ЛЕКЦИЯ 11. СТАБИЛИЗАЦИЯ СИСТЕМЫ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ (КОНЕЦ 60-Х – ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА 70-Х ГГ.). ХЕЛЬСИНСКИЙ ПРОЦЕСС. 11 страница

Тем временем связи Москвы и Гаваны крепли. Демонстрацией их прочности стала встреча Н.С.Хрущева и Ф.Кастро в Нью-Йорке во время сессии ГА ООН по деколонизации в декабре 1960 г. Во время неофициальной встречи лидеров двух стран в присутствии журналистов в кулуарах сессии Н.С.Хрущев крайне неосторожно выразился в том смысле, что если США позволят себе напасть на Кубу, то они «получат в ответ град советских ракет». Хотя советский лидер тут же оговорился, что он выражался фигурально, его высказывание попало в газеты и дало основание для множества спекуляций.

Неприязненные отношения с Кубой были для Вашингтона источником раздражения, поскольку «кубинская фронда» мешала Соеди ненным Штатам предстать в роли «доброго друга» латиноамериканских стран. Кубинское руководство резче критиковало политику США, а американские представители жестче обвиняли Кубу в проведении антигуманной политики. В январе 1961 г. из Гаваны были высланы американские дипломаты, в ответ на что США разорвали с Кубой дипломатические отношения.

Между тем, администрация Дж.Кеннеди уделяла много внимания улучшению своей репутации в Латинской Америке. 13 марта 1961 г. она выдвинула программу экономической помощи латиноамериканским странам в размере 500 млн долл. под громким названием «Союз ради прогресса». 5—17 августа 1961 г. в Пунта-дель-Эсте (Уругвай) состоялась межамериканская социальная и экономическая конференция, в ходе которой была подписана Хартия союза. Куба участвовала в этой конференции (ее представлял знаменитый революционер, аргентинец по происхождению, Эрнесто Че Гевара), но не подписала текст Хартии. Деятельность Союза ради прогресса была направлена на предупреждение распространения радикальных идей кубинской революции на другие латиноамериканские страны.

В апреле 1961 г. американо-кубинский конфликт обострился еще более. 17 апреля на побережье Кубы в районе Плайя-Хирон (побережье залива Качинос) высадились прибывшие из Флориды вооруженные отряды кубинских эмигрантов численностью около 1,5 тыс. человек, которые попытались свергнуть Ф.Кастро и захватить власть в Гаване. Однако путчисты были разгромлены силами безопасности Кубы за 48 часов. Переворот не удался. Вооруженные силы Кубы к тому времени насчитывали 250 тыс. человек. Попытка переворота представляла собой плохо подготовленную спецоперацию американского ЦРУ. Она встревожила Ф.Кастро, и он начал переговоры с СССР о предоставлении ему военной помощи. В декабре 1961 г., через полгода после попытки переворота, Ф.Кастро впервые назвал себя марксистом, а затем — коммунистом.

В январе 1962 г. под давлением США Кубу исключили из рядов ОАГ. Это решение было принято не единогласно: ведущие страны Латинской Америки (Бразилия, Аргентина, Чили, Мексика, Эквадор и Боливия), понимая подоплеку ситуации, воздержались при голосовании по проекту соответствующей резолюции.

С середины января 1962 г. Советский Союз увеличил Кубе военную помощь, мотивируя это угрозой, которая существовала для нее со стороны США, способных повторить попытку свержения Ф.Кастро. Помогая Гаване, советское руководство стратегические цели. СССР чувствовал себя уязвимым перед лицом «ракетной угрозы» США, поскольку американские ракеты «Юпитер», размещенные в Турции, могли поражать цели на территории всей европейской части СССР. У Советского Союза плацдарма, позволяющего держать под прицелом территорию США, не было. Советское руководство стало рассматривать Кубу как потенциальный плацдарм для «симметричного ответа» на угрозу со стороны американских ракет в Турции.

Открытие советских и американских архивов приводит исследователей к выводам, что человечество было даже ближе к глобальной катастрофе, чем думали раньше[59]. Наиболее важный аспект изучения Кубинского кризиса заключается в том, что он не может рассматриваться лишь как эпизод советско-американских или советско-кубинских отношений, в отрыве от контекста международных отношений периода холодной войны.

