутливо-пародийными заседаниями и веселыми ужинами, на которых неизменно подавался жареный гусь из Арзамаса (этот город в то время ими славился), на собраниях общества читались и обсуждались новые произведения его членов. «Арзамас» стал, по словам Вяземского, школой «литературного товарищества», центром передовой русской литературы. Расширяется его состав. Вслед за дядей был принят А. С. Пушкин, несколько позднее — М. Ф. Орлов, Н. И. Тургенев, Н. М. Муравьев, К. Н. Батюшков. Под влиянием Вяземского усиливается дух борьбы с косностью и рутинерством, как литературным, так и общественным. Цель общества была определена Пушкиным как стремление «Глухого варварства начала Сатирой грозной осмеять». Пародии, эпиграммы, насмешливые послания стали способами обличения. Однако жизнь неумолимо вторгалась в литературные дискуссии «веселого кружка арзамасского». В дневнике Николая Тургенева появилась запись: «Третьего дня был у нас «Арзамас». Нечаянно мы отклонились от литературы и стали спорить о политике внутренней. Все согласны в необходимости уничтожить рабство».²¹ Далее от разговоров попытались перейти к делу. На одном из заседаний М. Ф. Орлов «с горечью заметил, — рассказывает Вигель в своих воспоминаниях, — что превосходные дарования наши остаются без всякого полезного употребления. Дабы дать занятие уму каждого, предложил он завести журнал, коего статьи новостью и смелостью идей пробудили бы внимание читающей России». Кроме того, он предполагал расширить круг деятельности общества и увеличить количество членов его, создав периферийные филиалы. Однако предложения Орлова встретили оппозицию умеренной части общества в лице Блудова, «...с этого времени, — повествует дальше Вигель, — заметен стал совершенный раскол: неистощимая веселость скоро прискучила тем, у кого голова была полна великих замыслов, тем же, кои шутя хотели заниматься литературой, странно показалось вдруг перейти от них к чисто политическим вопросам».²² В результате происшедшего раскола Арзамас «тихо заснул вечным сном».

Другим литературным обществом, возникшим в Петербурге в 1819 году, была «Зеленая лампа». В основе общества, так же как в Арзамасе, находился дружеский литературный кружок, собиравшийся на квартире Никиты Всеволожского (угол канала Грибоедова, бывш. Екатерининского, и Театральной пл.). Общество насчитывало около двадцати членов: Н. В. Всеволожский, Я. Н. Толстой, Ф. Н. Глинка, С. П. Трубецкой, А. Д. Улыбышев, А. А. Токарев, Н. И. Гнедич, В. В. Энгельгардт, А. С. Пушкин и др. Бывали А. А. Дельвиг, Л. С. Пушкин (брат поэта), П. П. Каверин. Время для дружеских встреч не было определено — сходились в разные дни, раз в 2-3 недели, всего состоялось двадцать две встречи. Собирались обычно поздно вечером, после окончания спектаклей. Каждый из членов общества носил перстень с опознавательным знаком — изображением лампы.

На заседаниях общества читались различные литературные произведения (всего было прочитано их около 100), вольнолюбивые стихи, обсуждались отчеты о репертуарах петербургских театров и сочинения исторического характера. Так, Я. Толстой составил «Список знаменитых деятелей древнего периода русской истории». С. Трубецкой подготовил библиографию по русской истории. Никита Всеволодович Всеволожский был не только хозяином дома, обеспечившим дружеские встречи шампанским, но и одним из ведущих участников литературно-политических дискуссий. Он переводил с французского водевили, сочинял и собственные. Его театральные увлечения сочетались с занятиями историей. На заседаниях «Зеленой лампы» он читал написанные им жизнеописания деятелей русской истории. Ф. Глинка писал о нем:

Он весел, любит жизнь простую, И страх, как всеми он любим! И под кафтаном золотым Он носит душу золотую.

Так же, как на заседаниях Арзамаса, беседы «Зеленой лампы» перемежались шутками, веселыми рассказами. Заседания обычно завершались ужином, за которым, по воспоминаниям Я. Толстого, «начиналась свободная веселость; всякий болтал, что в голову приходило, остроты, каламбуры лились рекой».

