ВОЕННАЯ ПРИСЯГА 3 страница
хоть пытать не будем.
Со всеми предосторожностями мы поднялись на третий этаж. В двух
соседних квартирах были оборудованы огневые позиции. В одной квартире лежал
гранатометчик, в другой - два стрелка с пулеметами Калашникова. Но самое
поразительное, что это были пацаны лет по 13-15. Один из стрелков был еще
жив и, находясь без сознания, тихо стонал. Судя по обильно кровоточащей
культе на месте оторванной ноги, ему не выжить. Снаряд из пушки попал в
комнату к гранатометчику и, видимо, разнес его склад. Я еще раз огляделся,
хорошее настроение в момент улетучилось. Конечно, это духи, и они стреляли в
нас, и они жаждали нашей смерти, но... Но они пацаны. Дрянь. Я сплюнул в
сторону и приказал стоявшим рядом бойцам: "Добейте его и потом прочешите
весь подъезд, может, кто еще и уполз". Хотя сам сомневался в этом.
Раздались очереди из трех автоматов - это Семен, Клей и Пикассо
выпустили по короткой очереди в израненное тело. Пацана всего выгнуло, пули
разорвали грудную клетку, кто-то попал в голову - она треснула, обрызгав
пол.... Я спокойно смотрел на это убийство. Затем отвернулся от трупа, нет,
все-таки не люблю я покойников, а может, это естественная реакция
нормального, здорового организма? Кто знает. Достал пачку снайперского
"Мальборо", угостил бойцов.
- Я же русским языком сказал: "Прочесать подъезд". Кому не понятно? -
затянувшись сигаретой, сказал я. Бойцы, забубнив что-то под нос, пошли
выполнять приказ. Тем временем я, сдерживая позывы рвоты, окуривая себя
сигаретным дымом, принялся ощупывать карманы убитых.
Ого! Никак военный билет, да еще и не один. Так, смотрим: Семенов
Алексей Павлович, 1975 г. рождения. Семенов, Семенов, Семенов. Что-то в
памяти у меня зашевелилось. Не тот ли это Семенов из инженерно-саперного
батальона, который пропал без вести после штурма аэропорта "Северный"?
Отправили его принести огнепроводный шнур для разминирования, и пропал
пацан. А не он ли это и стрелял в нас? Я внимательно осмотрел лица духов,
сравнивая с плохой фотографией на военном билете, заглянул в пролом стены,
глянул на гранатометчика. Нет, слава Богу, нет. Начал листать дальше билет.
Бля! Наша часть, наш Семенов. Спасла вас, сволочей, смерть, а то бы лютая
кончина была вам уготована. Сам бы побеседовал, за время войн на территории
бывшего Союза я научился развязывать языки, да так, чтобы долго жили и не
сходили с ума.
Вмиг прошло сожаление о пацанах, об их загубленных душах, и только
злость, злость такая, что зубы свело судорогой. Если надо, за своего бойца,
русского, многих своей рукой сокрушу и своей жизни не пожалею, лишь бы
только вернуть его, балбеса, домой, живым и невредимым.
Тут с лестницы донеслись крики моих бойцов.
- Товарищ капитан, товарищ капитан, кого-то нашего нашли, там, на
крыше! - захлебываясь, кричал Американец.
Я стрелой вбежал по лестнице, и не было никакой одышки. На крыше,
прибитый гвоздями, как Иисус, на кресте лежал наш боец. В рот ему был
вставлен его же отрезанный половой член. И даже несмотря на покрытое коркой
грязи разбитое лицо, я опознал его по фотографии: он, он - Семенов. И хоть
я, может, и видел его всего раз десять, и даже не общался с ним, ком
подкатился к горлу, на глаза навернулись слезы, защипало в носу. Я пожалел,
что не знал его раньше: по-моему, он вообще был прикомандирован к нашей
бригаде прямо накануне отправки в Чечню из Абакана.
- Они его приколотили к кресту и поставили на крыше, видимо, взрывом
его опрокинуло, поэтому мы и не заметили, - начал объяснять Пикассо,
почему-то ему было неловко, что не сразу обнаружили парня.