Что же касается более частных вопросов изучения кубинского кризиса, то значительное внимание продолжает привлекать роль разведки в этих событиях. Разведывательные службы оказались не на высоте с той и с другой стороны, хотя и не следует распространять этот вывод на все аспекты противостояния спецслужб. Например, согласно распространенному мнению на Западе, кубинская и советская разведки не смогли своевременно узнать о готовящемся вторжении на Плайя Хирон, которое было спланировано и осуществлено 17 апреля 1961 г. Центральным разведывательным управлением США и кубинскими контрас. На самом деле у КГБ в Латинской Америке была довольно эффективная сеть агентов, а главным пунктом, куда стекалась информация, была Мексика. Основными же поставщиками информации были, как правило, представители коммунистических партий Центральной Америки. За несколько дней до событий на Плайя Хирон в Москву поступили сведения от «гватемальских друзей», переданные через мексиканскую станцию КГБ, что Куба вскоре подвергнется нападению. «Это верно», — написал шеф КГБ на полях телеграммы, и в Гавану было направлено соответствующее сообщение. Таким образом, за два дня до вторжения кубинские руководители получили предупреждение о предстоящем нападении. Они смогли лучше подготовиться, чтобы его отразить. К тому времени кубинские войска уже были неплохо снабжены советским оружием, включая самолеты МиГ и танки.

Один из наиболее важных и до сих пор не до конца решенных вопросов истории Кубинского кризиса — это когда и как СССР принял решение разместить ядерные ракеты на Кубе. В 1961 г. аналитический отдел КГБ предсказывал, что США нападут на Кубу в случае, если, во-первых, Кастро предпримет попытку захватить американскую военную базу Гуантанамо и, во-вторых, если он предоставит другой стране право разместить ракеты на своей территории. Это предсказание несомненно основывалось на полученных разведкой агентурных сведениях. Впоследствии оно нашло подтверждение в опубликованных американских документах.

Выступая перед съездом учителей 9 июля 1961 г., Хрущев заявил о готовности оказать Кубе решительную военную поддержку, прикрыв ее ядерным зонтиком, в случае, если она подвергнется агрессии. Вскоре после этого Москву посетил Рауль Кастро. Он спросил Хрущева: что значит обещание о советском ядерном зонтике? Как далеко, спросил он, Советский Союз готов пойти в защите Кубы? Хрущев держался дружески, но осторожно. Он посоветовал кубинцам не преувеличивать его ядерного обещания. «Ни вы, ни мы, — сказал он, — не заинтересованы в эскалации международной напряженности».

Двумя месяцами позже после Рауля Кастро в Москву прибыл Че Гевара. Он встречался с советскими лидерами. Архивных данных о ходе переговоров, а также о том, обсуждался ли тогда вообще вопрос о ядерном оружии, найти не удалось. Однако если верить слухам, вопрос этот обсуждался и был поднят по инициативе кубинского гостя. По возвращении в Гавану после визита в Москву, а затем в Пекин, Че Гевара выступил по радио и телевидению, заявив о приверженности делу мира. В случае атомной войны, говорил Че Гевара, Кубе «несдобровать», но «тот, кто на нас нападет, жестоко поплатится»: если Соединенные Штаты нападут на Кубу, им придется попробовать советское ядерное оружие.

Фактически в Кремле приняли решение о размещении ракет на Кубе гораздо позже. Д. А. Волкогонов в своей книге «Семь вождей» пишет, что на заседании Политбюро весной 1962 г. после доклада министра обороны маршала Р. Я. Малиновского по поводу испытаний нового типа ракет Хрущев спросил его: «А вы никогда не думали о размещении ракет на Кубе?» Малиновский был поражен, не зная, что ответить. В архивах, однако, не удалось обнаружить документального подтверждения данного факта. Но версия Волкогонова не выглядит фантастической, ее нельзя игнорировать. В принципе она соответствует образу мыслей и поведения Хрущева. В любом случае вопрос о посылке ракет на Кубу обсуждался в Кремле в марте—апреле 1962 г. Особенно интенсивными эти обсуждения должны были стать после визита в Америку зятя Хрущева и главного редактора газеты «Известия» А. .И. Аджубея. В своем отчете Центральному Комитету он описал встречу с президентом Джоном Кеннеди. Президент заверил его, что США не собираются нападать на Кубу. Аджубей ответил, что он верит, что Соединенные Штаты не собираются этого делать, но могут ли они гарантировать, что кубинские контрас и гватемальские контрреволюционные силы, которые организовали в свое время нападение на Плайя Хирон, не нападут, не сделают этого? Кеннеди резко ответил: «Я ругал Даллеса и говорил ему, берите пример с русских, когда у них были проблемы в Венгрии, они разрешили их за три дня, а вы, Даллес, ничего не можете сделать». Хрущев расценил эту информацию как угрозу Кубе.

