Классическая точка зрения

Различные определения биологического понятия жизни

Универсальная религиозная модель жизни: Жизнь — чудесное свойство материи, даваемое и отбираемое богом. Различают конечную (во времени) жизнь тела и бесконечную жизнь души. Живой организм это такой, в теле которого существует душа. Жизнь души изменчива. Живой организм умирает вместе со своим телом. Поступки, совершаемые живым организмом в течение жизни влияют на дальнейшую судьбу души. Создать жизнь означает создать тело и вдохнуть в него душу. Тело способно активно изменять природу вокруг себя и умирает в конце своей жизни. Душа способна мыслить и чувствовать. После смерти организма она перевоплощается и продолжает существовать в некой иной форме, продолжает чувствовать и/или мыслить. Реальная жизнь живого организма — это лишь звено некоторого вселенского процесса существования.

Это модель, построенная методами предметного мышления, демонстрирует мощь вербальной компрессии информации. Она была актуальна для людей в эпоху зарождения морали, выражаемой вербальным языком и создания социально-правовых структур в государстве.

Философская модель жизни: Жизнь — это одна из высших форм движения и организации материи. Известная нам земная форма жизни возникла как результат эволюции полимерных соединений углерода и представлена разнообразными организмами, каждый из которых представляет собой индивидуальную целостную систему, обладающую:сложной структурой и обменом веществ,определенным порядком взаимосвязанных биохимических реакций.

Понятие Живой организм или жизнь должны обладать следующими свойствами: способность преодолевать нарастание энтропии, приспособленность к существованию в данных условиях окружающей среды, приспособляемость всех частей организма (молекул, клеток и органов) к выполняемым в жизненном процессе функциям, способность к сохранению и передаче наследственной информации.

Эта модель — вершина Классического этапа эволюции понятия языка. Здесь использовано предметное мышление с учетом нескольких параллельных процессов — элементов диалектики, позволившее получить высокую валидность описания. Её сложность и неприспособленность к использованию в реальной жизни создавала предпосылки для создания новых динамических, масштабно-релятивных методов мышления.

Химико-физическая модель жизни: Жизнь — это пул энергопотребляющих процессов изменения вещества и других объектов физической химии, в которых различимы два Цикла (во времени).Цикл регенерации необходимых веществ,Цикл регенерации механизма регенерации вещества.

Наша углеродная жизнь в данной схеме выглядит следующим образом: обмен веществ в клетке — Цикл регенерации вещества, деление клетки и размножение — Цикл регенерации самого механизма регенерации вещества.

Данная модель визуализирует свойство живых организмов к неограниченной репликации. Это одна из первых простых двумерных моделей понятия жизни, тяготеющая к использованию нелинейных методов мышления и использования волновых свойств реальности.

5. Основные этапы развития представлений о сущности живого и проблеме происхождения жизни


Жизнь — такое понятное и вместе с тем такое загадочное для
каждого мыслящего человека слово. Казалось бы, что смысл этого
слова должен быть ясен и однозначен для всех времен и всех на-
родов. И, однако, мы знаем, что на протяжении всей многовековой
истории человеческой культуры постоянно велись непримиримые
споры о том, как нужно его правильно понимать.

Даже вопрос о том, что является живым, какие объекты окружающего нас мира охвачены или наделены жизнью, размеры области жизни или ее объем, решался, да и сейчас решается совершенно по-разному. В этом отношении мы имеем широкий многокрасочный спектр различных мнений. На одной стороне этого спектра расположены суждения тех философов и ученых, которые считают, что жизнь является общим, неотъемлемым для всей материи свойством и которые, таким образом, распространяют область жизни на все объекты Вселенной.

Напротив, философы, стоящие на другой, противоположной, стороне, произвольно сужают объем жизни до размеров одного только человеческого существования или даже утверждают, что жизнь является прерогативой одного единственного мыслящего субъекта.

Первое из названных нами мнений ведет свое начало от древнегреческих гилозоистов. По свидетельству Аристотеля, еще родоначальник милетской философской школы Фалес (живший в 6 в.До нашей эры) считал магнит одушевленным за его способность притягивать железо. Более чем две тысячи лет спустя (в XVII в.) голландский философ-материалист Спиноза утверждал, что камни мыслят, что все тела природы одушевлены, а еще через сто лет там же, п Голландии, была издана книга «О природе», в которой ее автор, французский философ Робинэ, всю материю признавал живой и даже небесные светила рассматривал как живые органические тела.