Но общество не ограничилось дружескими встречами и чтением. Позднее, находясь в южной ссылке и тепло вспоминая о «Зеленой лампе», Пушкин писал: «Вот он, приют гостеприимный, Приют любви и вольных муз, Где с -ними клятвою взаимной Скрепили вечный мы союз, Где дружбы знали мы блаженство, Где в колпаке за круглый стол Садилось милое равенство».²³ В последней строфе поэт упоминал об эмблеме общества — фригийском колпаке — символе революционной Франции, что, безусловно, свидетельствовало о вольнолюбивых настроениях членов общества.

На заседаниях общества, как свидетельствуют мемуаристы, вместе с обсуждением литературных и театральных новинок, веселыми шутками и дружескими ужинами, велись свободные разговоры на политические темы: «Открытым сердцем говоря насчет глупца. Вельможи злого, насчет Холопа записного, Насчет небесного царя, А иногда насчет земного».

Еще более убедительно говорит о политическом характере общества содержание тех сочинений, которые читались на заседаниях. Так, Ф. Н. Глинка читал на одном из собраний «Зеленой лампы» свое стихотворение «Шарада», где были такие строки: «Лишь там над царскою главой Народов не легло страданье, Где крепко с Вольностью святой Законов мощных сочетанье».

На другом заседании А. Д. Улыбышев — позднее драматург и музыкальный критик — прочел свою социально-политическую утопию «Сон». «Сон» Улыбышева — о будущем Петербурга. Во сне все изменилось в городе: на Михайловском замке — надпись «Дворец собрания представителей», в бывших казармах разместились школы, академии, библиотеки. В Аничковом дворце спящий видит величественную картину русского Пантеона — собрание статуй заслуженных людей России. Повсюду в городе грандиозные здания, звучит музыка. Но главный образ «Сна» — преображенный царский дворец. Над дворцом развевается знамя с измененным гербом: «...обе головы орла, знаменовавшие деспотизм и суеверие, обрублены, и из брызнувшей крови возник феникс свободы и истинной веры». «Сон» Улыбышева воспроизвел представления декабристов об идеальном обществе свободных сограждан, управляемых выборными старейшинами. Есть сведения, что на одном из собраний «Зеленой лампы» Пушкиным была прочитана известная ода «Вольность». Влияние декабристских идей на творчество молодого поэта отразилось в целом ряде произведений. Наиболее ярким проявлением радикализма была ода «Вольность» (1817), навеянная одноименным произведением Радищева. Нарисованная поэтом картина страданий народа носила характер гневного обличения:

Увы! куда ни брошу взор — Везде бичи, везде железы, Законов гибельный позор, Неволи немощные слезы...

В духе идей «Союза спасения» мыслится и политический прогресс в виде конституционно-монархического строя:

Лишь там над царскою главой Народов не легло страданье, Где крепко с Вольностью святой Законов мощных сочетанье....²⁴

Обращает на себя внимание очевидное сходство последних строк оды Пушкина и «Шарады» Ф. Н. Глинки. Ода получила широкую популярность в кругах передовой молодежи и собственно членов декабристских организаций.

Между «Зеленой лампой» и «Союзом благоденствия» существовала не только идейная близость. Участником «Зеленой лампы» был князь Сергей Трубецкой, который одновременно состоял членом управы «Союза благоденствия». Ему было поручено «собрать сведения о лицах, которые предполагались к принятию в «Союз».

После закрытия «Зеленой лампы» в конце 1819 или начале 1820 года ее роль перешла к «Вольному обществу любителей российской словесности». Общество было создано в 1816 году по инициативе братьев Боровковых как легальная литературная организация. В него вошло значительное число петербургских литераторов, среди которых были Гнедич, Плетнев, Вяземский, позднее — Пушкин, а также Ф. Глинка и А. Никитин — члены «Союза спасения». В 1817 году общество решило издавать журнал «Соревнователь просвещения и благотворения», средства от которого должны были идти на «добрые дела». В 1819 году президентом общества был избран Ф. Глинка, тогда уже член Коренной управы «Союза благоденствия», который энергично стал привлекать в общество единомышленников. В сентябре 1819 года в члены общества был принят друг декабристов и Пушкина А. А. Дельвиг, в ноябре 1819 года — В. К. Кюхельбекер и К. Ф. Рылеев, в декабре 1821 года — А. О. Корнилович. На публичных чтениях в обществе оглашаются произведения гражданской поэзии, среди них — двадцать две поэмы Рылеева, вольнолюбивые стихи Пушкина и т. п. Оформление радикально настроенной группы вызвало раскол общества на два лагеря — прогрессивный и консервативный, возглавляемый публицистом Каразиным, журналистом Измайловым и поэтом Хвостовым. На собрании общества 1 марта 1820 года Каразин читал свое «рассуждение» «Об ученых обществах и периодических сочинениях в России», в котором провозглашал необходимость правительственного надзора за журнальной и научной деятельностью.