Окончательно советское решение разместить ракеты на Кубе состоялось в результате влияния докладов разведки о продолжающихся американских приготовлениях вторжения на Кубу. Это было особенно ясно после того, как Кремль узнал о планах Пентагона нанести превентивный ядерный удар по Советскому Союзу. Как агенты КГБ, так и ГРУ (военная разведка), сообщали об этом несколько раз. Последние доклады по этому поводу прибыли в Москву 9 и 12 марта 1962 г. История имеет немало свидетельств тому, что военные планы часто не реализуются, оставаясь на полках военных ведомств. Но Хрущев в данном случае сильно сомневался, и его сомнения были неожиданным образом подтверждены докладом Георгия Большакова, культурного атташе советского посольства в Вашингтоне, который был полковником ГРУ и служил как канал для тайной связи между Кремлем и Белым домом. Он долгое время поддерживал тесный контакт с братом президента Робертом Кеннеди.

Однажды, в начале июня 1962 г. Роберт пригласил Большакова провести воскресенье вместе с его семьей в загородной резиденции Хиккори Хилл. Роберт поднял важную тему, задав вопрос: «Какую роль играют военные в принятии политических решений в Советском Союзе?» Большаков ответил: «У нас коллективное руководство. А как у вас, в Соединенных Штатах?» Роберт сказал: «Недавно Пентагон предложил, чтобы президент одобрил превентивный ядерный удар по Советскому Союзу, но президент сказал: нет, мы не пойдем таким путем». Это сообщение это было воспринято в Москве как подтверждение имевшихся подозрений о возможности американского ядерного нападения. Беседа Большакова с Робертом Кеннеди обсуждалась на заседании Политбюро. По итогам обсуждения Большакову было поручено снова встретиться с братом президента и изложить точку зрения советского руководства по поводу тех вопросов, которые были затронуты в их последней беседе. «Это не ново для нас, - просили передать Р. Кеннеди. — Очевидно, в Пентагоне, а может быть, и не только в Пентагоне, — вам это виднее, — есть люди, которым чувство неприязни к СССР и социалистическим странам застилает глаза и мешает воспринимать действительность, как она существует».

В отправленной через А. Ф. Добрынина 14 июня инструкции имелось небольшое примечание «для личного сведения посла», что обсуждавшийся ранее возможный приезд Р. Кеннеди в СССР на отдых (вместе с Большаковым) неприемлем. «При такой агрессивной политике, как внешней, так и внутренней, которую проводят США», приглашение Р. Кеннеди в Советский Союз в любом качестве «было бы непонятно советскому народу и могло бы ввести в заблуждение народы других стран». Подобная мотивировка выглядит вполне понятной, если учесть, что сразу после возвращения советской делегации из Гаваны 10 июня, Политбюро, получив согласие Ф. Кастро, утвердило окончательно план посылки ракет на Кубу. Практически это открывало двери для переговоров с американцами, в том числе по такому вопросу, как германский мирный договор. Между тем именно этот вопрос использовался в качестве основного упрека в адрес Белого дома, о чем прямо говорилось в инструкциях Большакову для его предстоящего разговора с Р. Кеннеди, хотя в них упоминались также «мероприятия США в области испытания ядерного оружия», «американское военное вмешательство в Юго-Восточной Азии» и «шаги по линии НАТО», ведущие к атомному вооружению бундесвера. Но германская проблема была выделена особо, как «источник острой напряженности», грозящей опасностью «серьезных столкновений между державами». В то же время о Кубе в инструкциях не было сказано ни слова. После только что принятого решения о посылке ракет, видимо, пока этой темы не хотели касаться вообще.

Известны точные даты, когда Политбюро приняло формальное решение послать ракеты на Кубу и одобрило военный план «Анадырь». Но мы не знаем, с чего начались дискуссии между Хрущевым, его коллегами и военными до окончательного решения вопроса. Громыко вспоминает, что когда они вернулись из Болгарии, куда ездили с государственным визитом в середине мая, Хрущев ему сказал на борту самолета, что мы пошлем ракеты на Кубу. Громыко понял, что этот вопрос уже согласован с военными и утверждал, что это вообще для него было полным сюрпризом.

