Призрак с двумя признаками

Объяснений этим странностям можно найти несколько.

Во-первых, русский постмодернизм возникает, как и западный во второй половине 1960-х - начале 1970-х годов, когда были написаны "Москва-Петушки" (1969), "Пушкинский дом" (1971), когда эстетически оформился московский концептуализм. С этого времени до конца 1980-х развитие этой эстетики проходит в андеграунде, в постоянном противостоянии не только официальной литературе и идеологии, но и социуму в целом. Сами условия существования обостряли модернистские и авангардные, а не собственно постмодернистские (т.е. склонные к конформизму) черты этой эстетики. Не говоря уж о том, что русские постмодернисты в отличие от западных скорее мечтали о возрождении модернизма, чем о разрыве с ним. Этот почти двадцатилетний период можно без всяких преувеличений назвать героическим. Тому свидетельство многочисленные воспоминания самих "героев", именно так они себя и воспринимали.

Но разве само сочетание слов "героический" и "постмодернизм" - не оксюморон?

Во-вторых, когда в конце 80-х, с некоторым запозданием после гласности, происходила легализация не-реалистической литературы, в широком спектре от символизма (Даниил Андреев) до авангарда (Геннадий Айги), то вполне закономерное в этом контексте явление постмодернизма народу носило радикально антиисторический характер. Публикация постмодернистской классики 60-70-х происходила одновременно с легализацией эстетического андеграунда 70-80-х и культурными манифестациями нового поколения авторов: Венедикта Ерофеева путали с Виктором Ерофеевым, Сашу Соколова печатали с предисловием Татьяны Толстой (скорее его литературной дочки, чем мэтра), горланы и главари стали лепить ярлык постмодернизма на все подряд. Помню, один чрезвычайно модный критик доказывал, что и Солженицын - постмодернист, так как составляет "Словарь расширений русского языка", а всякие словари и перечни суть признак постмодернизма (во всяком случае, критик на момент написания статьи так полагал). Естественно, что, когда под общей терминологической маркой умещаются ничем не похожие друг на друга тексты, сам этот термин становится безразмерным и теряет всякий смысл: у всякого направления все же есть свои границы. Правда, российская ситуация в данном случае лишь с опозданием повторяет западную. Рожденный инфляцией смыслов термин "постмодернизм", натурально, сам не смог ее избежать.

И все же я не стану утверждать, будто русский постмодернизм фантомное образование, симулякр, концепция без референта (охотников на это и без меня достаточно). Ведь оттого, что Маяковский не похож на Анненского, а Блок проклинал акмеистов, еще не следует, что русского модернизма не существовало. И как бы ни были неточны самоназвания символистов, акмеистов, футуристов, имажинистов, конструктивистов, ничевоков и т.п. - они все же позволяли уловить разнообразие версий модернистской парадигмы. У русских постмодернистов в силу уже упомянутых особых культурно-исторических условий не было возможности артикулировать различия - сходство, близость на основе противостояния официальному дискурсу естественно выходили на первый план. Но опять-таки оттого, что русские постмодернисты не занимались историко-литературными дефинициями2, еще не означает, что для них нет почвы. Более того, именно сегодня, когда споры о постмодернизме уходят все больше в область академическую, самое время продифференцировать это уравнение - и тем самым вернуть реальный смысл понятию постмодернизма.

Эта статья о двух наиболее очевидных течениях внутри русского постмодернизма. Понимаю, что число "два" в эпоху низвержения бинарных оппозиций звучит крайне подозрительно. Но не моя тут вина. Русский постмодернизм - по своей природе переходный феномен, и в этом смысле весьма показательно, что, опровергая всякую иерархичность, а особенно ту, что основана на такой типичной для русской культурной традиции бинарности (см. известные труды Юрия Лотмана и Бориса Успенского), сам он недалеко ушел от биполярной структуры. Русский постмодернизм выламывается из русской традиции только тем, что его полярные течения не опровергают, а скорее взаимно дополняют друг друга, образуя нередко парадоксальные гибриды, эстетические кентавры - что оказывается вполне в духе постмодернизма. Kроме того, предлагаемая ниже биполярная модель русского литературного постмодернизма во многом перекликается с оппозицией между концептуализмом и метареализмом, разработанной Михаилом Эпштейном еще в 1983-1984 годах на материале андеграундной поэзии того времени.