- Наш это солдат, - с трудом прорывая комок в горле, сдерживая крик и
маты, как можно спокойней произнес я, - Семенов из саперов, пропал в
"Северном" на разминировании. Нашел его военный билет на одном из стрелков.
Бойцов как током ударило, они начали суетиться вокруг Семенова, бережно
снимать с креста, при этом старались не повредить его, обращались как с
живым, перешептывались, чтобы не разбудить, а у самих слезы капали и капали,
мешая работать. Я отвернулся, достал пачку сигарет, закурил, жадно
затягиваясь, загоняя клубок дальше внутрь. Искоса посматривал, как
продвигаются дела. Когда сняли Семенова с креста и из валявшихся рядом
тряпок и досок соорудили что-то вроде носилок, уложив на него мученика, я
сказал:
- Клей, выходи на "коробочки", пусть подъедут поближе, передай, что
несем "груз 200"... Наш "груз 200".
Я пошел впереди, проверяя дорогу. Бойцы осторожно, обращаясь как с
раненым, несли Семенова на носилках. Замыкал шествие Клей, нагруженный
радиостанцией и остатками того оружия, которое мы обнаружили у духов.
Выйдя из подъезда, мы погрузили тело в отсек для десанта и поехали. По
себе я чувствовал, что сейчас горе тому духу, кто попробует высунуть нос на
нашем пути. Для подтверждения своих мыслей я оглянулся и увидел у бойцов
такие же страшные пустые глаза, как и у меня самого, только пылает внутри
огонь мщения и ничего больше - ни одной мысли, пустота. Крови, крови, крови
хочу, чтобы излить свою ярость, чтобы под прикладом треснул череп, под
ботинком хрустнули ребра. Костяшками пальцев пробивать и рвать артерии,
заглянуть в глаза перед смертью и спросить его, ее, их: "Зачем ты, падаль,
стрелял в русских?"
Ну, держитесь, суки, не будет вам пощады, никому не будет, ни старикам,
ни детям, ни женщинам - никому. Правы были Ермолов и Сталин - данная
народность не подлежит перевоспитанию, лишь уничтожению.
БМП, как бы чувствуя наше настроение, рвались вперед, двигатели
работали ровно, без перебоев, периодически окатывая нас жирными выхлопами
несгоревшей солярки, добавляя к нашему черному виду некий щегольской глянец.
Но глаза не переставая пылали безумным огнем, требуя мести, и не было в этот
момент в душе места для трусости, не было желания убежать. Наверное, именно
в этом состоянии человек ложится на амбразуру, чтобы своей жизнью спасти
другие. Желание мести перерастает в заботу о ближнем, находящемся рядом с
собой, появляется чувство самопожертвования ради других.
Кося одним глазом на окружающую обстановку, я кожей чувствовал
шевеление в развалинах домов. Положив автомат на локтевой сгиб, пошарив в
кармане, извлек остальные военные билеты, забранные у мертвого духа, и начал
читать. Петров Андрей Александрович, так - Майкопская бригада. Елизарьев
Евгений Анатольевич - внутренние войска (у внутренних войск и пограничников
номера частей четырехзначные, в армии - пятизначные). Всего восемь билетов.
Всего восемь жизней. Где вы, парни? Видимо, об этом никто никогда не узнает,
и будет мать до конца жизни своей плакать, нет могилы сына, некуда прийти.
Страшно все это.
Досмотрев билеты, я убедился, что нет больше бойцов из нашей бригады и
нет моих земляков. Спрятав билеты, оглядел своих архаровцев и покачал
головой, говоря тем самым, что из наших больше никого. Они вновь отвернули
свои сосредоточенные лица и начали внимательно осматривать проносящиеся мимо
места недавно прошедших боев.
Разрушенные здания, дома, вывороченные с корнем деревья. Местами
виднелась сгоревшая брошенная техника. Как правило, это были сожженные
танки, с оторванными, отброшенными на много метров башнями, разорванными
гусеницами. БМП или БТР, у которых броня потоньше и сами они полегче,
разрывало в куски - многое зависело от того, куда попадет гранатометчик, а
также какой боекомплект находится внутри. Некоторым механикам везло, другим
- нет.