Входивший в группу консультантов Международного отдела ЦК КПСС Ф. М. Бурлацкий рассказывает, что когда Хрущев вместе с Малиновским прогуливался вдоль берега Черного моря в Болгарии, маршал обратил его внимание на то, что в соседней Турции, граничащей с СССР, находятся американские ракеты. Им нужно было всего 20 минут, чтобы достичь Москвы, в то время как советские ракеты находились намного дальше от американской территории. Бурлацкий утверждает, будто ему известно об этом факте из послания Хрущева Кастро, которое он сам писал под диктовку Хрущева и которое было отправлено в январе 1963 г. История эта вполне правдоподобна. Однако, письмо, о котором говорит Бурлацкий (оно хранится в архиве), не содержит подобного рода данных и сведений.

Один из активных участников кремлевских дискуссий по Кубе — советский посол на Кубе А. И. Алексеев. Он был резидентом КГБ, находясь в Гаване с сентября 1959 г., сначала как представитель ТАСС, а после восстановления дипломатических отношений с Кубой в 1960 г. как советник по культурным вопросам советского посольства. В конце апреля 1962 г. его вызвали в Москву из Гаваны и назначили послом. Поспешный вызов был неожиданным для Алексеева и даже испугал его. Как он потом рассказывал, его первой реакцией была мысль: «Возможно, я что-то сделал не так».

Алексеев был опытным человеком и знал, что может произойти с теми, чья служба почему-либо не понравилась Центру. Он пытался выяснить, в чем дело, и послал телеграмму в Москву: «Какого рода материал я должен подготовить и привезти?» Ответ был кратким: «Приезжайте сами». Он снова телеграфировал, что Фидель Кастро пригласил его присутствовать на праздновании 1 Мая. Алексееву разрешили остаться, но на следующий же день после 1 мая потребовали выехать в Москву.

Причина такой срочности могла означать, что в Москве возникли какие-то серьезные проблемы. Этими проблемами оказался вопрос о размещении ядерного оружия. При первой встрече 7 мая Хрущев расспрашивал Алексеева о положении на Кубе, при повторной — дата никем не зафиксирована — сказал о плане разместить ракеты. 21 мая, на следующий день после возвращения Хрущева из Болгарии, Политбюро согласилось с его предложением послать ракеты на Кубу. 24 мая оно было оформлено как постановление Совета обороны при участии военных. Решено было отправить делегацию во главе с первым секретарем ЦК Узбекистана Ш. Р. Рашидовым для переговоров с Фиделем Кастро и другими кубинскими лидерами. В состав делегации включили Алексеева и инженера Петрова (под этим псевдонимом отправили главнокомандующего ракетными войсками маршала Бирюзова). Тремя днями позже делегация отбыла из Москвы в Гавану. Когда они вернулись, получив положительный ответ Кастро, Хрущев снова созвал заседание Политбюро и Совет обороны для того, чтобы принять окончательное решение о плане доставки ракет на Кубу, а также военного персонала и всего необходимого оборудования. Эта операция была совершенно секретной и получила кодовое название «Анадырь».

Более 100 кораблей, груженных различным оружием, включая ракеты, ядерные боеголовки, тысячи солдат и офицеров, были доставлены на Кубу совершенно секретно. Военный персонал, одетый в гражданское платье, отправлялся пассажирскими судами под видом туристов. Значительная часть войск была доставлена грузовыми судами. Условия плавания были тяжелыми: было жарко, душно. Правила, однако, строго запрещали людям выходить на палубу, показываться в дневное время, и только ночью разрешалось выйти, чтобы самолеты НАТО, постоянно следившие за движением советских судов, не обнаружили людей. Для солдат, особенно на грузовых кораблях, путешествие было исключительно трудным, их плохо кормили, пища была непригодна для южных широт.

Военное оборудование, перевозившееся на Кубу, обычно маскировалось под сельхозмашины или приспособления для ирригации. Они помещались на палубе, в то время как ракеты и ядерные боеголовки, конечно, были спрятаны в трюмах. Это была хорошо организованная сверхсекретная операция. Никакой утечки информации с советской стороны не было. В Министерстве обороны все важные документы были подготовлены в единственном экземпляре и писались от руки. Запрещалось использование пишущих машинок. Эти материалы до сих пор секретны и недоступны исследователям, хотя их копии были получены Волкогоновым, занимавшим пост советника президента России Б. Н. Ельцина. Эти документы он передал в рукописный отдел Библиотеки конгресса в Вашингтоне. Они были микрофильмированы и доступны теперь каждому.

