Американизм в социальной психологии

Первая половина XX в. знаменовала со­бой практическое отождествление всей западной социальной пси­хологии с ее американским вариантом. Поэтому-то и правомерно при анализе этого полувекового развития обратить внимание прежде всего на американскую социально-психологическую мысль. При исследовании судеб социально-психологической теории это об­стоятельство приобретает особое значение. Специфически амери­канский подход к проблемам теоретического знания вообще ста­новится на протяжении второго и частично третьего периодов раз­вития социальной психологии ее общей характеристикой. Сама природа создаваемых в социальной психологии теорий, логика их конструирования неизбежно приобретают черты тех логико-методо­логических нормативов, которые свойственны американской философии XX в. Наконец, соотношение двух разделов, существу­ющих в «теле» любой науки, а именно теоретического и приклад­ного знания, интерпретируется в значительной мере в русле аме­риканской традиции.

Эта научная дисциплина в Америке с самого начала была ориентиро­вана на прикладное знание, и в качестве такового она прямо и недвусмысленно связала свою судьбу с интересами таких соци­альных институтов, как бизнес, администрация, армия, пропа­ганда. Эта связь явно прослеживается по преобладающей пробле­матике исследований, по выбору объектов, целей и решаемых за­дач, по источникам финансирования и того, что называется «поддержкой» исследований. Подобно тому как это имеет место в развитии других социальных наук, американская социальная пси­хология довольно открыто демонстрирует свою крайнюю «заземленность», нацеленность на практические потребности общества.

Однако форма связи науки с общественными проблемами с самых первых ее шагов становится довольно своеобразной. Все сосредоточено на решении мелких, локальных, хотя и весьма прак­тических, проблем, и тщательно обходятся более общие проб­лемы, касающиеся самой сущности общественного развития. Философские предпосылки, на которых строится американская социально-психологическая мысль, весьма удачно способствуют реализации такой позиции. Прагматизм и позитивизм, традици­онные для американской философии течения, в специфическом, подчиненном особенностям психологического знания виде, пре­вратились в основу большинства социально-психологических ис­следований.

Эта специфика развития, заданная с первых шагов существо­вания американской социальной психологии, обусловливает и тот факт, что в литературе в течение длительного времени продолжа­лась дискуссия по, казалось бы, элементарному вопросу: что озна­чает выражение «современная социальная психология»? Хотя су­ществует достаточно единодушное признание того факта, что со­циальная психология в ее современном виде — детище, или «продукт», XX в., разночтений по поводу более точных хроноло­гических рамок существует сколько угодно. Повод для такой дис­куссии дает само определение специфики «современности» соци­альной психологии. М. Шериф и К. Шериф в своем ставшем классическим руководстве «Основы социальной психологии» за­метили, что, несмотря на то что философы, политики и поэты веками писали на те же самые «сюжеты», на которые пишут соци­альные психологи, между творениями тех и других имеется суще­ственная разница [Sherif, Sherif, 1948, p. 4].

Эти отличия становятся очевидными, если сформулировать черты современного социально-психологического исследования. Набор этих черт у разных авторов несколько варьирует, но в ос­новном он идентичен. Сами Шерифы выделяют следующие харак­теристики: 1. Формулирование специальной проблемы, решение которой можно получить на основе собранных данных и их анализа. 2. Выбор и определение четких понятий так, чтобы они означали одно и то же для тех, кто развивает и кто использует их: понятия не могут быть объектом персональной интерпретации каждым ис­следователем. 3. Выводы строятся не просто на интуиции, и поэто­му методы сбора данных должны быть также приняты всеми. 4. Обя­зательное условие — верификация данных: каждый исследователь должен уметь проверить выводы другого [ibid., р.5]. Несмотря на элементарность предложенных характеристик (здесь отражены, по существу, общепринятые в науковедении нормы исследования), они содержат как минимум два основания для полемики.