И в наши дни многие инженеры и физики готовы признать за живые существа современные сложнейшие механизмы и автоматы, подобно тому, как Декарт сравнивал организмы с башенными часами или как Ламетри называл человека «весьма просвещенной машиной». Некоторые современные химики и генетики, следуя за Дидро, пытаются даже наделить жизнью единичные молекулы органических веществ. Когда простой шлифовальщик стекол из Амстердама Левенгук впервые увидел через свою лупу разнообразных микробов, он без колебания признал их живыми существами («viva animalcula»), хотя некоторые из них, как, например, собственноручно зарисованные Левенгуком кокки, не обладали способностью к движению
или какими-либо другими внешними признаками жизни. Жизнь свойственна любому организму от самого высшего и до самого низшего, но ее нет у объектов неорганической природы, как бы ни было сложно их строение. Эта проблема о сущности жизни с древнейших времен и до наших дней всегда являлась да и сейчас является одним из основных плацдармов той ожесточенной идеологической борьбы, которая ведется между двумя непримиримыми философскими лагерями — между идеализмом и материализмом.

Представители идеалистического лагеря видят сущность жизни
в каком-то вечном, сверхматериальном, непостигаемом опытным
путем начале. Это «психея» Платона, «энтелехия» Аристотеля, бессмертная душа или частица божества различных религиозных учений и верований, кантовский «внутренний принцип действия», проявление гегелевского «мирового разума», «жизненная сила» виталистов, «доминанта» неовиталистов и прочее тому подобное.

Материя, та объективная реальность, которую мы непосредственно наблюдаем и опытным путем изучаем, с указанных позиций сама по себе как таковая является безжизненной и косной.
Она служит лишь материалом, из которого душа или дух создает
живые существа, придает им форму, целесообразность строения,
наделяет способностью к дыханию и движению, вообще делает их
живыми. И когда душа улетает и наступает смерть, остается одна
безжизненная материальная оболочка — гниющий разлагающийся труп.

Исходя из идеалистических представлений, конечно, можно объективно изучать отдельные организмы или их органы, но по- знать опытным, материалистическим путем самую сущность жизни принципиально невозможно, так как эта сущность имеет сверхматериальный духовный характер. Только путем умозрительного самопознания можно приблизиться к пониманию того божественного начала, которое мы носим в себе. Весь же остальной мир живых существ мы можем лишь пассивно созерцать, восторгаясь мудростью создавшего его творца. И уж, конечно, ни о каком изменении, ни о какой переделке живой природы человеком с указанных
позиций и речи быть не может.

return false">ссылка скрыта

C диаметрально противоположной точки зрения подходит к
проблеме о сущности жизни материализм, который, базируясь на
добытых естествознанием фактах, утверждает, что жизнь, как и
весь остальной мир, материальна по своей природе и что она не нуждается для своего понимания в признании какого-либо непостигаемого опытным путем духовного начала. Напротив, с материалистических позиций именно объективное изучение окружающей нас природы является тем надежным путем, который ведет нас не только к познанию самой сущности жизни, но и позволяет нам направленно изменять, переделывать живую природу на благо человека.

Широкие круги биологов-естествоиспытателей сознательно или
стихийно исходят в своей исследовательской работе из материалистического восприятия живой природы. Идя по этому пути, они все более и более обогащают своими работами науку о жизни, приближая нас к пониманию ее сущности. Однако и в пределах указанного материалистического восприятия жизни ее сущность может пониматься по-разному.

Согласно господствовавшему в естествознании прошлого века, а частично сохранившемуся и в наши дни механистическому учению, познание жизни вообще заключается только в ее наиболее полном объяснении физикой и химией, в наиболее полном сведении всех жизненных явлений к физическим и химическим процессам. С этих позиций никаких специфически биологических закономерностей нет. Реально существуют одни только царящие в неорганической природе законы, которые управляют и всеми явлениями совершающимися в живых организмах. Этим фактически отрицается какое-либо качественное различие между организмами и телами неорганической природы. Согласно диалектическому материализму, материя, находясь в постоянном движении, проходит ряд этапов, ряд ступеней своего
развития. При этом возникают все новые и новые, все более сложные и совершенные формы движения материи, обладающие отсутствовавшими ранее свойствами. Итак, жизнь материальна по своей природе, но она не является неотъемлемым свойством всей материи вообще. Ею наделены лишь живые существа. Это особая, качественно отличная от неорганического мира форма движения материи, и организмам присущи особые, специфически биологические свойства и закономерности, не сводимые только к законам, царящим в неорганической природе. Поэтому диалектический материализм даже самую задачу познания жизни формулирует иначе, чем механицизм. Для последнего она сводится к наиболее полному объяснению жизни физикой и химией. Напротив, для диалектического материализма главное для познания жизни заключается в установлении ее качественного отличия от других форм материи, отличия, которое заставляет рассматривать жизнь как особую форму движения.