В группу, которая планировала операцию «Анадырь», было включено ограниченное количество лиц (генералов). Запрещались переговоры по радио и переписка шифром. Не только солдаты и офицеры, которых посылали на Кубу, но даже представители КГБ, сопровождавшие посланные на Кубу суда, не знали о том, куда направляются грузы и что они собой представляли. Обычно перед отправлением капитану судна вручали 2 конверта с инструкциями. Первый из них открывался им в присутствии представителя КГБ, когда корабль покидал советский порт и выходил в открытое море. Второй конверт распечатывался капитаном также в присутствии представителя КГБ, когда проходили через Гибралтар или северные проливы. В нем содержался приказ следовать на Кубу.

К октябрю 1962 г. на Кубу морем на гражданских судах под видом машин и оборудования промышленного и сельскохозяйственного назначения были доставлены части советских ракет и пусковых установок, которые были смонтированы и приведены в боеспособное состояние. На острове было размещено 42 ракеты с ядерными боеголовками, которые обслуживались 40-тысячным контингентом советских войск.

18 октября 1962 г. в Вашингтон прибыл министр иностранных дел СССР А.А.Громыко, который в беседе с президентом Дж.Кеннеди отрицал присутствие на Кубе советских ракет, хотя признал, что СССР поставил Кубе вооружения оборонительного характера. Американская сторона предъявила материалы аэрофотосъемок. Москва была вынуждена признать факт размещения ракет, но отказалась их удалить. Стало известно, что к Кубе направляются советские гражданские суда, на которых, по сведениям американской разведки, тоже находились советские ракеты. Между Н.С.Хрущевым и Дж.Кеннеди завязалась полемическая переписка (обмен посланиями), в которой каждая из сторон пыталась обосновать правомерность своей позиции. Москва упорствовала. В Вашингтоне готовились к худшему.

Американская разведка ничего не знала о советских ядерных ракетах до того, как самолет У-2 совершил полет над Кубой 14 октября 1962 г. Президент Кеннеди был озабочен растущим потоком грузов для Кубы. Первые предупреждения Соединенным Штатам были посланы западногерманской разведкой, которая внимательно следила за передвижением советских судов. 23 августа 1962 г. директор ЦРУ Джон Маккоун представил Кеннеди меморандум, в котором он предупреждал, что советские суда могут везти ракеты «земля-земля». Кеннеди не уделил внимания меморандуму Маккоуна. Он был вовлечен в избирательную кампанию в пользу демократической партии в сенат и конгресс. Президент хотел избежать каких бы то ни было дебатов и осложнений в сфере внешней политики. Его советник Теодор Соренсен переговорил с советским послом А. Ф. Добрыниным, который заверил его, что Москва не сделает ничего, что подорвало бы позицию Кеннеди в предвыборной кампании. Маккоун, однако, продолжал свои наблюдения за развитием событий, даже находясь короткое время в Париже, куда он отправился, чтобы провести медовый месяц, регулярно запрашивал Лэнгли (штаб-квартира ЦРУ) о советских поставках Кубе. Однажды утром в Париже Маккоун встретился с советником президента по вопросам национальной безопасности Д. Макджорджем Банди и рассказал ему о своих подозрениях. Люди из ЦРУ так устали от его ежедневных телеграмм, что шутили, что старик забыл, наверное, чем следует заниматься во время медового месяца. Но Маккоун упорно настаивал на том, чтобы ему давали новую информацию.

Многие американские эксперты сомневались в том, что Советский Союз рискнул послать ракеты в Западное полушарие. Уильям Бадер, бывший сотрудник Бюро по оценкам ЦРУ, рассказывал, что они приготовили доклад в тот самый день 14 октября, когда самолет У-2 совершал свой полет над Кубой. Самолет уже сфотографировал советские ракеты на острове. Но доклад ЦРУ, подготовленный до того, как были расшифрованы эти снимки, отрицал наличие советской ракетной базы на Кубе.

