Творчество Хлебникова.

Виктор Хлебников (1881-1922).

В качестве псевдонима он выбрал имя Велимир - владеющий, повелевающий миром. И он сам создавал этот новый мир. В.Хлебникову хотелось, чтобы будущий мир жил без границ и государств.

В.Хлебников считал, что каждый звук имеет свое значение, следует только научиться его понимать. Если собрать слова, которые начинаются одним и тем же звуком, и выявить то общее, что есть в их значении, то мы узнаем значение этого звука. Берем слово “чаша”, “череп”, “чан”, “чулок”, и др. Оказывается общее для всех этих слов и ряда других то, что они обозначают оболочку чего-то - воды, мозга, ноги. Выясняется, что и значение звука Ч - “оболочка”. Хлебников мечтал пойти дальше и найти звукосмысловые универсалии - значения, общие разным языкам, чтобы создать единый мировой язык. В нескольких трактатах Хлебников приводил таблицы значений звуков, далеко не во всем совпадающих между собой.

Он исследует внутреннее склонение слова. Такими словоформами он считает слова, которые отличаются друг от друга одним звуком. “Лесина” обозначает наличие растительности, “лысина”, по Хлебникову, - другая форма того же слова, и обозначает она отсутствие растительности.

Звуковая плоть слова должна, по его мнению, заключать в себе и значение и семантику.

Таким образом, можно сказать, что В.Хлебников, преобразуя язык, принял на себя функцию целого народа. Только народ преобразует язык постепенно, на протяжении веков и тысячелетий, а В.Хлебников все открытия совершал здесь и сейчас, на протяжении короткой творческой жизни. Его словарь в своей основе - система окказионализмов, его грамматика может быть построена как система нарушений нормативной грамматики русского языка.

Велимир Хлебников (Виктор Хлебников; 1885-1922).

В личности и судьбе Хлебникова все было необычным. Родился он в далекой калмыцкой степной стороне, где его отец, орнитолог, был попечителем Малодербетовского улуса. Юноша поступил (1903 г.) на физико-математический факультет Казанского университета, затем перевелся на естественное отделение. В 1908 г. стал студентом Петербургского университета, сначала естественного, а потом историко-филологического факультета, но скоро покинул и его. Литературное творчество захватило Хлебникова целиком. На первых порах он знакомится с М. Кузминым и Вяч. Ивановым, увлекается символизмом и испытывает тяготение к формирующемуся акмеизму. И все-таки остается чуждым обоим течениям. Сближение с В. Каменским Д. и Н. Бурлюками, А. Крученых, Е. Гуро, позже с Маяковским окончательно определяет круг единомышленников, для которых Хлебников становится вдохновителем на новые поэтические искания. С той поры он ведет совершенно безбытное существование, отказавшись от дома, переезжает с места на место, общаясь с очень разными людьми, всюду стремясь прояснить свою концепцию бытия и искусства.

Исходным для Хлебникова было острое ощущение кризисной буржуазной цивилизации, разобщающей людей и народы, искажающей их духовную сущность. В произведениях Хлебникова эта мечта нашла выражение в широчайших и свободных сопоставлениях опыта разных исторических лиц мифологических героев. На таком материале поэт и строил утопию о грядущем спасении человечества, создавая свой миф будущего совершенного бытия.

Исследователями установлено, что Хлебникову были близки идеи философа Н. Ф. Федорова с его призывом к «восстановлению родства», к жизни «со всеми и для всех», осуждением западной цивилизации и верой в великую роль России, объединяющей Запад и Восток. С другой стороны, Хлебников нашел в книге А. Н. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» дорогие для себя мысли о «пранароде», пребывавшем в полном слиянии с матерью-землей, о поэтических, нравственных началах народного сознания, о связях мифологического мышления и словотворчества.

Отдаленное, «предысторическое» славянское прошлое во многом стало для Хлебникова моделью будущего «золотого века». Но желанный возрожденный мир поэт обогатил в своем воображении достижениями общечеловеческой культуры, почерпнутыми в разных эпохах и разных странах при полном равнодушии к конкретно социальному течению времени. Романтически-утопический идеал царства будетлян, где на русской почве наконец-то осуществятся вечные грезы о гармоничном человеке, владел Хлебниковым.