Формирование коацерватных капель

 

6. Структура и основные принципы эволюционной теории

В заключение следует еще раз подчеркнуть различие между а) точкой зрения о том, что жизнь возникла в процессе эволюции, и б) теориями о том, как происходила эволюция. К тому времени, когда было опубликовано «Происхождение видов», многие были готовы признать внушительный ряд данных, свидетельствующих в пользу эволюции, и в частности:

1) существование ископаемых остатков, свидетельствующих об изменениях фауны и флоры с течением времени;

2) сходство, лежащее в основе морфологии, физиологии и эмбриологии разных видов, наводящее на мысль об их общих предках;

3) географическая прерывистость в фаунах и флорах, связанная с физическими преградами (например, Австралия с ее своеобразными сумчатыми млекопитающими или острова — подобно Галапагосской группе, которые посетил и описал Дарвин,— с характерными для них одних видами растений и животных), заставляла предполагать естественный процесс изменения признаков у видов, оказавшихся «в ловушке» в этих изолированных областях.

Были возможны, однако, и многие другие объяснения эволюционного изменения. Дарвин выдвинул одно объяснение — естественный отбор случайных изменений, — менее антропоморфное, чем другие, и подтверждавшееся рядом наблюдений, в частности:

1) у особей, составляющих природные популяции, наблюдается значительная и притом часто непрерывная изменчивость;

2) путем отбора такой изменчивости животноводы добиваются внушительных морфологических и физиологических изменений у домашних животных;

3) адаптации основаны на модификации обычных принципов и зачастую бывают не так хороши, как могли бы быть, если бы они создавались de novo, без ограничений, налагаемых пред существующими структурами. Несовершенные решения, явно бесполезные признаки и рудиментарные органы, служат — несколько парадоксальным образом — доводом в пользу процесса эволюции, основанного на естественном отборе случайных изменений в рамках ограничений, создаваемых предсуществующими формами. Их трудно совместить с концепцией всемогущего творца.

 

7. Эволюционная этика как исследование популяционно-генетических механизмов формирования альтруизма в живой природе


Эволюционная этика
— идея того, что эволюционный процесс содержит в себе основание для полного и адекватного понимания моральной природы человека,— идея старая и потерявшая репутацию. В XIX в. ее популяризировал английский ученый-энциклопедист Герберт Спенсер, который начал отстаивать эволюционный подход к пониманию этики даже раньше, чем Чарльз Дарвин опубликовал в 1859 г. свое «Происхождение видов» Он начал трансформироваться в целостную социополитическую доктрину, известную под несколько неточным названием «социальный дарвинизм». В нашем столетии, однако, эволюционная этика в любом ее варианте вызывает гораздо меньше энтузиазма. Несомненно, отчасти это происходит из-за того, что традиционная эволюционная этика, т. е. социал-дарвинизм, выродилась в едва прикрытое оправдание самого грубого стяжательства в предпринимательской практике. Отчасти же эволюционная этикавышла из фавора вследствие убийственной критики как со стороны биологов, так и философов. С одной стороны, такой ученый, как Томас Хаксли, который, будучи большим сторонником Дарвина, обладал огромным авторитетом у эволюционистов, утверждал, что пет никаких оснований выводить этические принципы из эволюционного процесса. Наоборот, доказывал Хаксли, наши моральные обязанности таковы, что всеми фибрами нашего существа нам приходится бороться с эволюционным процессом. С другой стороны, такой философ, как Дж. Э. Мур, показал, что спенсерианский подход к моральной философии изобиловал несообразностями, противоречиями и непростительными ошибками. Вследствие этих различных причин эволюция была отвергнута в качестве возможного источника понимания морали, и взоры обратились к поиску более правдоподобных направлений. . Такие ученые, как Джулиан Хаксли2 и Феодосии Добжанский3, два ведущих архитектора нашего современного понимания эволюционного процесса, всегда придерживались взгляда, что должна существовать какая-то связь между нашим эволюционно возникшим животным естеством и нашими же высшими моральными устремлениями. Хотя, справедливости ради отметим, эти ученые зачастую вынуждены были признавать, что они не вполне понимают, о доказательстве каких именно связей могла бы идти речь. В таком бы положении и оставалась эволюционная этика — как идея дискредитированная, но отказ от которой, однако, вызывал смутное чувство дискомфорта у ее немногочисленных сторонников,— если бы не поддержка, оказанная ей в последние годы гарвардским социобиологом (исследователем эволюции социального поведения) Эдвардом О. Уилсоном. В своих многочисленных публикациях за последние пятнадцать лет он энергично доказывал, что связи между эволюцией и этикой гораздо обширнее и сильнее, чем это признавало или допускало большинство. Что па самом деле в эволюционном процессе можно обнаружить многое из того, что представляет истинную ценность для изучающего человеческую моральность. Действительно, Уилсон пошел даже на то, чтобы утверждать, что моральная философия, которую создают современные профессиональные философы, по большей части просто неверно ориентирована, и что, вероятно, настало время изъять этическую проблематику у философов и «биологизировать» ее. Тем не менее есть философы, которые ощущают сейчас, что вызов биологии не должен и не может быть устранен столь просто. Это правда, что работы Уилсона, в частности, и других биологов вообще, доказывающих, что эволюция содержит в себе ключ к адекватному пониманию этики, изобилуют просчетами и явными ошибками. Но только лишь защищаться или бросаться в критическую атаку — значит упустить многое из того, что может обладать большой ценностью даже и для профессионального философа. В конце концов нельзя отрицать того, что мы, люди, не суть особое творение бога — бога, пожелавшего создать нас по своему образу и подобию несколько тысячелетий тому назад. Скорее, мы суть конечный продукт длительного, медленного, постепенного естественного процесса. Мы умные животные, но все-таки животные. Этот факт мы обязаны принимать во внимание даже тогда — и в особенности тогда — когда размышляем о самом человеческом из всех человеческих атрибутов, каким является наше моральное чувство.

