Становление историка

Николай Михайлович Карамзин родился в Симбирской провинции в деревне Карамзиновке. Волжское название деревни и фа­милия будущего историографа имеют явный оттенок восточ­ного происхождения (кара...). Отец, Михаил Егорович — отставной капитан, мать писателя умерла рано, мачехой ста­ла тетка Ивана Ивановича Дмитриева. Таким образом пород­нились две будущие знаменитости. Николай сначала учился дома, затем — в Московском пансионе; с 15 лет — в Петербурге в гвардейском Преображенском полку, в 17 лет выхо­дит в отставку поручиком и живет в Москве. В 23 года от­правляется в заграничное странствие и возвращается оттуда с «Письмами русского путешественника», пишет сентимен­тальные повести, поэтические сборники.

Заметим, что меланхолия была свойственна Карамзину с детства и, видимо, перешла к нему от рано умершей, склонной к ней матери. Отсюда, вероятно, и резкие перемены жиз­ненного пути и интересов. В 18 лет он — любитель света и развлечений, но, сблизившись с Н.И. Новиковым, вступает в масонскую ложу (Юнга), включается в просветительскую деятельность, занимается переводами, пишет стихи, редакти­рует журнал «Детское чтение». В это время ему еще присуща жизнерадостность с долей некоторого лукавства и самолюбия. По его мнению, назначение искусства в том, «чтобы распрос­транять приятные впечатления в области чувствительного». В Москву из-за границы приезжает веселый развязный моло­дой человек с шиньоном, гребнем и лентами в башмаках. К 30 годам Карамзин — совсем другой человек. В это время он пишет: «В самом грустном расположении, в котором цве­ты разума не веселят нас, человек может еще с каким-то ме­ланхолическим удовольствием заниматься историей. Там все говорит о том, что было и чего уже нет». Приступая к своему знаменитому труду, он прежде всего ищет утешение своей душе, не зная еще, что входит в бессмертие.

Отношение Карамзина к масонству сложное. Собственно го­воря, он никогда не разделял масонских взглядов. Идеология Карамзина была проникнута рационализмом XVIII в. и реши­тельно отвергала мистику масонства. Но в то же время нельзя не заметить, что морализующая и филантропическая тенден­ции масонства внутренне соответствовали «чувствительности» его натуры, на которую неоднократно указывал он сам впо­следствии. Чувствительность натуры и морализующая тенден­ция у Карамзина могли создать своеобразную связь между его первоначальной близостью к масонскому кружку Новикова и последующим влиянием на него западноевропейского сенти­ментализма. Но и отношение Карамзина к сентиментализму, в свою очередь, двойственно. Сентиментализм на Западе имел определенную социальную направленность, он отражал нача­ло буржуазного направления в литературе, вводя в литературу на место героизации и идеализации привилегированной обще­ственной верхушки личную жизнь и душевные переживания обыкновенного среднего человека. Карамзин как представитель русского сентиментализма взял и от этого направления только морализирующее чувствительное начало, но извратил его со­циальную значимость; сентиментальная повесть у него превра­тилась в идиллическую картину крепостного быта.

Страсть к «сочинительству» особенно проявилась у Ка­рамзина после сближения с московскими литераторами — сподвижниками Новикова. В его мироощущении с этого вре­мени преобладают просветительские принципы с их культом независимой и неповторимой человеческой личности. Не слу­чайно он навсегда остался интеллектуалом-одиночкой. Пу­тешествие за границу отразилось в блестящем литературном памятнике эпохи — «Письмах русского путешественника». Первое их полное издание вышло в свет в 1801 г. Последнее письмо содержит такие строки: «Берег! Отечество! Благослов­ляю вас. Я в России... Всех останавливаю, опрашиваю, един­ственно для того, чтобы говорить по-русски и слышать рус­ских людей... Трудно найти город хуже Кронштадта, но мне он мил. Здешний трактир можно назвать гостиницей нищих, но мне в нем весело». Таков результат его восприятия осталь­ного, отличного от России, мира в сопоставлении с россий­ской действительностью.

Во время своего путешествия он посетил страны, где фор­мировалась просветительская философия, литература, эстети­ка, политэкономия, история. Он чувствовал пульс гуманисти­ческой мысли, беседовал с И. Кантом, стоял у дома и видел Гете, входил в келью Лютера, был гостем философа Лафатера и по­клонился праху Вольтера. Карамзин посещал библиотеки, му­зеи, театры, государственные учреждения, слушал лекции в Лейпцигском университете, многие часы провел в Дрезденской галерее. В Национальном собрании революционной Франции слушал Мирабо, бывал в якобинском клубе, во время литур­гии видел Людовика XVI и Марию-Антуанетту. В Англии в Ве­стминстерском аббатстве слушал «Мессу» Генделя и изучал ра­боту парламента. Будущий историк сделал вывод: «Всякие гражданские учреждения должны быть соображены с характе­ром народа». Революции не способствуют прогрессу человече­ства. По существу, в «Письмах русского путешественника» Ка­рамзин уже наметил программу развития России: живительный патриотизм, критическое восприятие отечественной истории и сопоставление ее с историей других стран. По возвращении он полон литературных и издательских планов, готовит к публи­кации «Письма...», выпускает «Московский журнал», где пуб­ликуется «Бедная Лиза», имевшая шумный успех во всех сло­ях общества.

1793 год стал поворотным в его жизни. Ужас якобинской диктатуры, сомнения в идеалах Просвещения, которые пред­восхитили наступление этой революции, пессимизм овладе­вают молодым литератором. Смерть нежно любимой им супруги Елизаветы Протасьевой окончательно повергла его в ме­ланхолию.

Восшествие в 1801 г. на престол либерала Александра I вы­звало энтузиазм просвещенного русского общества, воспрянул духом и Карамзин. В это время он уже признанный россий­ский писатель и мыслитель. Николай Михайлович периоди­чески выступает с публицистическими очерками по проблемам русской истории в созданном им в 1801 г. журнале «Вестник Европы». С ним сотрудничают Г.Р. Державин, И.И. Дмитриев, В.А. Жуковский. В это время он пишет: «Я по уши влез в рус­скую историю, сплю и вижу Никона с Нестором...»