В течение длительного времени ЦРУ практиковало проведение регулярных совещаний с ведущими американскими экспертами из разных академических учреждений для обсуждения стратегических проблем. На этот раз встреча была назначена на 18 октября. К этому времени ЦРУ узнало о результатах съемки 14 октября, поняв, что доклад Бюро по оценкам был неправильным. Но президент Кеннеди строго-настрого запретил говорить о том, что обнаружил самолет У-2. Поэтому бюро представило на обсуждение свой доклад от 14 октября, который академические светила единодушно поддержали. Как и авторы доклада ЦРУ, они пришли к выводу, что советские руководители достаточно благоразумны, чтобы не посылать ракеты на Кубу.

7 сентября Хрущев подписал приказ о том, чтобы на Кубу было доставлено тактическое ядерное оружие. Это решение было принято после того, как Белый дом 4 сентября заявил, что самые серьезные последствия возникнут в том случае, если Советский Союз пошлет наступательное ядерное оружие на Кубу. Если бы это произошло, говорилось в заявлении США, если бы там были найдены крупные наземные силы и были обнаружены ракеты, то американское правительство не исключало вторжения на Кубу. Но Хрущев не собирался отступать. Операция «Анадырь» продолжалась.

Советская разведка не знала ничего об американском разведывательном полете 14 октября и о том, что после него продолжались длительные заседания Исполнительного комитета Совета национальной безопасности, который был создан по распоряжению Кеннеди. Заседания эти продолжались целую неделю, до того как президент Кеннеди огласил свое обращение к народу. Проникнуть в эту тайну советская разведка не смогла, хотя А. С. Феклисов, резидент КГБ в Вашингтоне, ранее сообщал в Москву, что у него были хорошие источники информации в высших американских кругах.

Только накануне выступления Кеннеди 22 октября перед американским народом советские агенты что-то узнали, да и то главным образом из слухов, распространившихся в журналистской среде. Первые новости были получены представителями ГРУ, военной разведки, которые информировали Москву о том, что на юге США наблюдается передвижение войск. Они считали, что это связано с планируемым вторжением на Кубу. Что же касается КГБ, то его самый надежный источник в Мексике молчал. Агенты ГРУ во Флориде смогли получить фотографии перегруппировки американских войск, снятые с вертолетов, но только после того, как распространились слухи в журналистской среде, что готовится операция против Кубы.

22 октября президент Дж. Кеннеди обратился по телевидению к нации с предупреждением о возможности начала войны с Советским Союзом. Вооруженные силы США были приведены в боевую гооовность. Советской стороне было сообщено, что запуск любой ракеты с территории Кубы будет считаться в США поводом к войне. Одновременно американская администрация объявила о введение «карантина» кубинских портов, то есть о намерении досматривать все грузы, прибывающие на Кубу морем, независимо от того, под чьим флагом они перевозятся. По сути это было равнозначно объявлению блокады острова. Но введение блокады в международном праве рассматривается как акт агрессии, и американская дипломатия избегала этого термина, пользуясь словом «карантин».

Советские суда с ракетами на борту продолжали следовать в направлении кубинских портов. Вооруженные силы СССР были тоже приведены в состояние боеготовности. Попытка американских вооруженных сил остановить советские суда могла оказаться поводом к войне. Происходила встречная эскалация конфликта. Стороны противостояли друг другу, готовились к войне, которой обе они не хотели, и не знали, каким образом выйти из тупика.

22 октября вечером Кремль получил информацию том, что президент Кеннеди собирается обратиться к нации. Хрущев созвал Политбюро. В повестке дня значилось: «Об определении позиций по дальнейшим шагам в отношении Кубы и Берлина». Фактически обсуждался только кубинский вопрос. Во время заседания Политбюро, которое состоялось за несколько часов до выступления Кеннеди — оно состоялось ночью (по московскому времени), — советские лидеры обсуждали, как следует себя вести в случае вторжения на Кубу. Согласно сохранившимся кратким заметкам о ходе этого совещания, обсуждался вопрос о возможности дать в крайнем случае указание командующему группой советских войск на Кубе использовать тактическое ядерное оружие. За несколько месяцев до того Фидель Кастро и Че Гевара настаивали на опубликовании советско-кубинского договора, чтобы он был легитимным. Хрущев тогда посчитал, что это нужно сделать после завершения операции «Анадырь», ибо в противном случае она может не состояться. Теперь, на заседании Политбюро, он сожалел, что соглашение не было опубликовано. «Трагедия заключается в том, что они могут напасть, мы ответим, — сказал он, — и может быть большая война». Вместе с тем он полагал, что, возможно, Кеннеди не прибегнет к вторжению, только к блокаде, а может быть, ничего не будет — ни того ни другого. До этого наиболее воинственную позицию занимал приглашенный на заседание Политбюро для доклада министр обороны Р. Я. Малиновский. В конечном итоге, однако, и он предложил подождать, пока не выступит Кеннеди. А то, говорил он, мы дадим американцам повод для начала атомной войны. Мирное решение вопроса последовало в значительной степени благодаря позиции Микояна, который был одним из самых влиятельных членов Политбюро. Микоян считал, что не надо отправлять советскому командованию на Кубе строгие инструкции и не принимать решение об использовании ядерного оружия.