Я убежден, что современная эволюционная биология свидетельствует о том, что такое понимание эволюционного процесса совершенно ошибочно. Фактически успех в борьбе за существование зачастую достигается больше средствами сотрудничества и морали, чем агрессивностью. Приступая к развитию этого положения, я хочу, чтобы не было двусмысленности в понимании одного пункта. Я не собираюсь утверждать, что мы в действительности представляем собой управляемых инстинктом животных или что мы всегда эгоистичны и агрессивны — даже если иногда мы и скрываем такие черты. (Хотя я, разумеется, согласился бы с тем, что в нас, как мне это кажется очевидным, зачастую в большей или меньшей степени эти качества присутствуют.) Мой тезис состоит в том, что люди от природы нелицемерны, искренни, моральны — и это не вопреки, а благодаря эволюционному процессу. Если использовать термин, который часто употребляется в подобного рода дискуссиях, то я бы сказал, что вследствие эволюции люди от природы являются альтруистами. Они мыслят, намериваются и поступают в свете критериев добра и зла. я отправляюсь от факта, что биологи-эволюционисты, в особенности социобиологи, знают теперь, что сотрудничество играет огромную роль в животном мире, и что это является результатом естественного отбора. Проще говоря, совместные действия с другими организмами чаще приносят гораздо больше выгод, чем попытки воевать против всех и вся. Существуют различные механизмы, с помощью которых предполагается объяснить это взаимодействие, и наиболее известным среди которых является, вероятно, «родственный отбор», где родственники оказывают друг другу помощь, повышая, таким образом, собственные репродуктивные перспективы, и «взаимный альтруизм», где не-родственники сотрудничают потому, что могут взамен рассчитывать на ответную помощь партнеров. Такой род социального взаимодействия находит широкое подтверждение — от Hymenoptera (муравьи, пчелы и осы) вплоть до приматов, и хотя многое здесь еще предстоит изучить, никто сегодня не сомневается ни в его важном эволюционном значении, ни в его происхождении из селективного процесса. Такое взаимодействие чаще известно под упомянутым выше названием «альтруизм». Важно поэтому отметить, что в данном смысле и в данном употреблении этот термин используется метафорически. Когда биологи говорят об «альтруизме», они подразумевают социальное взаимодействие, которое расширяет эволюционные возможности, где такие возможности обычно выражаются в повышении репродуктивного успеха. Отсюда еще не следует, что всякому соответствующему действию предшествует сознательное намерение или что такое действие хоть в каком-то смысле руководствуется чувством добра и зла. Другими словами, из этого не следует, что, когда биолог говорит об «альтруизме», он тем самым подразумевает проявления подлинного альтруизма. Муравьи — «альтруисты». Но у нас нет абсолютно никаких основании думать, что они являются альтруистами. Второе эмпирическое замечание, которое я хотел бы сделать, состоит в том, что человеческие существа весьма во многом остаются животными, нуждающимися в «альтруизме» и в то же время весьма умелыми в налаживании «альтруистических» отношений. То, что мы нуждаемся в «альтруизме» — это очевидно. Мы не особенно быстроноги, не особенно сильны или физически развиты. Мы добиваемся биологического успеха только по той причине, что действуем сообща. По мере того, как люди становились все более и более умелыми в «альтруизме», они все чаще к нему прибегали. По мере того, как они стали все чаще к пему прибегать, они еще больше изощряли свое умение им пользоваться. Я исхожу из того, что какова бы пи была истинная связь между человеческим в человеке и его биологией, мы, конечно же. никоим образом не запрограммированы столь же жестко, как муравьи. Я не отрицаю полностью, что какие-то элементы человеческого альтруизма могли возникнуть из подобной формы — например, некоторые узы между родителями и детьми в нас запрограммированы, но в качестве общего принципа представляется ясным, что люди обладают свойством свободы, которого муравьи лишены. Мы просто не можем себе позволить не заботиться о своем потомстве — по крайней мере потому, что биологически оно совершенно несамостоятельно и не способно справляться с жизненными трудностями. Следовательно, несмотря на то, что мы «альтруисты», этот первый вариант, связанный со слепым биологическим детерминизмом, не является, по-видимому, тем главным путем, по которому влекла нас эволюция. Нам нужно найти некий механизм, приводящий нас во взаимодействие, но не бездумным и слепым образом, а по крайней мере по достаточно действенным п прагматическим мотивам. Я полагаю, что мораль и есть этот третий путь. Иначе говоря, я хочу сказать, что подлинный альтруизм вполне может быть эволюционным ответом па потребность