Темы, идеи, образы, композиция стихотворной сатиры

Кантемир был первым по времени писателем русского классицизма. Он сознательно выбрал для своего творче­ства жанр сатиры. Его первые выступления в литературе относятся к 1729—1730 годам, когда противники петров­ских нововведений при его преемниках сделали решитель­ную попытку вернуться к старине. Кантемир был непосред­ственным участником политических событий, предотвра­тивших восстановление в стране светской и церковной реакции. В борьбе против врагов просвещения он исполь­зовал и средства литературы.

Сатиры Кантемира передавали атмосферу борьбы пер­вого послепетровского десятилетия, были полны раздумий поэта о судьбах России, отражали его стремление активно повлиять на исход борьбы нового и старого. Поэтому в их структуре особое место займет личность автора с его нетерпимостью к невежеству во всех его проявлениях, с его высокими социально-нравственными требованиями к человеку. Художественно она будет выражена различным путем.

Сатира обычно открывалась авторским вступлением и завершалась его же заключением. Центральную часть со­ставляли речевые портреты или сцены, диалоги героев. Но и они сопровождались пояснениями повествователя.

Наиболее значительными и в идейном, и в художествен­ном отношении являются первые две сатиры Кантемира: «К уму своему, или На хулящих учение», «Филарет и Евге­ний, или На зависть и гордость дворян злонравных». Кан­темир нарисовал ряд портретов невежд из числа реакци­онного духовенства и дворянства. Критон — представитель невежественного духовенства, ханжа; он выступает против науки и просвещения потому, что видит в них врагов церк­ви. По его мнению, просвещение приводит в безбожие всех, «кто над книгой тает», пробуждает любознательность у молодого поколения, желание «всему знать причину», по­рождает недоверие к авторитетам, в том числе к автори­тету церкви.

Другой враг просвещения — Сильван. Это помещик ста­рого времени, занятый «домостроительством». Его презри­тельное отношение к образованию идет от чисто утилитар­ного взгляда на науку и ее место в жизни людей. Наука не учит «множить доход и расходы малить», поэтому она не имеет для него практического смысла. Можно вполне обой­тись без нее: «Сколько копеек в рубле, без алгебры счис­лим».

Тип невежды — весельчак и гуляка Лука; он восстает против науки по иной причине. По его мнению, она «со­дружество людей разрушает». Смысл жизни он видит в веселье, в пирах. Наука же заставляет человека уединяться, «крушиться над книгою и повреждать очи», лишает его веселой «ватаги» приятелей. И потому: «Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи?»

Его дополняет щеголь Медор, который представляет молодое поколение, затронутое современным просвещени­ем. Однако он воспринял от современной культуры лишь внешнюю сторону: модный покрой платья, прическу, мане­ры. Во всем остальном он также невежествен: портной или сапожник в его представлении более значительны, чем Сенека, Цицерон, Вергилий.

Но все эти враги просвещения не представлялись Кан­темиру особо опасными: по своему положению в обществе они не могли оказывать влияние на ход жизни. Главную опасность поэт видит в тех противниках и врагах науки, которые были облечены властью. В первую очередь это «райских врат ключари святые», т. е. высшие церковные чины. Их гуманности, человеколюбию вверены судьбы лю­дей. Они же «мало любят, чуть не все, истинну украсу», т. е. образованность как истинное украшение человека. Не менее опасны и те, кто находятся на государственной службе, но ни во что не ставят «гражданские уставы, иль естественный закон, иль народны нравы».

По роду службы судейское чиновничество призвано стоять на страже честности, справедливости, закона. Кан­темир видел, что в действительности тяжбы решались в пользу богатого. Впечатляющие сатирические портреты епископа и судьи, нарисованные Кантемиром, благодаря глубокому обобщению, заключенному в них, могли быть ис­пользованы в обличительных целях и в более позднее время.

Сатира заканчивается словами поэта о безотрадном положении науки в России того времени:

Наука ободрана, в лоскутах обшита,

Изо всех почти домов с ругательством сбита...

Наиболее характерный прием создания образа у Кан­темира в этой сатире — самораскрытие героя с помощью его монолога. Давая возможность каждому из своих сати­рических персонажей высказаться, автор последовательно вводит портрет за портретом. Поэтому они не повторяли друг друга, что достигалось с помощью их речи, придания ей особой эмоционально-психологической окраски. Ворчли­вая, сердитая она у Критона, заносчивая, самоуверенная и пренебрежительная — у Сильвана.