С болью смотрел на поваленные деревья, люблю природу. У человека есть
выбор. Он может отказаться ехать сюда, сесть в тюрьму за дезертирство,
купить "белый" билет, заняться членовредительством, да мало ли на что
способен хитрый ум российского гражданина. А вот деревья или животные - это
другое дело. Они ни в чем не виноваты. Их завел, посадил человек по своей
прихоти или потребности, а другие пришли и изувечили, сломали, и ничего они
сделать не могут. Ни деревья, ни животные не могут сбежать, как-то
защититься. Так многие и приняли смерть вместе со своими хозяевами на пороге
собственного дома. Кто остался - потом съедят, потому что через некоторое
время наступит голод. Уже неоднократно приходилось видеть людей, шатающейся
походкой слоняющихся тенями среди развалин зданий. В основном это старики,
женщины среднего возраста. Все, кто был в состоянии держать оружие и
соображать более-менее трезво, ушли в партизаны, мстить нам. Ну ладно, мы
тоже будем мстить вам. Вот и получается замкнутый круг. Каждый из нас
сражается, на его взгляд, за правое, святое дело. Каждый молится своим
богам, призывая их на помощь себе и требуя возмездия за смерть своих
товарищей, проклиная противника. Господь распределяет потери и трофеи
поровну. Ладно, повоюем. Правда, тяжело воевать с целым народом, гораздо
легче и проще с регулярной армией одного государства, так нас учили воевать.
В чистом поле выбил противника, затем захватил город, набрал трофеев, и
снова в чистое поле. А тут как в Афганистане - воюй хрен знает сколько со
всем народом, да и не война все это, а по закону - так, плевая полицейская
операция по восстановлению конституционного порядка, а что такое этот
порядок, никто не знал и не узнает. Ладно, пока мы с духами будем крошить
друг друга в капусту, в первопрестольной кто-то здорово погреет руки. Уж на
это я насмотрелся. Для кого война, а для кого мать родна. Хоть бы одну суку
привлекли за ту кровь, что пролили уже на бывших союзных просторах. Я не
беру в расчет прибалтов - посадили стрелочников да ментов из ОМОНа, что
толку от этого. Они кроме мести за своих товарищей ничего не поимели, а вот
те, кто руководил и давал распоряжения на данные акции, вот тем бы в пупке
штык-ножом поковырять, посмотреть в расширенные от боли и страха глаза и
оглохнуть от их крика, вдохнуть распахнутыми ноздрями запах их крови. Вот
это действительно весело, а тут...
А тут люди четыре года жили по законам зоны, мы же их сами накормили
деньгами, снабдили оружием, воспитали, натаскали в ГРУшных лагерях.
Захотели, чтобы они повоевали вместо нас в Осетии, Абхазии - якобы мы здесь
ни при чем. Тогда, когда они стали не нужны, надо было их убивать, так нет -
надеялись чечена приручить, хрена вам без масла, он и повернул против вас
же, московская братва. Вот только почему из-за ваших разборок страдает вся
страна, и мы из Сибири примчались, чтобы вас, сук, разводить. Нам до Китая
ближе, чем до Чечни, а еще мужиков из ЗабВО, ДальВО, ТОФа притащили, так им
до Японии и Штатов ближе будет. Одного не могу понять, почему это духи
спокойно оставили нефтеперегонный завод, да и нам строго-настрого запрещено
там применять какое-либо тяжелое вооружение. Вон авиация весело бомбит жилые
кварталы, а Старопромысловский район Грозного - ни-ни.
Значит, чья-то собственность, кого-то, кто может министру обороны
цыкнуть и сказать, чтобы не смел калечить ее - весь город можешь сравнять с
землей, а вот нефтеперегонный не смей. Конечно, когда российский солдат
входит в раж, его сложно удержать в рамках, да и не всякий дух знает, что
соваться туда нельзя. Он ведь наивно полагает, что сражается за свою сраную
независимость, и не подозревает, идиот, что мы с ним просто участники
каких-то разборок, обычных уркаганских разборок по сути своей, правда, очень
крутых. Один паханенок решил кинуть пахана и основать свое дело, вот пахан и
послал свою братву - российскую армию - на разборки. А паханенок, не будь
дурак, завизжал о независимости, и его "быки" тоже поднялись. Вот и пошли
разборки, тут уже никто толком и не помнит, из-за чего каша заварилась.