человеческих существ в «альтруизме». Согласно современным эволюционным представлениям, на то, как мы мыслим и действуем, оказывает тонкое, на структурном уровне, влияние наша биология. Специфика моего понимания социального поведения может быть выражена в утверждении, что эти врожденные диспозиции побуждают нас мыслить и действовать моральным образом. Я полагаю, что, поскольку действовать сообща и быть «альтруистами» — в наших эволюционных интересах, постольку биологические факторы заставляют нас верить в существование бескорыстной любви. То есть: биологические факторы сделали из пас альтруистов. Мы свободны совершать морально ответственные поступки или же воздерживаться от них. Иногда мы делаем то, что считаем правильным, а иногда — то, что правильным не считаем; но из того только, что иногда мы не делаем того, что считаем правильным, еще не следует, что мы перестали считать это правильным. Наконец, еще один момент, на котором я хотел бы остановиться. Подлинный альтруизм работает, только если мы в него верим. Если я знаю, что в действительности не существует такой вещи, как мораль,— морали, которая в известном смысле входит в мою плоть и кровь, или, если угодно, морали, которая «объективна»,— то я, пожалуй, все брошу и буду жить только своими сиюминутными эгоистическими интересами. , я полагаю, что, по-видимому, наша биология обусловила не только способность к моральному мышлению, но также и убежденность в том, что мораль в известном смысле составляет сущность нас самих. Что касается Уилсона, то им в соавторстве с молодым физиком Чарлзом Ламсденом выдвинуто понятие «эпигенетическое правило». Предполагается, что это некий род предрасположенности, обусловленной генами и направляющей растущий организм, проявляющейся в зрелом существе в виде способностей и склонностей мыслить и действовать тем или иным образом. Говоря о косвенных свидетельствах, я бы сослался на растущую сумму аргументов, поставляемых изучением социального поведения животных, в особенности таких высших приматов, как шимпанзе и гориллы . Сейчас нам известно, что мы, люди, очень близки (в биологическом смысле) к шимпанзе и отделились от их линии развития всего лишь шесть миллионов лет назад. Таким образом, следует ожидать, что поведение шимпанзе является по крайней мере квази- или протоморальным. И углубленные исследования приматологов доставляют все более и более надежные свидетельства, что это и на самом деле так. Тем не менее все же обнаруживается, что у животных старейшие особи (в особенности) выполняют миротворческую и регулирующую роль, что, несомненно, представляет собой нечто большее, чем простая совместимость с той картиной, которую я очертил, если последняя соответствует действительности. . Мы моральны в конечном счете потому, что естественный отбор счел это выгодным. Жизнь — это баланс между стремлением как можно больше сделать для себя и интересами социального общежития. Отбор побуждает нас к непритворному, буквальному, неметафорическому эгоизму, к тому, чтобы заботиться о наших собственных интересах. Интересно, что поскольку мы получаем пользу также и от социального взаимодействия, то у нас вдобавок выработался еще и балансовый механизм, благодаря которому мы становимся по-настоящему моральными существами, или альтруистами. есть много случаев, когда очевидна необходимость борьбы с результатами естественного отбора и с ним самим. Например, когда Всемирная Организация Здравоохранения объявляет борьбу с болезнетворными вирусами, то она направлена против сил природы. Однако только законченный циник стал бы утверждать, что такая акция аморальна. Вся суть эволюционной этики, которую я отстаиваю, заключается в том, что субстантивная этика работает потому и только потому, что она обладает таким добавочным свойством, как чувство долга, которое побуждает нас перешагивать барьер наших эгоистических побуждений и идти на помощь ближнему. Именно потому, что мы считаем своим долгом помочь голодающему ребенку, а не просто хотим ему помочь или считаем, что иногда недурно помочь голодающему ребенку,— именно поэтому у нашего стремления идти на помощь голодающим детям есть прочное основание. Не будь этого чувства долга, пронизывающего и возвышающегося над нашими желаниями, социального сотрудничества и развития, а в конечном итоге и «альтруизма», вообще не могло бы существовать. Со времен Дарвина мы усвоили одно — то, что эволюция — это не осмысленный восходяще направленный процесс ветвления, идущий в некоем особом направлении к существам высшего достоинства, иначе говоря —к людям. Эволюция не прогрессивный процесс, устремленный к небесам, наподобие лестницы или эскалатора. Скорее, эволюция — это медленный извилистый процесс, по самой своей сути никуда не ведущий. Правильной метафорой тут служит не цепь, а дерево или коралл.

