Второе Всероссийское петрографическое совещание 13 страница

Через шесть километров мы подошли к бурной, хотя и не очень большой, горной реке – к Пелингичею. Камни, буруны, клочья пены. Подтянув голенища своих длинных резиновых сапог, мы отправились вброд. Кот, поняв, что мы уходим, решительно выскочил из кустов и в последний момент запрыгнул на плечи Гены. Так на его спине он и перебрался через реку, спрыгнул на землю и... исчез. Мы прошли еще 700 метров, вышли к своей одиночной палатке и по быстрому, не мешкая, улеглись спать. На рассвете я вышел. Прямо у входа дремал кот. В свете поднимавшегося солнца было видно, что он не белый, а светло-рыжий, абрикосовый. Я шагнул к нему, нагнулся. Кот не убегал, вопрошающе глядя мне в глаза. Я поднял его на руки. Господи, какой же он был тощий! Кроме пуха и костей там не было ничего... Я внес его в палатку и показал всем. Гена тут же открыл банку тушенки, смешал ее с остатками каши и поставил миску под стол. Кот принюхался, шагнул к ней и стал есть. Ел он так, словно был абсолютно сытым. Без малейшей жадности, деликатно. Видно было, что он очень воспитан! Кот прожил с нами почти месяц, до самого конца полевых работ. Мы полюбили его: во-первых, живая душа, а во-вторых, – очень уж он был аккуратен. И что самое удивительное – ел он только то, что ему давали: не воровал и не сбродовал.

Когда работа окончилась, стал вопрос, что делать дальше? Нам предложили оставить кота у сторожей, охранявших зимой полевую базу Росомахинской партии, но мы слишком к нему привыкли, а я – особенно. Немного подумав, я решил взять его себе, домой... В поезде он ехал зайцем, аккуратно прячась от проводников и контролеров, на багажной полке купе. Если проводник входил неожиданно в тот момент, когда кот был рядом с нами, я просто бросал на него газету, и он терпеливо лежал, не двигаясь, ничем не выдавая себя, пока я не возвращал ему свободу. Ира, увидев мой подарок, ужаснулась и огорчилась. Больно уж кот был страшный: большеголовый, грязный, какого-то неопределенного цвета... И потом – дома годовалый ребенок, а я, совершенно об этом не думая, привез какого-то монстра, напичканного Бог знает какой заразой. Я же его врачам не показывал? Однако досаду свою она ничем не выказала, хотя и притворных восторгов тоже не было.

Уже ночью, лежа в постели, Ира вдруг сказала мне: «Господи, что я натворила! Я же добыла хорошего фарша для котлет, целый килограмм, и оставила его на кухонном столе в миске размораживать. Кот, поди-ка, уже все сожрал».

- Не переживай, спи спокойно. Ничего он не тронет!

Она все же не поверила, сходила на кухню и убедилась, что фарш стоит, как стоял, не тронутый. На радостях она тут же перекинула существенную долю его в кошачью плошку; Кот принял подарок с благодарностью, и съел, как всегда, со сдержанным достоинством, без жадности. Таким своим поведением он покорил Ирино сердце. Настоящая любовь пришла, конечно, несколько позже, но уже в следующий вечер, вернувшись с работы, я застал идиллическую картину: на коврике около включенного электрокамина лежит кот, а Ира ласково расчесывает его гребнем. Оказывается, она его вымыла и уложила сушить. И кот мужественно перенес все это издевательство. Но как же он стал красив! Пушистый-пушистый, немыслимого абрикосового цвета с переходами к нежно-розовому, с беленькой грудкой, брюшком и такими же “носочками”. Он мощно, но почти беззвучно мурлыкал (на уровне немыслимых инфразвуковых басов), и блаженно щурился. Ему явно было хорошо.

А дальше началась его домашняя жизнь. Маше он позволял вытворять с собой все, что угодно: хватать, тискать, таскать себя, ни разу ее не царапнув хотя бы для порядка! Вечерами очень любил лежать на диване рядом со мной, или Ирой, блаженно вытянувшись во всю длину, прижавшись животом к боку хозяина. Но он был дикий кот. Все нежности проявлялись только дома. На улице это был бретер, забияка. Он передрался со всеми котами и собаками во дворе! К новому году он, наконец-то, отъелся, шерсть стала блестеть. Задние ноги обросли пушистыми штанами. Он оказался чистопородным ангорцем, но в душе оставался не аристократом, а бродягой. Особенно в марте. Он пропадал где-то неделями, приходил грязный, потрепанный, с рваными ушами и исцарапанной мордой, жадно и долго ел, пил, потом засыпал тут же у миски, и опять исчезал на несколько дней в поисках новых приключений. Я предложил было отвести его к ветеринару, но Иру эта идея возмутила: “Пусть живет, как живет. Он же боец, настоящий мужчина, а ты предлагаешь превратить его черт те во что!”