Братки мстят друг за друга, а паханы тем временем наваривают "бабки".
Отбирают пенсии и пособия, прикрываясь войной, а паханенок исламский мир
подтягивает дешевой религиозной идеей. Господи, помилуй и помоги!
Тут БМП сделала резкий разворот, и меня чуть не сбросило с брони.
Правильно, идиот, твое дело сидеть и не щелкать хлебалом, а то ухлопают или
шею сломаешь, свалившись с машины. Командиры за тебя все продумают и выдадут
готовое решение. Твое дело выжить и выполнить задачу. Все остальное дерьмо.
Вон Андрей Петров, бывший командир минометной батареи, имея какие-то
принципы, при отправке потребовал, чтобы дали ему две недели для подготовки
своего подразделения, мотивируя это тем, что бойцы только в ноябре призваны
на службу и автомат в руках держали один раз - на присяге. Уволили, чтоб
другим неповадно было, уволили с позором, как труса, дезертира. Поставили
лейтенанта сопливого - двухгодичника, выпускника института. Где этот
лейтенант с его минометной батареей? Людей почти всех при штурме аэропорта
положил и сам погиб. Вот так-то. Наберут в армию идиотов, с одними мучаешься
два года, с другими - двадцать пять лет.
И как только мы ни убеждали своих большезвездных командиров, что мы не
готовы к войне ни материально, ни технически. Люди физически не готовы.
Когда в декабре поступила команда грузиться на эшелоны и выезжать, как раз
стояли жуткие морозы. Солярка, как водится в армии, была залита в БМП летняя
и по своему состоянию больше напоминала кисель. Вот умники из округа и
придумали добавлять в этот "кисель" керосин, чтобы тот разбавил соляру.
Разбавили... Одна БМПшка рванула прямо в парке с полным боекомплектом,
просто чудом никто не пострадал, а вторая при погрузке на платформу, и снова
Бог был на нашей стороне. Как водится в армии, списали на эти взрывы кучу
имущества и вооружения, совсем точь-в-точь как у Суворова в его
"Освободителе". По документам получалось, что в этих машинах находилось не
менее пятидесяти полушубков, двадцать пять приборов ночного видения, валенок
и камуфлированных костюмов не меньше сотни. Когда принесли акт на списание
для утверждения представителю штаба корпуса, тот прочитал и приказал:
"Полушубок, камуфлированный костюм ко мне". Зам по тылу командира бригады в
акте увеличил "уничтоженные" полушубки и камуфлированные костюмы ровно на
единицу и принес вместе с требуемым вновь на подпись. Генерал подписал не
моргнув глазом.
Сейчас этот генерал здесь вместе с нами. Слава Богу, не мешает хоть
руководить бригадой, только подписывает акты на списание по статье "боевые
потери".
Потом мои мысли переключились на то, как бы убедительней соврать,
почему снайпер не дожил до штаба бригады. Я, конечно, понимал, что не будет
никто дышать мне в лицо праведным гневом, а лишь только сожалением, что не
удалось лично намотать его кишки на свой локоть. Особенно, конечно, будут
переживать особисты и разведчики. Что тем, что другим только дай в руки
противника, заставят заговорить. Мы это тоже умеем, с той лишь разницей, что
они при этом сохраняют налет интеллигентности, а у нас все проще, хотя можем
и побыстрее некоторых языки развязывать. Мастерство не пропьешь.
В развалинах что-то зашевелилось и блеснуло на лучах уже заходящего
солнца. Мозг даже еще толком не сумел отреагировать на это, как руки
вскинули автомат и указательный палец вцепился в спусковой крючок, выбирая
люфт. И только после этого сработало сознание - увидел зенитчиков из нашей
бригады, оборудующих позицию на остатках какого-то дома. Они нас тоже
встретили автоматными стволами, но у всех хватило ума и выдержки не открыть
огонь. Тем более что их "Шилка" - зенитная самоходная установка ЗСУ-23 с
четырьмя спаренными стволами - уже разворачивалась в нашу сторону. Стоило из
такой махины долбануть по нам - только щепки и полетели бы. Ладно хоть
опознали друг друга. Мы радостно что-то проорали в качестве приветствия друг
другу. Так, значит, до командного пункта бригады рукой подать. Ага, вон и
фонтан из огня, который бьет из пробитого газопровода. Еще метров двести - и
мы "дома". Можно уже и расслабиться.
