СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Гофмаршал, Фердинанд.
Гофмаршал (семенит по комнате). Вы изъявили желание, мой
драгоценнейший...
Фердинанд (про себя). Свернуть мерзавцу шею! (Вслух.) Послушайте,
маршал: во время парада вы, по-видимому, выронили из кармана вот это письмо,
а я (злобно смеясь), на свое счастье, его нашел.
Гофмаршал. Да что вы?
Фердинанд. Чистая случайность. Никто, как бог.
Гофмаршал. Вы меня пугаете, барон.
Фердинанд. Читайте! Читайте! (Отходит от него.) Если уж я не гожусь в
любовники, то, может быть, из меня выйдет недурной сводник.
Гофмаршал читает, Фердинанд подходит к стене и снимает пару пистолетов.
Гофмаршал (бросает на стол письмо и собирается удрать). А, черт!
Фердинанд (тащит его назад). Не спешите, любезный маршал. Мне кажется,
это письмо не содержит ничего неприятного. А теперь - нашедшему
вознаграждение. (Показывает пистолеты.)
Гофмаршал (в ужасе пятится). Не теряйте разума, драгоценнейший!
Фердинанд (громким, повергающим в ужас голосом). Разума у меня более
чем достаточно, чтобы такого мерзавца, как ты, отправить на тот свет!
(Вкладывает ему в руку пистолет и вынимает носовой платок.) Нате! Держите
платок! Мне его подарила любовница!
Гофмаршал. Через платок? Вы с ума сошли! Что это вам вздумалось?
Фердинанд. Держи тот конец, тебе говорят! Иначе же ты промахнешься,
трус! Как он дрожит, этот трус! Ты еще должен бога благодарить, трус, что в
первый раз в жизни твоя пустая башка хоть чем-нибудь будет набита.
Гофмаршал хочет улизнуть.
Ни с места! Никто вас отсюда не выпустит. (Обгоняет его и запирает дверь.)
Гофмаршал. Как, барон, в комнате?
Фердинанд. А что же, к городскому валу с тобой для этого идти? Здесь,
мой милый, треску будет больше, - по всей вероятности, это будет первый
случай в твоей жизни, когда ты наделаешь шуму в обществе. Целься!
Гофмаршал (вытирает лоб). Но ведь вы же человек молодой, подающий
надежды, неужели вам не дорога жизнь?
Фердинанд. Целься, тебе говорят! Мне больше нечего делать на этом
свете.
Гофмаршал. А у меня дел выше головы, мой дражайший!
Фердинанд. У тебя, мразь? У тебя? Служить затычкой там, где все меньше
становится настоящих людей? В одно мгновение семь раз сжаться и семь раз
вытянуться, как жук на булавке? Аккуратнейшим образом записывать, когда и
как подействовал желудок у твоего государя, и служить мишенью для его
острот? С таким же успехом и я могу тебя всем показывать, как диковинного
сурка. Словно ручная обезьяна, будешь ты танцевать под вой грешников, носить
поноску, стоять на задних лапах и своими придворными фокусами смешить даже
тех, кто впал в бевысходное отчаяние.
Гофмаршал. Все, что вам заблагорассудится, милостивый государь, все,
что вам будет угодно... только уберите пистолеты!
Фердинанд. Полюбуйтесь на это чадо греха! Полюбуйтесь на этот позор
шестому дню творения! Можно подумать, что, после того как он был сотворен
всевышним, его переиздал тюбингенский книгопродавец!.. Жаль только,
бесконечно жаль унцию мозга, которая зря пропадает в твоем пустопорожнем
черепе! Взять бы эту единственную унцию и передать павиану, - может быть,
ему только ее и недостает, чтобы стать человеком, а сейчас это всего лишь
крохотная доля человеческого ума... И с этим ничтожеством я должен делить ее
сердце? Чудовищно! Немыслимо! Этот красавчик скорее создан отвращать от
соблазна, а не вводить в искушение.
Гофмаршал. Слава тебе, господи! Он начинает острить.
Фердинанд. Нет, я его не трону! Щадим же мы гусениц, значит, можно
пощадить и его. При встрече с ним иные только пожмут плечами и, уж верно,
дадутся диву, сколь мудро распоряжается небо: даже вот таких тварей оно хоть
отбросами и подонками, а все-таки кормит; оно и ворону готовит трапезу на
месте казни, и царедворца питает нечистотами коронованных особ. В конце
концов нельзя не отдать должного миродержавной воле провидения, ибо оно даже
среди существ, у которых есть душа, держит на жалованье медянок и
тарантулов, чтобы было кому источать яд. Но пусть только (с новой яростью)
ядовитое насекомое не подползает к моему цветку, иначе я его (схватывает
маршала и немилосердно трясет) и так, и эдак, и вот так, живого места не
оставлю!
Гофмаршал (тихонько охая). Господи! Как бы мне только ноги унести! За
сто миль отсюда, хоть в Бисетр под Парижем, лишь бы подальше от него!
Фердинанд. Негодяй! Что, если ты ее уже совратил? Негодяй! Что, если ты
уже насладился той, перед которой я благоговел? (В неистовстве.) Что, если
ты прелюбодействовал там, где я ощущал себя богом? (Внезапно умолкает, затем
снова - угрожающе.) Тогда, негодяй, беги лучше в ад, иначе мой гнев
настигнет тебя и в раю! Как далеко зашел ты с этой девушкой? Признавайся!
Гофмаршал. Отпустите меня! Я вам все открою.
Фердинанд. О, с этой девушкой, уж верно, приятней развратничать, чем
строить воздушные замки с другими! Так, значит, она просто распутница, так,
значит, под мнимым душевным величием здесь скрывается низость, под напускной
добродетелью - блуд? (Приставляет пистолет к сердцу маршала.) Как далеко ты
зашел с ней? Признавайся, а не то спущу курок!
Гофмаршал. Не в чем, положительно не в чем! Запаситесь терпением хоть
на минуту! Вы обмануты...
Фердинанд. И ты мне еще напоминаешь об этом, злодей? Как далеко ты
зашел с ней? Признавайся, иначе тебе конец!
Гофмаршал. Mon Dieu! Боже мой! Ведь я же вам говорю... Выслушайте
меня... Отец... родной отец...
Фердинанд (в исступлении). Свел свою дочь с тобой? И как далеко ты
зашел с ней? Признавайся, или я тебя убью!
Гофмаршал. Вы вне себя. Вы ничего не слышите. Я ее никогда не видел. Я
с ней незнаком. Я не имею о ней ни малейшего понятия.
Фердинанд (отступая). Ты ее не видел? Ты с ней незнаком? Ты не имеешь о
ней ни малейшего понятия? Луиза Миллер из-за тебя погибла, а ты, не переводя
дыхания, трижды от нее отрекаешься?.. Вон, подлец! (Наносит ему удар
пистолетом и выталкивает из комнаты.) Для таких, как ты, еще не выдуман
порох!