Во-первых, означает ли сказанное, что единственным типом социально-психологического исследования является исследование, обрисованное выше? Если так, то право на существование могут иметь лишь исследования, непосредственно представляющие со­бой «сбор данных» посредством достаточно четко фиксированных методик (по-видимому, прежде всего экспериментальных) с их последующей верификацией. Но в этом случае чисто теоретичес­кие работы вообще, очевидно, отлучаются от ранга «исследова­ния». С этой точки зрения современная социальная психология отличается от предшествующей именно по такому критерию: «со­временная» — это экспериментальная социальная психология, «несовременная» — это неэкспериментальная, прежде всего умо­зрительная, социальная психология. Эта мысль четко проведена у М. Шоу и Ф. Костанцо, хотя здесь определяется «научная» психо­логия: «Под «научной» мы понимаем, что она включает только наблюдения, сделанные в контролируемых условиях; кабинетные спекуляции не являются приемлемыми данными в социальной психологии» [Shaw, Costanzo, 1970, p. 3]. В таком понимании спра­ведливо противопоставление социальной психологии XX в. первым формам социально-психологического знания, разработанным во второй половине XIX в. Но при этом же понимании остается открытым вопрос о статусе современного, т.е. относящегося к XX в., но теоретического исследования, выполненного вне указанных выше канонов. Таким образом, в невинной формуле таится одно из противоречий, которое дает основание для дискуссии.

Во-вторых, возникает вопрос, в каком смысле следует пони­мать предложенную в качестве обязательного признака исследова­ния верификацию данных. Хорошо известно, что сам термин «ве­рификация» в его строгом философском содержании связан с оп­ределенной его интерпретацией, а именно с интерпретацией в рамках философских принципов неопозитивизма.

Принцип верификации, как он разработан в философии нео­позитивизма, означает не просто способ проверки знания, но оп­ределенный способ проверки знания (более точно: способ провер­ки суждений науки, поиск эмпирического критерия их истиннос­ти). В качестве такого способа в неопозитивистской традиции выступает сопоставление суждения с чувственным опытом субъекта. Если в каком-либо отдельном случае такое сопоставление невоз­можно, то относительно данного высказывания вообще нельзя сказать, истинно оно или ложно. Неверифицируемое высказыва­ние не есть суждение, оно может быть только псевдосуждением, т.е. оно лишено смысла, находится вне науки.

Хорошо известна критика той чрезмерно жесткой позиции, которую по данному вопросу занимали виднейшие теоретики неопозивитизма. При строгом соблюдении такого понимания прин­ципа верификации все более или менее общие суждения науки вообще не имеют права на существование. И хотя в социально-психологических исследованиях вовсе не обязательно присутству­ет прямая апелляция к философским принципам неопозивитивизма, ставшая здесь обыденной трактовка принципа, несомнен­но, питается из этого источника. Тогда и по этому основанию теоретические исследования, неизбежно включающие в себя ис­пользование широкого круга достаточно общих понятий и сужде­ний, отлучаются от ранга исследований. Но приведенное сообра­жение дает основание и для более частной полемики. Какая соци­альная психология современна с этой точки зрения: всякая ли оперирующая экспериментальными методами или лишь такая, где измерительные процедуры доведены до достаточного уровня со­вершенства, ибо лишь при их помощи возможна верификация?

Экспериментальные исследования 20-х и даже 30-х годов в таком случае никак нельзя рассматривать как «современные»: измери­тельные процедуры, применявшиеся в них, сегодня представля­ются достаточно примитивными.

Важное отличие современной социальной психологии от тра­диционной иногда усматривают также и в том, что если для пос­ледней было свойственно в большой (и даже в большей) степени морализирование, то современная социальная психология преж­де всего делает акцент на том, что она является именно «наукой» [McGrath, 1972, р. 8]. Термин «наука» употребляется здесь в том значении, которое принято в философии неопозитивизма (на­ука - это нечто исключающее мораль, наука — это система зна­ний, построенная по образу точных дисциплин, и т.д.). Но и этот критерий оказывается довольно сложным в применении: мера включения моральных проблем в социально-психологические ис­следования не фиксируется точно каким-либо хронологическим рубежом, она скорее зависит от принимаемых тем или иным ис­следователем методологических установок. Таким образом, ситуа­ция относительно границ современной социальной психологии не проясняется и в этом случае.

