ГЛАВА XCVII. ЛАМПА

Вздумай вы оставить салотопки «Пекода» и спуститься в кубрик, где спят подвахтенные, вам на минуту показалось бы, что вы находитесь в залитой светом гробнице, где покоятся короли и вельможи, причисленные к лику святых. Вот они лежат перед вами в трехгранных дубовых раках, каждый спящий — точно высеченный из камня образ безмолвия, залитый светом десятка ламп, сияющих над его сомкнутыми веждами.

На торговом судне масло для матроса такая же невидаль, как королевино молоко. Одевайся в темноте, ешь в темноте, в темноте вались на койку — вот она, матросская доля. Но китобой, гоняясь за пищей для света, сам живет, купаясь в свете. Койка его — это лампа Алладина, и в нее он укладывается спать, так что в самой гуще ночного мрака черный корпус, его судна несет в себе целую иллюминацию.

Поглядите, как запросто подхватывает китолов в горсть все свои лампы — правда, подчас это лишь старые флаконы, пузырьки и бутылки, — несет их к медному чану, где остужают масло, и наполняет там, точно кружки элем из бочонка. И жжет он у себя чистейшее из масел в необработанном и, стало быть, незагрязненном виде; жидкость, недоступную ни для каких солнечных, лунных и звездных изобретений на суше. Она сладка, точно коровье масло, сбитое по весне, когда свежа трава на апрельских лугах. Китолов сам охотится за маслом для своих ламп, чтобы быть уверенным в его свежести и неподдельности, как путешественник в прериях сам охотится за дичиной себе на ужин.