Разгоревшийся по этому поводу спор затронул и вопрос о существовании рабства в России. С горячими возражениями Каразину выступили Глинка, Кюхельбекер, Дельвиг и Греч. Критика их была воспринята Каразиным как выступление «армии вольнодумцев». Позднее, описывая это в своем дневнике, Каразин вспомнил и Пушкина: «Какой-то мальчишка Пушкин, питомец лицейский, в благодарность написал предерзкую оду, где досталось фамилии Романовых, а государь Александр назван кочующим деспотом. К чему мы идем?».²⁵ Каразин без сомнения упомянул здесь известные стихи Пушкина «Noel»: «Ура! в Россию скачет кочующий деспот...». По зрелом размышлении Каразин решил в обстоятельной записке раскрыть глаза правительству на опасность современного положения. Предлагая ряд мер для улучшения участи крестьян, изменения системы образования, Каразин обосновывает необходимость преобразований нарастающим «духом развратной вольности», который заражает «все состояния», и даже «молодых людей первых фамилий» (Каразин прямо называет здесь имя С. Г. Волконского, принадлежавшего к одной из наиболее знатных дворянских фамилий) и «лицейских питомцев». Среди последних был упомянут сочинитель эпиграмм, в одной из которых «высочайшее лицо названо весьма непристойно». Граф Кочубей, которому была передала записка Каразина, сообщил о названных фактах Александру I, и участь Пушкина была решена. Друзья поэта и, прежде всего, Жуковский сумели смягчить предполагаемую кару — более суровое наказание было заменено ссылкой на юг. 6 мая 1820 года Пушкин покинул Петербург. «Вольное общество» реагировало на это событие своеобразной общественной демонстрацией в защиту опального поэта. Эту демонстрацию нельзя не связать с деятельностью «Союза Благоденствия». На очередном заседании «Вольного общества» были выступления, носившие характер политического протеста, зачитывались стихи Кюхельбекера, в которых автор призывал Пушкина пренебречь «шипеньем змей». Наконец, после отъезда молодого поэта появилось смелое стихотворение Глинки, опубликованное в «Сыне Отечества», в котором автор заверял Пушкина:

 

Судьбы и времени седого

Не бойся, молодой певец,

Следы исчезнут поколений,

Но жив талант, бессмертен гений!²⁶

 

Пушкин, глубоко тронутый этим обращением, ответил Глинке также стихами, в которых называл его «великодушным гражданином»:

 

Без слез оставил я с досадой

Венки пиров и блеск Афин,

Но голос твой мне был отрадой,

Великодушный гражданин!²⁷

 

Известно, что Ф. Н. Глинка, бывший тогда адъютантом петербургского генерал-губернатора, много помогал поэту в тяжелые для него дни весны 1820 года. Это увеличило уважение и привязанность Пушкина к Глинке.

Сразу же после ссылки Пушкина Каразин был изгнан из «Вольного общества». Как отповедь каразинскому рассуждению «Об ученых обществах и периодических сочинениях в России» прозвучала произнесенная на заседании общества речь Н. И. Гнедича, в которой он отстаивал принципы гуманизма, прогресса науки, высокого гражданского искусства. Перо в руках писателя уподоблялось им скипетру царя: «Им писатель сражается с невежеством наглым, с пороком могучим, и сильных мира сего призывает из безмолвных гробов на суд потомства».²⁸ «Вольное общество» существовало до 1825 года, сохранив связь с «Северным обществом», сменившим «Союз благоденствия».

Дальнейшее развитие русского литературного романтизма, отличавшегося более активным характером, связано с деятельностью писателей, ставших затем членами декабристского «Северного общества», — Александр Бестужев, Кондратий Рылеев, Вильгельм Кюхельбекер; к этому же направлению относится и поэзия Пушкина 20-х годов.