Поэтому различные толкования рамок «современной» соци­альной психологии имеют бесконечное хождение в литературе. М. Дойч и Р. Краусс, например, датируют ее начало первыми де­сятилетиями XX в. [Deutsch, Krauss, 1965, p. 212], в то время как И. Штейнер и М. Фишбайн утверждают, что «современной» мож­но считать лишь социальную психологию, развивающуюся после Второй мировой войны, причем особо в ней следует выделить пе­риод 60-70-х годов [Steiner, Fishbein, 1966, p. 2][1].

Одна мысль при всех этих разночтениях присутствует как об­щая: современная социальная психология — это научная социальная психология, и она же — синоним американской социальной пси­хологии. В этом смысле весьма показательны называемые в попу­лярных изданиях [Krech, Crutchfield, Ballashey, p. 7] в качестве пер­вых вех современной научной социальной психологии события ее истории. Первым шагом социальной психологии в лаборатории называется исследование Н. Трипплета о динамогенных факторах в кооперации (1897 г.), первым шагом в «поле» — исследование Е. Старбака «Психология религии» (1899 г.), первой работой при­кладного характера — исследование Г. Джейла по психологии рек­ламы (1900 г.). Все названные здесь работы — американские, та­ким образом проявляется отношение к европейской традиции именно как к традиции в отличие от современной науки. Подоб­ное отождествление современной, научной и американской со­циальной психологии в западной социально-психологической ли­тературе позволяет рассмотреть сложившееся в ней отношение к проблемам теории как к продукту специфически американского подхода.

Пограничный характер социальной психологии порожден как спецификой ее предмета, так и особенностями ее происхождения. Как известно, наряду с практическими потребностями общества, вызвавшими к жизни эту дисциплину, большое значение имела и сама логика развития научного знания. Ко времени выделения со­циальной психологии в самостоятельную науку целый ряд облас­тей научного знания испытывал необходимость апелляций к ней. В общем ряду антропологии, языкознания, этнографии, крими­нологии особое место, конечно, занимали психология и социоло­гия. Тот любопытный факт, что первые руководства по социаль­ной психологии были написаны одновременно психологом и со­циологом, весьма многозначителен. В американской социальной психологии до сих пор с особой остротой обсуждается вопрос о двойственном статусе социальной психологии. Т. Ньюкому при­надлежит высказывание о том, что в США практически существу­ет две социальные психологии — «социологическая социальная психология» и «психологическая социальная психология» [Ньюком, 1984, с. 16]. В русле полемики о судьбах социально-психологи­ческой теории это представление привело к своеобразной поста­новке вопроса.