8. Эволюция представлений об организованности и системности в биологии (по работам А.А. Богданова, В.И. Вернадского, Л. фон
Берталанфи, В.Н. Беклемишева)

Целостность, обобщённая характеристика объектов, обладающих сложной внутренней структурой (например, общество, личность, биологическая популяция, клетка и т.д.). Понятие Ц. выражает интегрированность, самодостаточность, автономность этих объектов, их противопоставленность окружению, связанную с их внутренней активностью; оно характеризует их качественное своеобразие, обусловленное присущими им специфическими закономерностями функционирования и развития. Иногда Ц. называют и сам объект, обладающий такими свойствами, — в этом случае понятие Ц. употребляется как синоним понятия «целое». Указанные характеристики следует понимать не в абсолютном, а в относительном смысле, поскольку сам объект обладает множеством связей со средой, существует лишь в единстве с ней; кроме того, представления о Ц. какого-либо объекта исторически преходящи, обусловлены предшествующим развитием научного познания данного объекта. Так, в биологии представление о Ц. отдельного организма в некоторых отношениях оказывается недостаточным, вследствие чего вводится в рассмотрение такая Ц., как биоценоз. Методологическое значение представления о Ц. состоит в указании на необходимость выявления внутренней детерминации свойств целостного объекта и на недостаточность объяснения специфики объекта извне (исходя, например, из условий окружающей среды). В современной науке понятие Ц. выступает как один из основных компонентов системного подхода.

Система (от греч. systema — целое, составленное из частей; соединение), множество элементов, находящихся в отношениях и связях друг с другом, которое образует определённую целостность, единство. Претерпев длительную историческую эволюцию, понятие С. с середины 20 в. становится одним из ключевых философско-методологических и специально-научных понятий. В современном научно-техническом знании разработка проблематики, связанной с исследованием и конструированием С. разного рода, проводится в рамках системного подхода, общей теории С., различных специальных теорий С., в кибернетике, системотехнике, системном анализе и т. д. Первые представления о С. возникли в античной философии, выдвинувшей онтологическое истолкование С. как упорядоченности и целостности бытия. В древнегреческой философии и науке (Евклид, Платон, Аристотель, стоики) разрабатывалась идея системности знания (аксиоматическое построение логики, геометрии). Воспринятые от античности представления о системности бытия развивались как в системно-онтологических концепциях Б. Спинозы и Г. Лейбница, так и в построениях научной систематики. 17—18 вв., стремившейся к естественной (а не телеологической) интерпретации системности мира (например, классификация К. Линнея). В философии и науке нового времени понятие С. использовалось при исследовании научного знания; при этом спектр предлагаемых решений был очень широк — от отрицания системного характера научно-теоретического знания (Э. Кондильяк) до первых попыток философского обоснования логико-дедуктивной природы систем знания (И. Г. Ламберт и др.).

Для начавшегося со 2-й половины 19 в. проникновения понятия С. в различные области конкретно-научного знания важное значение имело создание эволюционной теории Ч. Дарвина, теории относительности, квантовой физики, структурной лингвистики и др. Возникла задача построения строгого определения понятия С. и разработки оперативных методов анализа С. Интенсивные исследования в этом направлении начались только в 40—50-х гг. 20 в., однако многие конкретно-научные принципы анализа С. уже были сформулированы ранее в тектологии А. А. Богданова, в работах В. И. Вернадского, в праксеологии Т. Котарбиньского и др. Предложенная в конце 40-х гг. Л. Берталанфи программа построения «общей теории систем» явилась одной из первых попыток обобщённого анализа системной проблематики. Дополнительно к этой программе, тесно связанной с развитием кибернетики, в 50—60-е гг. был выдвинут ряд общесистемных концепций и определений понятия С.