На организованной в 2001 г. Фондом Карнеги в Москве конференции «круглого стола» для обсуждения американского художественного фильма «Тринадцать дней» бывший советник Кеннеди Т. Соренсен заявил, что мы должны быть благодарны судьбе, что Джон Кеннеди являлся тогда президентом США. Благодаря ему, была предотвращена война. Следует, однако, помнить о том, как повел себя Хрущев. В конечном итоге он немало сделал, чтобы предотвратить военную катастрофу. Несмотря на первоначально неоправданно резкую критику в отношении Кеннеди и свой импульсивный характер, Хрущев оказался в состоянии преодолеть предрассудки. Он сумел сдержать эмоции и сделал все от него зависящее для урегулирования советско-американского конфликта вокруг Кубы.

23 октября поздно вечером Роберт Кеннеди, министр юстиции США и брат президента Дж.Кеннеди, в неофициальном порядке посетил советское посольство в Вашингтоне, где в секретной беседе с советским послом А.Ф.Добрыниным изложил американское видение ситуации. Смысл сигнала состоял в том, что США не хотели войны, но категорически настаивали на удалении с Кубы советских ракет, угрожая нанести удар по Кубе, если решение о демонтировании ракет не будет принято.

В ответ посол А.Ф.Добрынин заявил, что к войне не стремится и СССР. Далее он повторил ранее изложенный Н.С.Хрущевым аргумент о том, что размещение советских ракет было ответным шагом на размещения американских ракет в Турции и угрозы правительству Ф.Кастро. Содержание беседы было сообщено руководителям обеих стран.

По прошествии трех дней после выступления Кеннеди, после резкого обмена посланиями между Москвой и Вашингтоном положение стало меняться. На заседании Политбюро 25 октября Хрущев заявил, что сейчас наступило время прекратить пикировку, не прибегать к прежним аргументам, и «оглядеться». Он говорил о необходимости убрать советские ракеты, если Соединенные Штаты дадут обязательство не вторгаться на Кубу. Об этом говорится в протокольных заметках заведующего Общим отделом ЦК КПСС В. Н. Малина.

Аналогичная версия содержится в записи сотрудника Общего отдела ЦК А. К. Серова, также присутствовавшего на заседании Политбюро 25 октября. В ней имеются дополнительные подробности, позволяющие лучше понять поведение советского лидера. Открывая заседание, Хрущев сообщил, что оно устроено в связи с «дальнейшим ходом событий»: «Американцы говорят, что надо демонтировать ракетные установки на Кубе». Он допускал возможность уступки при определенных условиях и осознавал, что доводить конфликт «до точки кипения не следует». Хрущев убеждал себя и своих коллег, что «американцы перетрусили» и, если СССР пойдет на уступки, это вовсе «не капитуляция с нашей стороны». Что бы ни говорил Хрущев, нет сомнений, он осознал растущую угрозу: «Выстрелим мы, и они выстрелят». Стремясь придать бодрость своему выступлению, Хрущев заявил, что советские ракеты «сделали Кубу страной мирового фокуса» и «столкнули лбами две системы». «Кеннеди говорит нам: «Уберите свои ракеты с Кубы». Мы отвечаем: «Дайте твердые гарантии, обещание, что американцы не нападут на Кубу». На таких условиях он считал возможным договориться: «Нам надо не обострять положение, а вести разумную политику.. Надо играть, но не отыгрываться, не терять головы». Практически Хрущев решил отступить в обмен на получение соответствующих гарантий со стороны США. Участники заседания его единодушно поддержали. Это заседание Политбюро было исключительно важным. В результате него Хрущев обратился к Кеннеди с длинным посланием, которое было написано в примирительном тоне.