Эту особенность сатиры Кантемира уловил еще Белинский. В статье «Кантемир» (1845) он писал о его первой сатире, которую очень высоко ценил: «Поэт заставляет невежд под вымышленными именами говорить филиппики против просвещения. И каждый из этих антагонистов... высказывается сообразно своему характеру, и нь один из них не повторяет другого»¹.

Вторая сатира Кантемира—«Филарет и Евгений, или На зависть и гордость дворян злонравных» по своей ком­позиции представляет собой разговор двух героев: Фила­рета (в переводе—«любящего добродетель») и Евгения (в переводе—«благородного», т. е. в данном случае дворя­нина).

По словам самого Кантемира, она имела целью «обли­чить тех дворян, которые, лишены будучи всякого благо­нравия, одним благородием хвастают и к тому завидят всякому благополучию в людях, кои чрез свои труды из подлости в знатную степень происходят».

Осуждая в этой сатире родовитое невежественное дво­рянство, Кантемир не подвергал сомнению принцип об­щественного неравенства. Он выступал как защитник про­грессивной мысли о внесословной ценности человека. По глубокому убеждению Кантемира, истинное благородство не в дворянском происхождении. Оно в личных качествах и достоинствах человека, в его стремлении быть полезным государству, людям. «Тщетно» само по себе имя, как бы знаменито оно ни было,— заключает сатирик,— благород­ными явит одна добродетель».

Эта мысль художественно выражена Кантемиром с по­мощью приема антитезы. Противопоставлены Филарет и Евгений; контрастны словесные портреты потомка и пред­ка, нарисованные Филаретом в беседе с приятелем. В от­вет на жалобы Евгения, что он обойден чинами, хотя и принадлежит к знатному роду, Филарет, выражающий в сатире авторский взгляд, напоминает ему, что предки его прославили себя делами в разных областях государствен­ной службы:

Иной в войнах претерпел нужду, страх и раны, Иным в море недруги и валы попраны, Иной правду весил тих, бегая обиды,— Всех были различные достоинства виды.

Сн же, Евгений, мечтая о наградах и чинах, ведет праздный образ жизни, озабочен лишь тем, чтобы «сшить кафтан по правилам щегольства и моды», и не остановится перед затратами: «Деревню взденешь потом на себя ты целу».

Мысли и чувства героя-повествователя, как и в оде, развиваются свободно, рождая неожиданные антитезы и параллели. Возникает особая лирическая интонация, бога­тая оттенками настроений и чувств. Большую роль в ее создании играют синтаксические приемы: риторические вопросы, обращения, повторы и т. д.

Презрев покой, снес ли ты сам труды военны? Разогнал ли пред собой враги устрашенны? К безопаству общества расширил ли власти Нашей рубеж? Суд судя, забыл ли ты страсти? Облегчил ли тяжкие подати народу? — с упреком обращается Филарет к Евгению.

Сатиры Кантемира выявляют глубокую связь поэта с эпохой. Белинский писал, что русская литература «нача­лась сатирою и в лице Кантемира объявила нещадную войну невежеству, предрассудкам, сутяжничеству, ябеде, крючкотворству, лихоимству и казнокрадству, которые она застала в старом обществе не как пороки, но как правила жизни, как моральные убеждения»¹.

Идеалом, из которого исходил Кантемир в своей кри­тике, была мечта видеть Россию просвященною, а ее людей — образованными, гуманными, истинными патриотами своей страны, способными во имя общей пользы поступить­ся личным,— настоящими людьми с государственным мыш­лением (см. первую, вторую и седьмую сатиры).

Положительный идеал Кантемира формировался под сильным воздействием идей просветительской философии. Поэтому в становлении человеческой личности он большое значение придает воспитанию. «...Главная причина злых и добрых наших дел — воспитание»,— читаем в примеча­ниях к сатире «Князю Трубецкому, или О воспитании». С постановкой воспитания в семье и обществе связывает он появление в России истинных сынов отечества.

В сатирах Сумарокова, с которым связано дальнейшее развитие жанра, сохранены те же темы, что были харак­терны для Кантемира. Но новая эпоха внесла свои изме­нения в их художественное содержание. Особую остроту приобрели нападки Сумарокова на судейское чиновничест­во. Вслед за Кантемиром он высмеивает его продажность, неправосудие, взяточничество. Для него «лихоимство — вреднейшее зло государства».