Некоторые американские исследователи полагают, что отно­шение к теории определяется мерой причастности того или иного ученого к психологической или к социологической ветви социаль­ной психологии. Так, по мнению Е. Боргатта, среди социальных психологов имеет место такое распределение: ориентированные на психологию в большей мере оказались враждебны теоретизиро­ванию, ориентированные на социологию, напротив, в большей мере принимали необходимость его [Borgatta, 1969, р. 84].К такому свидетельству надо отнестись с осторожностью: оно зачастую само зависит от принадлежности автора к тому или ино­му крылу социальной психологии. Дело в том, что «психологичес­ки ориентированный» социальный психолог сам мог быть недо­статочно компетентным в отношении ситуации, сложившейся в социологии. Стереотип социолога, когда он отождествлялся с клас­сиками европейской социологии XIX в., с такими именами, как О. Конт, Г. Спенсер, М. Вебер, Э. Дюркгейм и др., был действи­тельно довольно распространенным в течение длительного време­ни. Однако к 20-м годам XX в. сама американская социология радикально изменилась. В ней также прочно утвердилась эмпири­ческая тенденция, и, по выражению Р. Мертона, стереотип «соци­ального теоретика» уступил место стереотипу «социального инже­нера», или даже «социального техника», вооруженного магнито­фоном и счетной линейкой [Meiton, 1957, р. 5]. Другой известный американский социолог — П. Сорокин утверждал (подобно тому как это утверждают Дойч и Краусс относительно социальной пси­хологии), что и в социологии человек, рискнувший принести в научный журнал статью, не имеющую необходимого математи­ческого обрамления, должен был ожидать того, что его научная компетентность в силу повсеместного распространения «квантофрении» будет подвергнута сомнению [Sorokin, 1956]. Господство неопозитивистских принципов научного знания проникло и в со­общество социологов: здесь также утвердились известный культ «статистического ритуала», абсолютизация количественных мето­дов, некритическое принятие принципов операционализма и ве­рификации. Поэтому вряд ли правильно обвинять социологию и соответственно социологически ориентированных социальных пси­хологов в приверженности теоретическому знанию. В первой трети XX в. можно скорее констатировать свойственную американской социальной мысли вообще, а социологии и психологии как «ро­дительским дисциплинам» социальной психологии в частности некоторую общую тенденцию, состоящую в крайней ориентации на философию неопозитивизма со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Каждый из разработанных здесь принципов, взятый сам по себе, в его неабсолютизированном виде, может и не вызвать со­мнений. Это относится к таким принципам, как уважение к точ­ным данным, необходимость совершенствования математических процедур, требование строгого построения и проверки выдвигаемых гипотез. Однако сущность позитивистской методологии зак­лючается не в том, что здесь выдвигаются эти принципы, а в том, что каждый из них абсолютизируется и тем самым исключается какой бы то ни было иной образ науки, кроме науки, построен­ной по моделям точного знания, прежде всего по модели физики. На этой основе возникает «культ метода», что в значительной степени снижает интерес к содержательной стороне знания. В кон­тексте социальной психологии это означает, что требование «рес­пектабельности» науки, предполагающее прежде всего точность и строгость выводов, полученных в эксперименте, оборачивается переключением внимания исследователя лишь на формы челове­ческого поведения при отказе (или при недооценке) от исследо­вания его сущности. По справедливому утверждению многих кри­тиков, это приводит к переоценке значения контролируемого ла­бораторного эксперимента и к отрицанию необходимости исследования социального поведения в естественных условиях. Хотя свет ярче и видимость лучше, несомненно, в лаборатории, одна­ко «знания должны добываться даже и тогда, когда препятствия велики и свет тускл, если социальные психологи хотят содейство­вать пониманию человеческих проблем своего времени» [Deutsch, Krauss, 1965, p. 216].

При анализе этого методологического движения внутри соци­альной психологии нельзя абстрагироваться от социального фона, на котором оно происходит. Усиление позиций прагматизма и по­зитивизма в США в 20-е и 30-е годы было своеобразным ответом на запросы, которые американское буржуазное общество адресо­вало наукам о человеке, будь то психология, социология или уже набирающая силу в качестве самостоятельной дисциплины соци­альная психология. Требование разработки способов управления человеческим поведением, его предсказания, стремление к полу­чению «немедленных» рекомендаций, обеспечивающих сиюминут­ный выигрыш для бизнеса, пропаганды или армии, как будто наи­более полно реализовывалось при проведении исследований в ключе философских принципов прагматизма и позитивизма. В таком кон­тексте атеоретичность исследователя начинала представляться осо­бого рода ценностью, она как бы гарантировала меру его действи­тельного включения в решение ad hoc проблем.

Исключением в обрисованной здесь ситуации, как она скла­дывалась в американской социальной психологии 20-30-х годов, явилась деятельность К. Левина. Эмигрировавший из Германии в1933 г., Левин быстро выдвинулся в качестве ведущего психолога в США. Основанный им Центр по изучению групповой динамики при Массачусетском технологическом институте (позднее при Мичиганском университете) предпринял целую серию блестящих экспериментальных исследований, относящихся к собственно пред­мету социальной психологии, что дало основание американским авторам почти единодушно рассматривать Левина как централь­ную фигуру именно в социальной психологии. Но наряду с развер­тыванием, утверждением, развитием практики эксперименталь­ного исследования в социальной психологии Левин оставался и крупным теоретиком. Хотя разработанная им теория поля [Левин, 2000] и вызывает ряд серьезных возражений, тем не менее она оказала большое влияние на развитие американской социально-психологической мысли. Имя Левина обычно называют не только в связи с укреплением позиций экспериментальной практики в социальной психологии, его упоминают и как крупнейшего, при­чем последнего, теоретика данного масштаба. Считается, что пос­ле смерти Левина в 1948 г. происходит существенное изменение в отношении к возможностям построения сколько-нибудь общих теорий в социальной психологии вообще.