- Радист, - обратился я к Клею, - сообщи, что мы подъезжаем, а то
шмалять начнут.
Клей затараторил что-то в гарнитуру и потом кивнул мне в знак того, что
нас ждут. Говорить, а тем более орать, стараясь перекричать рев двигателей и
шум боя, стоящий над городом, не хотелось, да и чувствовалось присутствие
убитого боевого товарища. Каждый почему-то ощущал себя виновным, что тот
погиб, а с другой стороны понимал, что на месте этого пацана мог лежать и он
сам.
Машины сбавили ход, и мы, маневрируя на малой скорости, прошли
импровизированный лабиринт из остатков стеновых панелей, обломков кирпича.
Из-за каждого поворота на нас смотрел сквозь прицел автомата солдат с
запыленным и оттого казавшимся каменным лицом и уставшими от напряжения и
хронического недосыпания красными глазами. Узнав нас, они опускали оружие и
кто улыбками, кто жестами приветствовали нас. Я догадывался, что уже как
среди рядовых, так и среди офицеров заключаются пари - привезу ли я пленного
снайпера. Лично я не ставил бы на доставку. Мы так же устало приветствовали
часовых.
Еще хорошо, что мы приехали засветло, а то какой-то умник в
Министерстве обороны придумал новую систему паролей, холера ему в бок. Если
раньше все было понятно и просто, то теперь без десяти классов образования и
поллитра не разберешься. К примеру, если раньше был пароль "Саратов", а
отзыв "Ленинград", то это и ежу понятно. А сейчас имеются бойцы, которые
толком писать и читать не умеют - издержки перестройки. А суть новой системы
такова, что на сутки устанавливается пароль цифровой, положим, тринадцать. И
вот часовой, завидев силуэт в темноте, кричит: "Стой! Пароль - семь!" А ты
должен в уме мгновенно вычесть из тринадцати семь и проорать в темноту:
"Ответ - шесть!" А после этого часовой складывает в уме семь и шесть и,
получив тринадцать, пропускает тебя, но если кто из вас плохо считает или
его мысли путаются, то боец, выполняя Устав гарнизонной и караульной службы,
да еще и в боевой обстановке, имеет полное право расстрелять тебя без суда и
следствия, и ни один прокурор пальцем не пошевелит, чтобы его посадить. Сам
дурак, в школе надо было математику изучать. Ладно, если ты не сильно
контужен или оглушен, и боец соображает, а то бывают такие умники, которые
кричат дробные или отрицательные числа, вот тут-то и вспомнишь всех родных и
близких этого бойца, а заодно поневоле и курс средней школы по математике.
Зато какой-то московский засранец получил благодарность, а то, глядишь, и
железку на грудь. Эти гады запросто могут такое сотворить.
С этими мыслями мы подъехали к полуразрушенному детскому садику, в
котором и размещался командный пункт нашей бригады. Я спрыгнул с БМП, растер
замерзшие, затекшие ноги и на несгибающихся ногах пошел к начальнику штаба
подполковнику Биличу Александру Александровичу, или, как все его в бригаде
звали, Сан Санычу. На ходу я обернулся и крикнул своим бойцам:
- Выгружайте героя, и поаккуратней.
Бойцы понятливо закивали головами.
Билич Сан Саныч был ростом где-то метр семьдесят пять. Волосы не то что
белые, а скорее русые. Широк в плечах, в голубых глазах вечные смеющиеся
искорки, или, может, так постоянно казалось окружающим? Отличало Сан Саныча
от других офицеров бригады то, что по жизни, по натуре своей он был
интеллигентом. Поначалу всем казалось, что это наносное, показное, но чем
дольше с ним общаешься, тем больше убеждаешься, что нет, это просто в его
натуре. Больше всего казалось, что он должен был родиться не в наше
сумасшедшее время, а во времена гусаров, балов, дуэлей. Даже сейчас, когда
все более-менее устаканилось, мы научились воевать в городских условиях и
начали долбить противника, когда война пусть даже очагово, но приняла
позиционный характер, подполковник Билич находил время для небольшой
утренней зарядки.