 

В сравнении с Кантемиром эта тема разработана Сумароковым более полно, если учесть его басенное творче­ство. Нашла освещение она и в прозаических статьях, по­мещенных в журнале «Трудолюбивая пчела» (1759): «Оне­которой заразительной болезни», «Жалоба утесненной Ис­тины Юпитеру» и др. Белинский высоко оценивал критику Сумароковым «крапивного семени» и указывал на то, что в этом плане поэт оставил заметный след в русской лите­ратуре и общественной жизни. Однако цель критики у Су­марокова, как и у Кантемира, чисто просветительская: «возбудить и умножить омерзение честных людей к сему злейшему пороку». Примером он стремится воздействовать на разум и чувства своих современников.

Поставив целью обличение «невежества и плутней» (сатира «Пиит и друг его»), Сумароков в отличие от Кан­темира тяготеет к лирическому развертыванию сатириче­ских тем, к прямому выражению своего отношения к ос­меиваемым недостаткам. Давая волю своим чувствам: не­годованию, возмущению, презрению, он заключает их в формулы ораторской речи, соединяет патетику с иронией. В центре его сатиры стоит, как правило, не сатирический персонаж, а сам поэт с его взглядом на мир, с его отноше­нием к русской жизни, ее отрицательным сторонам. При этом Сумароков использует найденные уже сатирой ком­позиционные формы.

Если для Кантемира наиболее характерным было сое­динение «прямой речи» сатирического персонажа с автор­скими оценками, то Сумароков предпочитает форму моно­лога лирического «я» («О благородстве», «О честности» и др.). Иногда тема раскрывается как размышление сати­рического персонажа (сатира «Наставление сыну»). И только в первой своей сатире «Кривой толк» Сумароков близок к словесным «портретам» Кантемира.

В форме авторского обращения к своему сословию напи­сана одна из самых сильных и значительных его сатир — «О благородстве». Она дает наиболее полное представле­ние о личности поэта-сатирика. Подобно Кантемиру, он ставит вопрос о том, что дает дворянству право оставать­ся «благородным» сословием. И отвечает категорически: только исполнение своего высокого долга, который поэт видит в служении отечеству. Мысль эта выражена не толь­ко в данной сатире. Она высказывалась им в более ранней его сатире «Кривой толк», звучала в репликах персонажей трагедий и комедий, определяла пафос многих его басеи, развивалась в журнальных статьях.

«Многие почитают знатность рода великим украшением истинного достоинства... Чин также поставляют за укра­шение истинного достоинства... Разумный, искусный, про­ворный и храбрый полководец не тем велик, что чин пол­ководца имеет, но что достоинство полководца имеет...»,— писал Сумароков в одной из статей, помещенных им в журнале «Трудолюбивая пчела» (1759). Он говорит о ра­венстве человека знатного рода и земледельца: «Оба вы можете быть честны, когда захотите, оба вы сыны отечест­ва и оба можете ему быть полезны,— обращается к ним поэт.— ...Честь наша не в в титлах состоит: тот сиятель­ный, который сердцем и разумом сияет, тот превосходи­тельный, который других людей достоинством превосходит, и тот болярин, который болеет за отечество. ...Ничто до­стоинства украсить не может, ибо все его украшения в нем самом состоят: чистота сердца, острота разума, просвеще­ние мыслей и услуга роду человеческому».

Мысль о естественном равенстве дворянина и крестья­нина выражена в сатире «О благородстве» совершенно определенно: «И тот и тот — земли одушевленный ком». Однако более важным для Сумарокова было не сходство, а различие между ними. А оно состояло в том, что «ум барский», по его мнению, должен быть «ясней», т. е. про­свещеннее, ума мужика. «Просвещенность», образование давало дворянину право на положение «первого члена» в обществе.

Обращаясь к историческим параллелям, Сумароков подтверждает важность науки и ее значение во все эпохи; он вспоминает имена знаменитых людей античности: Перикла, Алкивиада, Александра Македонского; из новых времен называет имена своих современников, имя Петра I. Все они «наукой украшались». Авторитет истории говорит:

Не можно никогда науки презирать, И трудно без нее нам правду разбирать.