Так он и остался гордым бойцом и свободолюбивым бродягой. Он прожил у нас два года, но не стал городским, оставшись таежным зверем. Все кончилось тем, что он погиб – попал под машину... Прошло уже столько лет, а мы все не можем забыть своего красавца.

 

 

МАГМАТОГЕННЫЕ ПСЕВДОКОНГЛОМЕРАТЫ

Выход в свет в 1987 г. в Сибирском отделении издательства Наука моей монографии “Изолитогенные гранитные ряды” подвел окончательную черту под Красноярским периодом. Хотя книга эта была написана уже в Сыктывкаре, она целиком опиралась на материалы, собранные некогда на Таймыре, Енисейском кряже, в Саянах. Не случайно она и издана-то в Сибири. Однако, я уже два года, как не сибиряк, а уралец. Как говорится, иные времена – иные песни. И основа этих “новых песен” закладывалась только что начатыми исследованиями гранитоидов Приполярного Урала и комагматичных им вулканитов. В эту тематику все настойчивее вплеталась проблема странных конгломератовидных пород, слагающих валунные дайки обрамления Лемвинского массива. Они оказались теснейшим образом сопряжены и с гранитами, и с риолитами, формируя вместе с ними единую вулкано-плутоническую ассоциацию. Группа для изучения этой ассоциации сложилась у нас небольшая, но вполне жизнеспособная. Я брал на себя общее научное и организационное руководство, а также изучение гранитов. Исследование комагматичных гранитам вулканитов целиком “отдавалось на откуп” Ане Соболевой. Сложнее обстояло дело с валунными дайками. От моей любимой гранитной тематики это было достаточно далеко. Для Ани изучение этих пород представлялось чем-то слишком необычным, выходящим за рамки классической петрографии. У всех “старых” сотрудников лаборатории были уже свои, четко наметившиеся, интересы, и взваливать на себя совершенно новые, и во многом непонятные, задачи никому не хотелось. Выход был один – взвалить это бремя на Иру. В конце концов, ведь не кто-нибудь, а именно она решила, что эти конгломератовидные кластиты являются не осадочными, а магматогенными субвулканическими образованиями, и, похоже, оказалась права. Так пусть теперь и “расхлебывает” свою кашу. Конечно, сейчас она всецело озабочена материнством, но не вечно же это будет продолжаться!

Трудности (и весьма существенные) были в том, что Ира уже достаточно основательно специализировалась на изучении метаморфитов, а в изучении таких пород у нее не было никакого опыта. Она вообще ничего не знала о них. Да и я не мог помочь ей хоть сколько-нибудь существенно, поскольку сам знал немногим больше. Лихорадочный просмотр учебно-методической и справочной литературы показал, что о таких породах там нет и речи. Невозможно было и организовать хоть сколько-то упорядоченный библиографический поиск, поскольку мы не располагали набором соответствующих ключевых слов и не отдавал себе отчета, в каком разделе геологии, в каких журналах и сборниках искать нужные публикации. Начинать с нуля – всегда трудно. Но это и в принципе было бы неверно, поскольку, конечно же, не одни мы имели дело с подобной проблемой. Надо было срочно найти этих “товарищей по несчастью” – своих коллег, ознакомиться с их трудами, причем особенно(!) с трудами предшественников, чтобы знать, на кого опереться в своих построениях, а главное – не изобретать велосипед заново!

Помогла нам, как ни странно, монография одного из ведущих специалистов в области литологии докембрия О. И. Луневой “Докембрийские конгломераты”, в которой есть особая глава “проблема псевдоконгломератов”. Там написано, что есть немало пород, весьма похожих, на первый взгляд, на конгломераты (разнообразные тектонокластиты, конкреционные образования и т.п.), однако истинными псевдоконгломератами следует считать породы валунных даек, в которых обломочный материал (преимущественно – хорошо окатанный) сцементирован магматогенным веществом. Внешне они весьма похожи на конгломераты, и только форма тел, их соотношение с вмещающими породами, а также (главное!) состав и структура цемента показывают, что это породы совсем иного происхождения.