Одним из выдающихся поэтов-декабристов был К. Ф. Рылеев. Он родился в 1795 году в небогатой дворянской семье. Место рождения его не установлено, но детские годы он провел в поместье родителей Батово (ныне деревня Гатчинского района Ленинградской области) на берегу живописной реки Оредеж. Шестилетним мальчиком он был отдан в кадетский корпус, который окончил в 1814 году и принял участие в заграничных походах русской армии. Еще в корпусе начитанный мальчик начал писать стихи. В 1818 году, выйдя в отставку, женившись и переехав на жительство в именье Батово, Кондратий Федорович всецело посвятил себя литературе. Находясь невдалеке от Петербурга, он постоянно наезжал в столицу, вошел в круг литераторов, сблизился с некоторыми из них — Гнедичем, Дельвигом, Ф. Глинкой, Булгариным, Измайловым. В это время Рылеев много пишет. В его поэзии крепнут обличительные мотивы.

В октябрьском номере журнала «Невский зритель» за 1820 год появилось стихотворение «К временщику», подписанное «К. Рылеев». Всем прочитавшим его стало сразу же понятно, что автор обращался в этом произведении к любимцу Александра I графу Аракчееву. Примечательно, что поэт, до того подписывавший свои стихи лишь инициалами «К. Р-в», теперь поставил свою полную фамилию, как бы выражая готовность нести ответственность за свое выступление против всесильного временщика. Для того, чтобы понять дерзостную смелость подобного поступка, надо представить себе размеры «всевластия» Аракчеева, тот страх, который одно его имя возбуждало в жителях Петербурга. Вот как писал об этом декабрист И. А. Бестужев: «Все государство трепетало под железною рукою любимца правителя. Никто не смел жаловаться: едва возникал ропот — и навечно исчезал в пустынях Сибири или в смрадных склепах крепостей».²⁹ Читатели, узнавшие в стихотворном портрете Аракчеева, сравнивали молодого поэта с юным Давидом, вступившим в бой с великаном Голиафом. Действительно, яростным обличением звучали строки, обращенные к могущественному фавориту:

 

Надменный временщик, и подлый, и коварный,

Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный,

Неистовый тиран родной страны своей,

Взнесенный в важный сан пронырствами злодей!

 

Помимо обличения злодеяний временщика, в стихотворении высказывается угроза народной расправы с тираном:

 

Тогда вострепещи, о временщик надменный!

Народ тиранствами ужасен разъяренный!³⁰

 

Смелость этих строк усиливалась тем, что прозвучали они во время расправы, чинимой правительством над восставшим Семеновским полком. Н. А. Бестужев в своих воспоминаниях писал, что это был «первый удар, нанесенный Рылеевым самовластью».

Осенью 1821 года Рылеев переезжает в Петербург и снимает квартиру в считавшейся тогда окраинной части Васильевского острова — угол 16 линии и Большого проспекта. Несколько позднее он переехал на 12 линию (теперь участок дома № 49/37). В 20-е годы XIX века эти места находились на самой окраине города; за домом, который снимал Рылеев, тянулись огороды, за ними — пустынный остров Голодай, лишь по берегу Черной речки располагались небольшая канатная фабрика и чугунный завод. Можно предполагать, что здесь нередко прогуливался поэт, направляясь к побережью залива. Путь его пролегал по тем же местам, где июльской ночью 1826 года он будет тайно похоронен со своими товарищами.

В 1821 году поэт совместно с литературной деятельностью много времени отдает работе заседателя в петербургской уголовной палате. Здесь с первых же дней Рылееву пришлось столкнуться с несправедливостями, бездушием, волокитой царского суда, с которыми он не мог смириться. Взгляды Рылеева определили главную тему его творчества — гражданскую. Бичуя тиранство, поэт утверждал в своих произведениях идею борьбы за свободу и «общественное благо». В начале 20-х годов. Рылеев принялся за цикл стихов, получивших потом название «Думы», в которых хотел напомнить современникам о подвигах предков. Известно, что большинство «Дум» написано на материале «Истории государства Российского» Карамзина. Но поэт выражает свое отношение к описываемым событиям. Обращаясь к примерам гражданской доблести и героизма русских людей в прошлые века, Рылеев вкладывал в их речи собственные мысли. Изображая подвиги Олега, Святослава, Дмитрия Донского, Ермака, Богдана Хмельницкого, Рылеев дал трактовку героического прошлого России в духе декабристских воззрений. Этой же теме посвящены более поздние поэмы Рылеева «Войнаровский» и «Наливайко», герои которых также самоотверженно сражаются за свободу родной земли. В то же время некоторые строфы «Наливайко» поразили товарищей поэта по «Северному обществу» своей близостью к их переживаниям, пророческим предвидением их участи:

 

Известно мне, погибель ждет

Того, кто первый восстает

На утеснителей народа, —

Судьба меня уж обрекла.