Поэт хочет видеть дворянство достойным своего звания. Отсюда резкие, гневные обращения к тем, кто заражен спесью, кто по существу утратил право на особое положе­ние в обществе:

Или:

А если у тебя безмозгла голова, Пойди и землю рой или руби дрова.

А ты, в ком нет ума, безмозглый дворянин, Хотя ты княжеский, хотя господский сын, Как будто женщина дурная, не жеманься, И, что тебе к стыду, пред нами тем не чванься.

Рисуя невежественного дворянина, Сумароков вводит все новые параллели, сравнения, антитезы. Все они подчи­нены раскрытию одной мысли, варьируют ее в целях наи­большей эмоциональной выразительности.

В этом же стилистическом ключе написаны сатиры «О французском языке», «О честности», «О злословии». Они отличаются резким тоном, ироничностью. В них не столько изображается сам человек, сколько изливаются чувства, вызываемые им. Среди них на первом месте — не­годование, издевка, едкая, а иногда грустная ирония.

Поэт непреклонен в своем стремлении к искоренению злонравия. Об этом он заявит в сатире «Пиит и друг его». Сатира эта представляет собой по существу разговор «об опасности сатирических сочинений».

Благоразумие «друга» («Сатиры пишучи, ты можешь досадить, и сею сам себя досадой погубить») встречает сопротивление поэта:

А я невежества и плутней не боюся...

Когда я истину народу возвещу

И несколько людей сатирой просвещу,

Так люди честные, мою зря миру службу,

Против бездельников ко мне умножат дружбу.

Где я ни буду жить — в Москве, в лесу иль в поле, Богат или убог, терпеть не буду боле Без обличения презрительных вещей... Доколе дряхлостью иль смертью не увяну, Против пороков я писать не перестану.

У Сумарокова нет стихотворений, написанных в спокой­но-повествовательной интонации: за образом лирического «я», через восприятие и отношение которого рисуются бо­лезни эпохи, просматривается личность самого поэта с его нетерпимостью ко всякого рода злонравию.

Последующее развитие жанра стихотворной сатиры свя­зано с именем Державина. «Поэт по преимуществу лири­ческий», он «был в то же время и сатирическим поэтом»,— сказал о нем Белинский¹. Но и в лирических, и в сатири­ческих стихотворениях Державин остается поэтом-граж­данином, проявляя глубокий интерес к общественным те­мам. ,

И в оде, и в сатире он делает предметом изображения высшее общество, порицает или одобряет тех, кто стоит у власти, кто определяет судьбы государства. Соединив в рамках одного произведения противоположные начала — отрицание и утверждение, Державин сломал тем самым привычное для классицизма деление жизненных явлений на возвышенные и низменные. Он создал необычные для классицизма жанры «оды-сатиры» и «сатиры-оды». В пре­делах одного произведения он отражает как героические события, так и бытовую сторону жизни своей эпохи.

Критика Державина была направлена на свое сословие. Вслед за своими предшественниками он высмеивал такие его пороки, как невежество, кичливость, угодничество, пре­небрежение к людям, расточительность и т. д. Носителями их, однако, выступали не просто дворяне, как это было у Кантемира или Сумарокова, но «сливки» этого сословия. Поэт высмеивал вельможную знать, забывшую о своих гражданских обязанностях.

Обличение «сильных мира сего» основывалось на твер­дом нравственном представлении о добре и зле, исходило из гуманных целей, отражало отношение к правящей вер­хушке дворянства более широких, демократических слоев русской нации. В творчестве Державина Белинский увидел «черты народности, столь неожиданные и тем более пора­зительные в то время»¹.

Нельзя не признать того, что гражданские мотивы у Державина звучат значительно сильнее, находят более четкое выражение, чем у Кантемира или Сумарокова. Признанными образцами его сатирической поэзии являют­ся «Вельможа» и «Властителям и судиям». Эхо этих пла­менных произведений отзовется в поэзии декабристов и молодого Пушкина, в ораторских интонациях лирики Лер­монтова, в революционной поэзии Некрасова.

В композиции своих сатир Державин также использу­ет сложившиеся уже формы. Предпочтением пользуется у него монолог лирического «я»; построен он по типу ора­торской речи с использованием характерных для нее сти­листических приемов: гиперболического описания чувств, риторических восклицаний и «вопрошений».