Вот и обозначилось первое ключевое слово – “псевдоконгломерат”! А почему бы не провести на базе нашего института, пользуясь академическими традициями и навыками, Всесоюзное совещание по проблеме псевдоконгломератов? Идея получила поддержку нашего руководства. Поскольку это были еще советские годы, почтовые расходы были чисто символическими, а билеты (включая и самолетные) – очень дешевыми. Мы оперативно разослали приглашения, собрали заявки, тезисы, составили программу. Успех совещания превзошел самые оптимистичные ожидания: приехало более 70 участников – от Чукотки и Камчатки до Белоруссии, Украины, Таджикистана и Киргизии. Из них почти половина рассказала в своих выступлениях о породах, во всех отношениях подобных тем, с которыми нам пришлось иметь дело на севере Урала. Наиболее ценным оказался для нас приезд профессора П. Ф. Иванкина, заместителя директора ЦНИГРИ – Московского института, занимающегося проблемами месторождений золота и благородных металлов. Петр Филиппович был ранее заместителем директора СНИИГГиМСа, курирующим Красноярское отделение, причем как раз в то время, когда я был ученым секретарем этой организации. Мы встречались тогда ежемесячно, и весьма хорошо относились друг к другу. Я знал, что он детально изучает какие-то ассоциирующиеся с гранитами рудоносные жильные породы Восточного Казахстана и Рудного Алтая, но мне и в голову не приходило, что это были такие же, как у нас теперь, валунные дайки с риолитовым или туфоподобным цементом. Петр Филиппович посвятил этим породам более десяти лет, и ему было что рассказать о них. От него мы с Ирой получили солидную подборку библиографических данных с обзором главных публикаций по проблеме за последние три десятка лет. Весьма обстоятельно он рассказал и о своих личных впечатлениях. Однако, существеннее всего была для нас, конечно же, моральная поддержка. Беседы с П. Ф. Иванкиным укрепили нашу уверенность в том, что изучение магматогенных конгломератовидных кластитов – это мало разработанное, но весьма перспективное направление петрологии. В решении совещания было отмечено, что подобные породы установлены в геоструктурах всех возрастов (в диапазоне от докембрийских до современных), и они сопряжены с магматитами любого возможного состава от ультракислых до щелочно-гипербазитовых и несиликатных. Известны многие тысячи тел, сложенных такими породами, тем не менее последним до сих пор не находится места в справочно-методической и учебной литературе, не отражены они и в классификационных схемах. То есть, таких пород как бы нет, несмотря на их крайне широкое развитие в природе.

Вспоминания об этом совещании, я не могу не сказать и об одной его отнюдь не официальной стороне. Рассылая информацию о предстоящей встрече, я не обошел вниманием и своих друзей, так или иначе причастных к рассматриваемой проблеме. Многие из них откликнулись. Приехали три моих однокурсника – Саня Комаров из Киева и Леня Егоров с Сашей Серебрицким из Питера. Приехал и Женя Кутейников, с которым мы некогда работали в Институте геологии Арктики. Их приезд, конечно же, лег дополнительным психологическим бременем на Иру. Понятно, что все они весьма строго и придирчиво присматривались к ней: как-то теперь живется их Льву с новой спутницей? Ира выиграла эту кампанию. Вердикт был единодушным. Общее мнение подытожил у нас дома на прощальном ужине Леня: “Хоть и поздновато, но Лев, наконец-то, вытянул счастливый билет. Мы все давно любим Льва, но теперь любим и Иру. Она тоже наша!”

Первый Ирин самостоятельный выезд в поле по “псевдоконгломератовой тематике” был для меня весьма памятным не только великолепными материалами, собранным ею в верховьях Лемвы, но и потому, что как раз в ту пору Маша активно осваивала разговорную речь. Когда мама улетела, Маша говорила едва ли более двух десятков слов: папа, мама, кот, ну и еще кое-что самое необходимое, но за месяц ее активный словарный запас увеличился в десятки раз. В день Ириного возвращения я встретил ее в аэропорту, проводил домой, отправил смывать полевую грязь, а сам пошел в садик за Машей. Маша, войдя в прихожую, смело побежала в комнату, но тут же пулей вылетела оттуда с круглыми от испуга и изумления глазками:

- Папа! Там тетя?!

- Ну какая же тетя, это – мама!

- Нет, мама улетела на самолете, я помню, мы ее провожали!

Пришлось объяснять ей, что тогда улетела, а теперь, вот, прилетела. Ира тем временем, естественно ударилась в слезы: «Зачем я ездила! Вот, теперь дочка меня не признаёт своей!». Но слезы и испуг продолжались недолго. Сходил я в магазин, вернулся, а они сидят обе на диване, крепко обнявшись, и нежно воркуют. Уже и я им не очень-то нужен. И кот лежит с ними и вдохновенно мурлычет.