При определении понятия С. необходимо учитывать теснейшую взаимосвязь его с понятиями целостности, структуры, связи, элемента, отношения, подсистемы и др. Поскольку понятие С. имеет чрезвычайно широкую область применения (практически каждый объект может быть рассмотрен как С.), постольку его достаточно полное понимание предполагает построение семейства соответствующих определений — как содержательных, так и формальных. Лишь в рамках такого семейства определений удаётся выразить основные системные принципы: целостности (принципиальная несводимость свойств С. к сумме свойств составляющих её элементов и невыводимость из последних свойств целого; зависимость каждого элемента, свойства и отношения С. от его места, функций и т. д. внутри целого), структурности (возможность описания С. через установление её структуры, т. е. сети связей и отношений С.; обусловленность поведения С. поведением её отдельных элементов и свойствами её структуры), взаимозависимости С. и среды (С. формирует и проявляет свои свойства в процессе взаимодействия со средой, являясь при этом ведущим активным компонентом взаимодействия), иерархичности (каждый компонент С. в свою очередь может рассматриваться как С., а исследуемая в данном случае С. представляет собой один из компонентов более широкой С.), множественности описания каждой С. (в силу принципиальной сложности каждой С. её адекватное познание требует построения множества различных моделей, каждая из которых описывает лишь определённый аспект С.) и др.

Существенным аспектом раскрытия содержания понятия С. является выделение различных типов С. (при этом разные типы и аспекты С. — законы их строения, поведения, функционирования, развития и т. д. — описываются в соответствующих специализированных теориях систем). Предложен ряд классификаций С., использующих разные основания. В наиболее общем плане С. можно разделить на материальные и абстрактные. Первые (целостные совокупности материальных объектов) в свою очередь делятся на С. неорганической природы (физические, геологические, химические и др.) и живые С., куда входят как простейшие биологические С., так и очень сложные биологические объекты типа организма, вида, экосистемы. Особый класс материальных живых С. образуют социальные С., чрезвычайно многообразные по своим типам и формам (начиная от простейших социальных объединений и вплоть до социально-экономической структуры общества). Абстрактные С. являются продуктом человеческого мышления; они также могут быть разделены на множество различных типов (особые С. представляют собой понятия, гипотезы, теории, последовательная смена научных теорий и т. д.). К числу абстрактных С. относятся и научные знания о С. разного типа, как они формулируются в общей теории С., специальных теориях С. и др. В науке 20 в. большое внимание уделяется исследованию языка как С. (лингвистические С.); в результате обобщения этих исследований возникла общая теория знаков — семиотика. Задачи обоснования математики и логики вызвали интенсивную разработку принципов построения и природы формализованных, логических С. (металогпка, метаматематика). Результаты этих исследований широко применяются в кибернетике, вычислительной технике и др.

При использовании других оснований классификации С. выделяются статичные и динамичные С. Для статичной С. её состояние с течением времени остаётся постоянным (например, газ в ограниченном объёме — в состоянии равновесия). Динамичная С. изменяет своё состояние во времени (например, живой организм). Если знание значений переменных С. в данный момент времени позволяет установить состояние С. в любой последующий или любой предшествующий моменты времени, то такая С. является однозначно детерминированной. Для вероятностной (стохастической) С. знание значений переменных в данный момент времени позволяет только предсказать вероятность распределения значений этих переменных в последующие моменты времени. По характеру взаимоотношения С. и среды С. делятся на закрытые — замкнутые (в них не поступает и из них не выделяется вещество, происходит лишь обмен энергией) и открытые — незамкнутые (постоянно происходят ввод и вывод не только энергии, но и вещества). По второму закону термодинамики, каждая закрытая С. в конечном счёте достигает состояния равновесия, при котором остаются неизменными все макроскопические величины С. и прекращаются все макроскопические процессы (состояние максимальной энтропии и минимальной свободной энергии). Стационарным состоянием открытой С. является подвижное равновесие, при котором все макроскопические величины остаются неизменными, но непрерывно продолжаются макроскопические процессы ввода и вывода вещества. Поведение названных классов С. описывается с помощью дифференциальных уравнений, задача построения которых решается в математической теории С.

В процессе развития системных исследований в 20 в. более четко были определены задачи и функции разных форм теоретического анализа всего комплекса системных проблем. Основная задача специализированных теорий С. — построение конкретно-научного знания о разных типах и разных аспектах С., в то время как главные проблемы общей теории С. концентрируются вокруг логико-методологических принципов системного исследования, построения метатеории анализа С. В рамках этой проблематики существенное значение имеет установление методологических условий и ограничений применения системных методов. К числу таких ограничений относятся, в частности, т. н. системные парадоксы, например парадокс иерархичности (решение задачи описания любой данной С. возможно лишь при условии решения задачи описания данной С. как элемента более широкой С., а решение последней задачи возможно лишь при условии решения задачи описания данной С. как С.). Выход из этого и аналогичных парадоксов состоит в использовании метода последовательных приближений, позволяющего путём оперирования неполными и заведомо ограниченными представлениями о С. постепенно добиваться более адекватного знания об исследуемой С. Анализ методологических условий применения системных методов показывает как принципиальную относительность любого, имеющегося в данный момент времени описания той или иной С., так и необходимость использования при анализе любой С. всего арсенала содержательных и формальных средств системного исследования.

