КАК МЫШИ КОТА ХОРОНИЛИ

«Как мыши кота хоронили» — старинный русский лубок, вы­ражающий, как часто полагают, народное ликование по поводу смерти Петра Великого³*). На нем изображена группа танцующих, веселящихся мышей, провожающих в последний путь тело огром­ного кота, крепко-накрепко привязанного к носилкам, словно бы для того, чтобы исключить любую возможность неожиданного воскрешения. Это кажется подходящей метафорой для экстраор­динарной цепи показательных процессов сельских руководителей, происходивших в районных центрах по всему Советскому Союзу осенью 1937 г., в самый разгар Большого Террора³¹. Кот — это подсудимые на показательных процессах, бывшие руководители, носящие теперь клеймо «врагов народа», обвиняемые в превыше­нии власти, насилии над крестьянами и систематическом наруше­нии Устава сельскохозяйственной артели. Мыши, радующиеся па­дению кота, — это крестьяне-свидетели, на показаниях которых строились дела против руководителей.

Районные показательные процессы следовали образцам трех знаменитых московских процессов 1936, 1937 и 1938 гг., особенно в том, что подсудимые являлись бывшими политическими лидера­ми (районного и государственного уровня соответственно), обви­нялись в контрреволюционных преступлениях и назывались «вра­гами народа». Но были и существенные отличия. На московских процессах судили старых большевиков (Г.Зиновьева, Л.Каменева, Н.Бухарина и др.), имевших за плечами долгую историю служе­ния революции, и вменяли им в вину фантастические, немысли­мые преступления против государства, включая изощренные заго­воры, терроризм, вредительство, контакты с Троцким и иностран­ными разведками. Их дела основывались в первую очередь на их собственных признаниях. На районных же процессах подсудимые были руководителями низшего звена, вполне правдоподобно обви­няемыми в злоупотреблениях против крестьян и плохом руковод­стве сельским хозяйством; их дела базировались главным образом не на признаниях, а на показаниях колхозников.

Подобно всем показательным процессам, районные процессы представляли собой политический спектакль, развязка которого была известна заранее, а не «нормальное» судебное разбиратель­ство, в ходе которого подсудимый может быть, а может и не быть признан виновным. Тем не менее данный политический спектакль был гораздо реалистичнее и ближе к земле, нежели мелодрамати­ческие московские представления. Легко было поверить, что обви­няемые действительно совершали все деяния, приписываемые им: запугивание и насилие над крестьянами, принуждение их к непо­сильным обязательствам по госпоставкам, навязывание «нереаль­ных посевных планов» и т.п. Единственной натяжкой являлось то, что эти деяния признавались криминальными, что они якобы в той или иной степени отличались от обычного поведения мест­ной советской власти, когда дело касалось сельского хозяйства и госпоставок. Короче говоря, от районных показательных процес­сов веяло духом статьи «Головокружение от успехов»: верховная власть, откликаясь на проблемы колхозов, перекладывала вину на местное руководство.