По утрам, если удавалось немного поспать ночью, мы выползали из своих
углов в подвале и тряслись от холода, потому что зима, пусть даже и на юге,
а все равно зима. Воды, как правило, не было, и щетина, отросшая за
несколько дней, уже не топорщилась, а укладывалась по лицу. Но, глядя на
своего непосредственного командира, невольно подтягиваешься и находишь время
и воду для бритья. Хотя многие офицеры, кто из-за суеверия, кто из-за лени,
не брились, отпуская бороды и усы. У некоторых это очень даже неплохо
выглядело. Вот только командир разведвзвода лейтенант Хлопов Роман, по жизни
имевший кожу смуглого оттенка, когда еще и бороду отпустил, стал вылитый
чечен. Так во время боев за вокзал свои же бойцы его и обстреляли. Его
счастье, что был он в каске и в бронежилете, а то ухлопали бы защитнички.
Вот с тех пор и взял Хлопов - мы звали его Хлоп - привычку бриться
ежедневно, невзирая на условия и обстановку.
Недели полторы назад, когда они с начальником разведки прорвались на
аэропорт "Северный" в ставку командующего объединенными войсками, а на
обратном пути напоролись на засаду, гранатометчики в упор расстреляли их
БМП. Хлопа убило сразу, а начальника разведки сильно контузило, бойцы с
боями двое суток пробирались к своим. Принесли они и полуразорванного Хлопа,
и контуженного, почти ничего не слышащего и плохо видящего начальника
разведки капитана Степченко Сергея Станиславовича. Как потом рассказывали
бойцы, днем отсиживались в подвалах, а по ночам, рискуя нарваться на
автоматную очередь и от своих, и от чужих, пробирались к нам. Ночью спали по
очереди, иногда подкладывая под голову останки несчастного Хлопа.
Может, после контузии, может, после сидения в подвалах с трупом, но
что-то с головой не в порядке стало у Сереги Степченко. Водкой, коньяком,
спиртом лечили у него контузию, и зрение и слух потихоньку
восстанавливались, а вот тесных, замкнутых помещений не выносит. Так вроде
бы ничего, и воюет, и работает, но, бывает, понесет такую несусветную
околесицу. Командир бригады полковник Бахель Александр Антонович приказал
отстранить Степченко от должности и присматривать, чтобы не натворил чего.
Эвакуировать не было возможности, раненые лежали в землянках, вертолеты не
могли подлететь. Временно исполнять обязанности начальника разведки стал
командир разведроты старший лейтенант Кривошеев Степан. Билич Сан Саныч
проявлял заботу о Степченко, и не только о Степченко, а обо всех, кто был
рядом. Распорядился, чтобы подготовили представление на бойцов, которые
притащили Степченко и останки Хлопа, к званию Героев России. Но все эти
бумаги хранились пока в передвижном сейфе начальника штаба бригады.
Билич принципиально не признавал ни физических методов при беседах с
противником, ни матов при общении с подчиненными. Но самое интересное, что
когда заорешь матом на кого-то, то все это гораздо яснее и четче
выполняется. По собственному опыту знаю.
И вот этому интеллигентному гусару мне предстояло объяснить, что
снайпера я не привез по одной простой причине - у бойцов не выдержали нервы,
и подвесили они его на танковом стволе. Обкатывая в голове фразы,
более-менее щадящие тонкие струны души Сан Саныча и одновременно
отмазывающие комбата с Иваном Ильиным, я вошел в здание штаба.
На пути попался зам по тылу бригады Клейменов Аркадий Николаевич, о нем
все говорили так: "Не зря Суворов изрек, что любого интенданта через год
можно смело вешать". Глядя на упитанное лицо и ладную фигуру "зампотыла",
понимаешь, что прав был генералиссимус, и в его времена давно бы болтался на
оглобле Клейменов. Личный багаж его с каждым днем увеличивался, несмотря на
бои.
- А, Слава, ну, как съездил? Привез стрелка?