Но где, скажи, когда была

Без жертв покуплена свобода?³¹

 

Звучание гражданской темы в произведениях Рылеева усиливается романтическим началом. Героям его поэм присущи черты романтические — повышенная эмоциональность, пылкость чувств, судьба их часто складывается драматично, требуя великих усилий и борьбы для достижения желанной цели. Например, в думе «Боян» наряду с легендарным певцом и идеализированным образом Державина изображен и «младой певец», которому приданы все черты романтического героя — восторженность, «огонь во взгляде», сочетающийся с повышенной чувствительностью, не оставляющей его даже в последние минуты:

 

 

В нем сердце билось — ив волнении,

Вздохнув, он отходя, вещал

В каком-то дивном исступлении.³²

 

Так и в думе «Богдан Хмельницкий», посвященной мужественному борцу за благополучие своего народа, избран сугубо романтический момент судьбы героя: жена врага его, воспылавшая страстью к пленнику своего мужа, освобождает узника.

Романтизм был также присущ творчеству и других писателей-декабристов: В. К. Кюхельбекеру, А. А. Бестужеву (литературный псевдоним А. Марлинский). Герои их произведений то исполнены томной грусти, разочарования, томительных предчувствий, то поражают читателя неистовым взрывом страстей. Один из персонажей повести Марлинского признается: «Да... я не знаю середины и границы в страстях моих; ненавижу до неистовства и люблю до упоения».³³ Но с течением времени под романтической оболочкой все явственнее проявляется идейная основа их творчества — гражданственность, в том героическом подвижническом понимании, какое было присуще и поэзии Рылеева:

 

Не тот Отчизны верный сын,

Не тот в стране самодержавья

Царю полезный гражданин,

Кто раб презренного тщеславья!

Но тот, кто с сильными в борьбе

За край родной иль за свободу,

Забывши вовсе о себе,

Готов всем жертвовать народу.

 

Родившийся в высокообразованной дворянской семье, отдавшей четырех сыновей делу борьбы с самодержавием, блестящий гвардейский офицер Александр Бестужев рано увлекся литературой и еще в кадетском корпусе начал сочинять. К началу 20-х годов он уже приобрел известность как выдающийся беллетрист и критик. Его перу принадлежал ряд романтических повестей, подписанных псевдонимом А. Марлинский.

В конце 1820 года А. Бестужев посетил Ревель (современный Таллин) и описал это в «Поездке в Ревель», напоминающей и карамзинские «Письма русского путешественника» и «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева. Автора «Поездки...» занимали не исторические достопримечательности, а картины угнетения народа, предания эстов о борьбе против немецких меченосцев.

Это произведение открыло целый цикл «Ливонских повестей» Бестужева: «Замок Венден» (1823), «Ревельский турнир» (1825), «Кровь за кровь» (1825). Сказочная основа их отмечена резким противопоставлением добродетельных и злых героев. Жестокий магистр Рорбах в «Замке Венден», издевавшийся над крестьянами, топтавший их поля, погибает от руки благородного рыцаря Вигберга, выступившего в роли мстителя за народ. В «Ревельском турнире» спесивого рыцаря Унгерна побеждает молодой рижский купец Эдвин, которому и латы, и копье, и меч рыцаря пришлись впору. Его бой с рыцарем Унгерном заканчивается схваткой между рыцарями и «черноголовыми», то есть купцами, которые единодушно поддерживают Эдвина и побеждают его противников. Эдвину достается и царица турнира дочь барона Буртнека. Эдвин оказался сильнее рыцарей не только физически, но и нравственно — поддержкой народа и тем, что «он умел мечтать и чувствовать». Главное во всех повестях Бестужева этих лет — восхваление храбрости, борьбы против тирании во всех ее проявлениях. При этом Бестужев, как и Рылеев, стремился «возбуждать доблести сограждан подвигами предков».