Возможность существования «большой теории», или «всеохва­тывающей теории», наряду с теориями меньшей степени общно­сти неоднократно высказывалась как в психологии, так и в соци­ологии. Так, идея «теоретического синтеза», предложенная Толменом и Халлом, была своего рода заявкой на построение «большой теории» в психологии [см.: Ярошевский, 1974, с. 196]. С другой стороны, в социологии такая претензия была сформулирована Т. Парсонсом при построении «теории социального действия» [см.: Андреева, 1965, с. 269]. Как мы видели, в области собственно со­циальной психологии на роль «большой теории» предлагались, хоть и неявно, теоретические идеи К. Левина. Мечта о «большой тео­рии» отражает, очевидно, объективную потребность науки найти какие-то более или менее общие закономерности для той сферы реальности, которая представляет собой объект исследования дан­ной научной дисциплины. Вместе с тем неудача с построением такого рода теорий приводит исследователей к поиску каких-то промежуточных уровней обобщения.

В социальную психологию также проникает идея необходимос­ти построения так называемых теорий среднего ранга, впервые разработанная в 40-х годах XX в. в американской социологии Р. Мертоном. Хотя сама по себе мысль о том, что уровень теоретического знания с точки зрения широты и глубины охвата определенной области реальности может быть различным, не явилась слишком оригинальной, Мертон дал ей тщательное методологическое обо­снование. Кроме того, ему принадлежит заслуга точной оценки ситуации, сложившейся в социологии, и попытки классифици­ровать реально существующие здесь теории. С этой точки зрения Мертон предложил выделить в структуре социологии три уровня знания: общие, так называемые всеохватывающие теории, теории среднего ранга[2] и эмпирические обобщения, получаемые непос­редственно в эмпирических исследованиях. Таким образом, «сред­ний ранг» теории — это некоторый средний уровень обобщений, выступающий как посредник между малыми рабочими гипотезами, развертывающимися в изобилии в повседневных образцах исследо­вания, и «всевключающими спекуляциями» [Merton, 1957, р. 5—6]. По мысли Мертона, в социологии бесполезно искать какие-то общие закономерности, относящиеся к социальному поведению вообще, но гораздо продуктивнее описать теоретически его от­дельные стороны, области. На основании предложения Мертона в американской социологии 50-х годов был разработан целый ряд частных социологических теорий. В известном смысле эти теории начали отождествляться с определенными предметными областя­ми социологического знания: стали говорить, например, не толь­ко о «социологической теории семьи», но просто о «социологии семьи» (соответственно и о «социологии города», «социологии деревни», «социологии образования», «социологии молодежи» и т.д.). И хотя в обосновании Мертоном логико-методологическо­го статуса теорий среднего ранга есть много спорного, в частно­сти в плане интерпретации промежуточного уровня обобщения с позиций структурно-функционального анализа, сама идея о не­обходимости такого рода теорий является весьма приемлемой. Она в значительной степени способствовала преодолению в амери­канской социологии той пропасти, которая образовалась между практикой эмпирических исследований и теоретическими постро­ениями.

С некоторым запозданием идея необходимости теорий средне­го ранга проникла и в социальную психологию, которая в извест­ном смысле уподобилась мольеровскому герою г-ну Журдену, ко­торый, не зная того, оказывается, всю жизнь «говорил прозой». Большинство теорий, возникших в социальной психологии после Левина, довольно единодушно было объявлено именно теориями среднего ранга. Примерами таких теорий называют теорию фруст­рации-агрессии Миллера и Долларда, теорию когнитивного дис­сонанса Фестингера, теорию конкуренции и кооперации Дойча, теорию социальной власти Картрайта и Френча и др. И если в настоящее время в американской социально-психологической мысли вновь обозначился некоторый поворот в сторону интереса к теории, он реализуется прежде всего как интерес к построению именно теорий среднего ранга, что, впрочем, не исключает про­должения дискуссий и о судьбе общей теории. Позже мы еще вер­немся к тому, что конкретно это означает для судеб социальной психологии.