Изоморфизм, одно из основных понятий современной математики, возникшее сначала в пределах алгебры в применении к таким алгебраическим образованиям, как группы, кольца, поля и т. п., но оказавшееся весьма существенным для общего понимания строения и области возможных применений каждого раздела математики. Понятие И. возникло в теории групп, где впервые был понят тот факт, что изучение внутренней структуры двух изоморфных систем объектов представляет собой одну и ту же задачу.

Берталанфи Людвиг фон (Австрия), биолог-теоретик, создатель «общей теории систем». В 1934-48 доцент, затем профессор Венского университета, в 1949-61 работал в различных университетах США и Канады, с 1961 профессор теоретической биологии университета Альберта (Канада). Подходя к биологическим объектам как к организованным динамическим системам, Б. дал развёрнутый анализ противоречий механицизма и витализма, возникновения и развития организмических идей о целостности организма и на основе последних — формирования системных концепций в биологии. Б. принадлежит ряд попыток применить организмический подход (т. е. подход с точки зрения целостности) при исследовании тканевого дыхания и соотношения метаболизма и роста у животных. Предложенный Б. метод анализа открытых эквифинальных (т. е. как бы стремящихся к некоторой цели) систем дал возможность широко использовать в биологии идеи термодинамики, кибернетики, физической химии. Идеи Б. нашли применение в медицине, психиатрии и др. прикладных дисциплинах. Будучи одним из пионеров системного подхода, Б. выдвинул первую в современной науке обобщённую системную концепцию, задачами которой, по Б., являются разработка математического аппарата описания разных типов систем, установление изоморфизма законов в различных областях знания и поиск средств интеграции науки. Эти задачи, однако, нашли реализацию лишь применительно к некоторым типам открытых (т. е. обменивающихся со средой веществом, энергией и информацией) биологических систем.

Понятие системности в биологии претерпевает бурное развитие в настолько разнообразных направлениях, что взаимопонимание часто или вовсе не достигается, или достигается с трудом и неполно. В связи со всем этим происходит пересмотр и понятия причинности. Из четырех форм причинности Аристотеля и схоластиков: материальной, действующей, финальной и формальной - о первой не говорили как о чем-то само собой разумеющемся, последнюю отвергали "с порога" и под причинностью понимали лишь действующую причинность, противополагая ее финализму.
Можно сказать, что при кажущемся различии типологических экстраполяций и процессуальных реконструкций их самостоятельность иллюзорна. В данной статье они рассматриваются порознь и обозначены разными терминами только из-за существующей в естествознании данной тради­ции противопоставлять статику и кинематику (динамику), структуру и процесс, состояние и становление. В.Н. Беклемишев (1964) писал, что организм – это морфопроцесс. То же можно сказать и про любой природ­ный объект. Само его существование – изменчивость, время. Абсолютно неизменные объекты – идеализация классической механики. Они не имеют собственного времени и приобретают временную характеристику только в смысле их механического перемещения в заданной системе координат. То, что любые природные объекты имеют собственное время, т.е. (сог­ласно типологической концепции времени) природную изменчивость, было осознано В.И. Вернадским (1965, 1975), выводившим из этого эмпи­рического обобщения свою концепцию природного времени. Это несоответствие таксонов и меронов (мероно-таксономическое) – следствие двух законов системности, выведенных Ю.А. Урманцевым (1972), – закона полиморфизма и закона параллелизма. Согласно пер­вому закону, каждый объект может быть элементом разных систем. Сог­ласно второму закону, между любыми произвольно взятыми системами должны наблюдаться эквивалентность, симметричность, соответствие хотя бы в каких-то отношениях.

 

Беклемишев - Родился г. Гродно в семье врача. В 1913 г. окончил Императорский Санкт-Петербургский университет, в котором специализировался по зооло­гии беспозвоночных, под руководством профессоров В.Т. Шевякова, В.А. Догеля, В.М. Шимкевича. После окончания университета был оставлен "для подготовки к профессорскому званию". С 1918 г. работал в Пермском университете. В 1932 г. переехал в г. Москву, где в течении 30 лет заведовал Отделом в Институте медицинской паразитологии и тропической медицины им. Е.И. Марциновского. С 1934 г. состоял профессором кафедры зоологии и сравнительной анатомии Московского государственного университета, на которой читал курс сравнительной анатомии беспозвоночных. Как сравнительный анатом, В.Н. Беклемишев был ярчайшим представителем идеалистической морфологии, придающей главное значение плану строения организмов. Конечной целью сравнительной морфологии В.Н. Беклемишев считал построение естественной системы организмов, представляющей собой закон, согласно которому реализуется многообразие органических форм.