- Увы, Аркадий Николаевич, сдох. Помер, - я сделал скорбную мину, хотя
глаза говорили другое, зам по тылу меня понял и подхватил игру.
- Как помер? - удивился и, сделав недоуменное лицо, спросил Клейменов.
- Сердце слабое, - усмехнулся я, - да и ранен еще вдобавок был, так что
не дожил до отъезда. Вот как бы только Сан Санычу это потактичней объяснить.
Чтобы не переживал сильно.
- Да ему сейчас не до снайпера, и не верил никто, что ты его привезешь.
Тем более вы там с Ильиным могли ему прямо на месте харакири устроить. Жаль
только, что не довез ты его, тут уже очередь выстроилась на собеседование, -
скалил зубы Клейменов.
- А ставки делали на доставку снайпера? - спросил я.
- Делали, но в основном на то, что не привезешь.
- Да, я еще бойца Семенова привез, пропал при штурме "Северного", мои
бойцы его сейчас разгружают. А что еще нового?
- Так тебя не было всего часа четыре. Ах, да, - голос помрачнел у
Аркадия Николаевича, - начальника штаба второго батальона ранило.
Мне показалось, что стены качнулись.
- Это Сашку Пахоменко? - спросил я.
- Его. Они пробиваются к гостинице "Кавказ", а там духов в округе, как
чертей в аду, ну, вот и в грудь попали. Медики не сумели пробраться.
Санинструктор перевязку сделал. Сейчас готовим из разведчиков штурмовую
группу. Под прикрытием темноты попробуем вытащить, - было видно, что
Клейменов здорово расстроился, рассказывая все это мне.
Капитан Пахоменко Александр Ильич был любимцем бригады. Огромного
роста, и широкой души, любитель побалагурить. Знал много анекдотов, историй,
розыгрышей, был незлобен. А главное - его отзывчивость, искренность
подкупающе действовала на окружающих, при общении с ним впервые буквально
через десять минут возникало ощущение, что знаешь его с курсантских времен.
И при всем при этом он не был тунеядцем, бездельником. Бросался первым туда,
где было трудно, приходил на помощь ближнему, и поэтому и офицеры, и солдаты
не чаяли в нем души. Он мог помочь и словом, и делом, мог и трехэтажным
матом обложить - ругался он виртуозно, а мог и сам сесть за
механика-водителя и повести БМП, мог на морозе копаться в двигателе и
толково провести занятия. Одним словом, тот самый тип офицера, о котором нам
долбили средства массовой информации. Ненавидящий врага, не скрывающий своих
чувств, всегда готовый прийти на выручку, безотказный. Правда, иногда
излишне шумливый, но к этому можно было быстро привыкнуть. Вот таков Сашка
Пахоменко, который просил, чтобы его называли "просто Ильичом". Странно, но
на войне как-то мгновенно всплывают в памяти давно забытые мелочи во
взаимоотношениях с людьми. И вот сейчас этот балагур валяется в подвале
полуразрушенного дома с дыркой в груди. Господи, дай ему силы.
- Ладно, Аркадий Николаевич, я пошел на доклад к Сан Санычу, - кивнув
головой, я отправился дальше по коридору.
- У него там представитель объединенного командования. Бахель на выезде
в третьем батальоне, вот этот чистоплюй и клепает мозги Санычу. Опять,
наверное, куда-нибудь на прорыв нас кинут, где остальные элитные войска
обосрались. У нас же всегда так, как ордена да медали получать да в Москве
парламент расстреливать - это элитные войска, а как зимой асфальт грызть -
это сибирская "махра". Зато потом отведут нас, а эти недоноски под вспышки
фотоаппаратов будут красивым девушкам рассказывать о своих подвигах, - он
сплюнул и, махнув рукой, пошел на выход.
В коридоре сидели солдаты, офицеры, кто курил, кто, прислонившись к
испещренным от пуль и осколков стенам, дремал, изредка поднимая голову на
звук близких выстрелов и разрывов.
Дорого нам достался этот детский садик. Дудаев в свое время заявил, что
ему не нужны ученые, а нужны воины, поэтому мальчики должны были учиться в
школе три класса, а девочки только один класс. А так как женщины сидят дома,