Наиболее законченно, совершенно представления о грядущем сказались в зрелом творчестве поэта. В раннюю пору (1908-1917) проявился дух неприятия противоречивой современности. Необычная поэма «Зверинец» (1909, 1911) — искаженные «лики» живых существ, странное население всеобщего «зверинца» — заканчивается печальными словами: «...в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в часослов «Слово о полку Игореве» во время пожара Москвы». Мрачной экспрессией проникнута другая поэма, «Журавль» (1909), о бунте вещей города: «трубы подымают свои шеи», скачет «железный, кисти руки подобный, крюк», чудовище, похожее на журавля, одевал тенью город и, «к людским пристрастись обедням, младенцем закусывал последним». Страшные превращения, множась, вырастая до «союза трупа и вещи», рождают горестный возглас лирического героя:

О, человек! Какой коварный дух

Тебе шептал, убийца и советчик сразу:

«Дух жизни в вещи влей!»

Ты расплескал безумно разум —

И вот ты снова данник журавлей.

В ряде произведений 1912 г. («Гибель Атлантиды», «Вила и Леший», «Шаман и Венера») на красочном мифологическом материале разных источников раскрыты неслиянные начала жизни: «И мы стоим миров меж двух...» Взволнованно передано раздумье об астраханской земле, соединившей в себе факты и имена пестрой истории, древнерусские поверья с восточными («Хаджи-Тархан», 1913). Хлебников владеет пластикой ассоциативного мышления, легко переключая внимание с одного явления на другое при строгом сохранении их неповторимого колорита. Одинаково подвластными поэту оказываются диалогическая живопись (столкновение или сосуществование двух мифических героев) и раскованный, пространный авторский монолог. В любом случае перед нами возникает картина, где сочетаются будто вовсе не соединимые между собой образы, мотивы, детали. Сквозь реалии истории, выразительные краски творимой легенды проступает чувство космического бытия.

Собственно лирическая поэзия Хлебникова обретает внутреннее напряжение в годы первой мировой войны. Обостренно-болезненно воспринимает он трагический лик мира и лица простых солдат. Здесь не ослабевает талант ассоциативного зрения. Оживают индейское божество солнца Суэ, правитель ацтеков Монтезума, «на Миссисипи обвенчан старый умный Нил», действуют «пастух железный» и Батый. Фантазия подсказывает совершенно неожиданные глаголы, образованные от великих имен: «Усадьба ночью, чингисхань!», «Заря ночная, заратустрь!», «А небо синее, моцарть!». Рядом с пехотинцами появляются «красотинцы». В этом пестро причудливом потоке возникают вдруг чеканные афористические строки:

Годы, люди и народы

Убегают навсегда,

Как текучая вода.

 

В гибком зеркале природы

Звезды — невод, рыбы — мы,

Боги — призраки у тьмы.

Оригинальный зрительный образ придает подобным «аскетическим» стихам остроту, порой фиксирует уродливые «шутки» войны:

Век к глазу прилепленно приставив,

Люди друг друга, может быть, целуют.

Может же, просто грызут.

Книга войны за зрачками пылает

Того, кто у пушки, с ружьем, но разут.

Мучительное и раньше ощущение бесславных людских судеб придает им теперь смысл трагически необратимого процесса. Война становится страшным знаком общемировой катастрофы. Малый факт получает философское звучание:

Моих друзей летели сонмы.

Их семеро, их семеро, их сто!

И после испустили стон мы.

Нас отразило властное ничто.

Лирическое «мы» толкуется расширительно. Не менее укрупнено и лирическое «я» («Пен пан», «О, если б Азия...» и др.). Поэт чувствует себя отождествленным с громадными пространствами и всеобщим состоянием боли, опустошения:

Моя так разгадана книга лица:

На белом, на белом — два серых зня!

За мной, как серая пигалица,

Тоскует Москвы простыня.

Лишь обращение к труду (который у Хлебникова всегда спасал от пустоты мира и беспомощности человека) вносит бодрую струю в лирику этих лет: «Он ослабил голос муки, Неумолчный ночью вой...» Однако автор не спешит погасить свои волнения, тягостные раздумья.

Можно, думается, сказать, что именно для воплощения сложных, трудных переживаний найдено Хлебниковым необычное сплетение образов, аллитераций, составных рифм. Язык спотыкается при их произнесении — зато памятью они сохраняются навечно:

И много невестнейших вдов вод

Преследовал ум мой, как овод,

Я, брезгая, брызгаю ими.

Много позже (1919-1920) в заметке «О стихах» Хлебников отстаивал «чары слова, даже непонятного». Непонятность стихов, видимо, все-таки не достоинство. А чары слов, их звучания, сочетания, всегда существовали в поэзии. У Хлебникова магия особенная. Она проистекает, по его же определению, из «отклонения струны мысли от жизненной оси творящего». Фантазия поэта действительно подчиняла себе не только незнакомую ему, а и всем жизнь абстрактных понятий, таинственных элементов вещей и явлений. Для них было найдено необычное слово, до нас донесшее, однако, движения взвихренной авторской души