По художественному замыслу стихотворение «Вельмо­жа»— ода. Поэт ставит своей целью воспеть «достоинства» тех, «кои доблестью снискали себе почтенье от граждан», «которые собою сами умели титлы заслужить похвальными себе делами». В основу композиции положена антитеза: с одной стороны, Державин создает обобщенный образ вельможи «без благости душевной», т. е. вельможи недостойкого; с другой, по контрасту с ним,— образ истинного вельможи.

Подобно Сумарокову, главную мысль оды-сатиры он развивает с помощью исторических примеров: с одной сто­роны, возникают образы «великого Петра, блиставшего в работе», с другой — всплывают в поэтическом сознании об­разы Калигулы, Сарданапала, оставивших в истории пло­хую память о себе. Положительная программа, выдвинутая Державиным в сатире, не отличается новизной, сбли­жает его с Кантемиром и Сумароковым. Но пафос отри­цания и утверждения выражается с огромной эмоциональ­ной силой:

Вельможу должны составлять

Ум здравый, сердце просвещенно;

Собой пример он должен дать,

Что звание его священно... Или:

Что наше благородство, честь, Как не изящности душевны?

Я князь — коль мой сияет дух;

Владелец — коль страстьми владею; Болярин — коль за всех болею...

Державинское «я» в данном случае приобретает осо­бую композиционную роль. Державин выступает в своих произведениях не только как оратор, но, главное, как по­эт. Ему свойственна не только эмоциональная напряжен­ность чувств, но и образность художественного видения. Он создает впечатляющий образ «второго Сарданапала», утопающего в роскоши, а по контрасту с ним — образы «израненного героя», «горькой вдовы», старого воина, при­шедших к нему за помощью.

Эти образы оказали огромное эмоциональное воздей­ствие на последующие поколения поэтов, создали тради­цию в русской литературе XIX века. С ними мы встретим­ся у Рылеева («К временщику»), Некрасова («Размышле­ния у парадного подъезда»). Они рождаются в поэтическом потоке лирических чувств, но встают перед взором чита­теля как живые: воин, «на костылях согбенный» старик, «тремя медальми украшенный»; «израненный герой, как лунь, во брани поседевший». В переднюю знатного вель­можи, которому они оказали в свое время важные услуги, их привела великая нужда, но он остается холоден к их страданиям.

В основе художественной композиции второго стихотво­рения — «Властителям и судиям» лежит также антитеза. Поэт использует религиозный сюжет псалма. «Всевышний»

как воплощение справедливости противопоставлен недо­стойным земным «богам». Однако за этими аллегорически-отвлеченными образами проступают вполне реальные, зем­ные силы: поэт-гражданин, выступающий в защиту невин­ных и обездоленных, и «сильные мира сего», предающиеся пагубным страстям. Повествование идет от «я» поэта, но в его речь включается гневная речь «всевышнего», обра­щенная к земным «властителям и судиям». Отношение к ним поэта и бога как носителя высшей справедливости совпадает. В стихотворении это выражается введением ре­чи-обращения лирического героя к владыкам мира. В ней слышится и суровая оценка их поведения, и разочарова­ние:

Цари! Я мнил, вы боги властны...

Но вы, как я подобно, страстны

И так же смертны, как и я...

И предостережение:

И вы подобно так падете, Как с древ увядший лист падет!

И призыв к «всевышнему» («Воскресни, боже!») покарать тех, чьи «покрыты мздою очеса», благодаря которым «зло-действы землю потрясают, неправда зыблет небеса».

Использованный Державиным поэтический прием спо­собствовал усилению эмоционального накала, сообщал авторскому чувству общезначимый характер, делал его выражением общего отношения к «неправедным и злым».

Лирический герой в поэзии Державина явился, по об­щему признанию исследователей его творчества, настоя­щим открытием русской литературы XVIII века, ибо вза­мен условного «я» в его стихах появляется личность жи­вого человека, с его чувствами и переживаниями, с его разным восприятием действительности.

Таким образом, в стихотворной сатире, с которой на­чалось развитие русской литературы, были намечены не только основные темы и подняты коренные проблемы рус­ской жизни XVIII века. В ней происходило становление общих принципов построения художественного произведе­ния; вырабатывались приемы создания литературного об­раза. Кроме того, складывались литературные формы вы­ражения смеха.