В 1822 году произошло знакомство А. Бестужева и Рылеева, вскоре перешедшее в дружбу единомышленников. Тогда же возникла идея издания литературного альманаха, который отвечал бы взглядам передовых кругов русского общества. Замысел издания вскоре был воплощен в жизнь. Было получено разрешение на издание альманаха и придумано название: «Полярная звезда» — ярчайшая в созвездии Малой Медведицы, с древних времен считавшаяся путеводной. Внешний вид альманаха отличался изяществом, небольшие книжки его, предназначавшиеся для любителей и любительниц российской словесности, были хорошо оформлены различными заставками, виньетками, напечатаны хорошим шрифтом. Значительным был альманах и по содержанию. Первый номер «Полярной звезды» открывался критическим обзором российской словесности, начиная с летописного периода и заканчивая произведениями последних лет. Обзор был написан Александром Бестужевым, повести которого «Роман и Ольга» и «Вечер на бивуаке» также были опубликованы в этой книжке. В отделе поэзии были помещены «Думы» Рылеева, басня И. А. Крылова «Крестьянин и овца», стихи А. С. Пушкина, В. А. Жуковского, П. А. Вяземского, А. А. Дельвига, Ф. Н. Глинки и Д. В. Давыдова.

Несмотря на разнообразие беллетристического и поэтического материала, опубликованного на страницах «Полярной звезды», в нем просматриваются две темы: 1) патриотической и гражданской свободы и 2) утверждение романтизма в русской литературе. Изображение русской старины в «Думах» Рылеева, балладе Кюхельбекера «Святополк», исторических очерках А. Корниловича возбуждало не только патриотическое чувство, но и стремление бороться за свободу и благополучие народа. В «Думах» Рылеева воспевались исторические деятели, которые отстаивали свой народ от несправедливого притеснения. Таковы в его представлении Артамон Матвеев, Яков Долгорукий, Волынский и др. — «верные сыны отчизны», «за край родной иль за свободу, готовые всем жертвовать народу».

Пропаганда любви к отечеству и борьбы за его «благоденствие» смыкалось на страницах журнала с требованием развития национальной литературы. Определение ее было раскрыто А. Бестужевым в его статье «Взгляд на старую и новую словесность», как литературы, обращенной к национальной истории, народному творчеству, языку, словом, «народному лицу». Поступательное развитие русской литературы, по мысли автора, будет зависеть от того, как скоро оно приобретет самобытный национальный характер. В связи с этим особо выделяется творчество И. А. Крылова: «Невозможно дать большего простодушия рассказу, большей народности языку», — писал он о баснях Крылова и добавлял: «В каждом стихе его виден русский здоровый ум».³⁴ Бестужев призывал писателей изучать народные песни, сказки. «Песни и сказания народа — лучшие, чистейшие, вернейшие источники нашей словесности». Идея национальной литературы в рассуждениях Бестужева соединялась с идеей ее гражданской активности. В статье «Взгляд на русскую словесность 1824 года и начала 1825 года», опубликованной во второй книге «Полярной звезды», Бестужев пишет о том, что в России нет литературы, которая бы удовлетворяла потребностям общественной жизни, и дает понять, что причиной этого является отсутствие «общественного возбуждения», то есть общественного движения. Ум, не занятый политикой, считал автор, втягивается в «кумовство и пересуды», что относится не только к литературной жизни, «все полнее общество заражено тою же болезнью». И далее следовал страстный призыв:

«Мы начинаем чувствовать и мыслить — но ощупью. Жизнь необходимо требует движения, а развивающийся ум — дела».

Исходя из задач создания национальной литературы, критик определяет свое отношение к литературным направлениям. Он приветствует прогрессивный романтизм прежде всего как направление, разрушающее стеснительные правила классицизма. Безусловно импонировал ему и «мятежный дух» романтизма, свойственная этому направлению поэтизация и героизация прошлых эпох. Показательна в этой связи его высокая оценка творчества Рылеева: «Рылеев, сочинитель дум и гимнов исторических, пробил новую тропу в русском стихотворстве, избрав целью возбуждать доблести сограждан подвигами предков».³⁵

14 декабря 1825 года оборвало деятельность поэтов и писателей-декабристов и их изданий. Но значение их творчества не только для русской литературы, но и для русского общества было велико. Писатели-декабристы не только посредством своих сочинений распространяли среди своих соотечественников наиболее прогрессивные идеи эпохи, но они сделали литературу достоянием широкого читателя, создав новый, более демократический тип журнала, первые провозгласили основой прогрессивного развития русской литературы ее национальную самобытность и высокое гражданское назначение.