В 1991 году Ира еще раз отправилась в поле. На сей раз, в качестве рабочего ее сопровождал отец, Игорь Николаевич, отважившийся прилететь на пару месяцев из Красноярска, чтобы посмотреть, как живет и работает его дочь. Мы с Машей приняли посильное участие в организации этой экспедиции: мы поехали с ними поездом до Инты, где я, пользуясь наладившимися к тому времени связями с местными геологами и властями, помог в приобретении горючего для вездехода и доставке его в район полевых работ арендованным у коллег-интинцев “Уралом”. Тот год оказался очень тяжелым в организационном отношении. Система продовольственного снабжения развалилась к тому времени почти полностью. В Сыктывкаре все продукты можно было покупать только по талонам. Полки магазинов были абсолютно пусты: на них лежали пакеты с сушеной кавказской травой “хмели-сунели”, – неплохой, вообще-то, приправой к мясным блюдам, но вот приправлять этой травой было нечего.

Городское управление торговли все же выделило некоторые объемы продуктов для экспедиций, но главного (всяких калорийных “энергоносителей” – масла, сахара и т.п.) в этом наборе катастрофически не хватало. Вместо мясных консервов были банки с какими-то кашами с небольшой примесью мяса, но и тех было мало. Каши эти были очень дешевыми, но абсолютно не сытными, особенно при напряженной физической работе на свежем воздухе. В прежние годы мы многое докупали в северных городах – Воркуте, Инте, однако на сей раз талонная система распространилась и на них, а поскольку мы не были там прописаны, ничего нам и не полагалось. На подножный корм тоже надеяться не приходилось. Разве что где-то поближе к осени могли появиться грибы, да изредка можно было подстрелить что-нибудь из некрупной пернатой дичи (рябчиков, куропаток). За рыбой надо было перебираться на восточный склон Урала, преодолевая скалистый и высокий гребень – Народо-Итьинский кряж. Словом, Ирин отряд был обречен на полуголодное существование. Что делать? Я знал, что мэром Инты был в ту пору А. П. Боровинских – геолог по образованию, в недавнем прошлом работавший начальником Интинской геологоразведочной экспедиции. Я пришел к нему с традиционным визитом вежливости. Александр Павлович принял меня очень любезно, обстоятельно расспросил, куда направляется наша группа, и чем она будет заниматься. Спросил он и о том, как мы подготовлены и не нуждаемся ли в помощи. Не думая чрезмерно долго, я ухватился за это предложение, и рассказал ему о главной нашей беде: плохом обеспечении продуктами. Александр Павлович спросил, что нам нужно, и в каком количестве. Я назвал чай, сахар, сливочное и растительное масло, сгущенку, мясные консервы, муку и макаронные изделия. Относительно количества я не наглел, и просил все в весьма скромных объемах. Просмотрев мой наспех составленный список, Александр Павлович тут же позвонил начальнику ОРСа Интинского шахтоуправления. Теперь мало кто знает эту аббревиатуру, но в эпоху социализма эти три буквы означали “Отдел рабочего снабжения”. Это были достаточно мощные организации, создававшиеся при крупных промышленных предприятиях, продукция которых имела важное значение в экономике страны. Это была одна из форм государственной поддержки. Начальник ОРСа некоторое время упирался, ссылаясь на скудость запасов, но Александр Павлович сказал, что коллегам-геологам нужно помочь!

Тут же секретарша отпечатала нашу заявку на машинке, придав ей пристойный облик. В левом верхнем углу появилась резолюция: “Прошу оказать содействие! А. П. Боровинских”. Ссориться с мэром города руководство ОРСа не пожелало, и все нужное было мне продано, да к тому же еще по вполне льготной цене – без торговой наценки. Это был последний социалистический год. Все последующие полевые сезоны мы приобретали продукты для экспедиций за наличный расчет в обычных и оптовых магазинах, без всяких льгот, но зато и без каких-либо проблем относительно ассортимента. Но в тот раз Александр Павлович нас не просто выручил, а буквально осчастливил. Такое не забывается. Вот передо мной лежит наша с Ирой монография, написанная по итогам тех исследований. Введение к этой книге заканчивается словами: “Авторы выражают особую признательность главе администрации г. Инты А. П. Боровинских за содействие в организации полевых работ”. С тех пор мы встречались неоднократно. Так уж судьба сложилась, что ему не раз еще довелось помогать нам в решении самых разных организационных проблем, поскольку через пару лет Александр Павлович стал министром природных ресурсов Республики Коми, и занимает этот пост по настоящее время.

В начале августа мы с Машей опять приехали в Инту, чтобы организовать спецрейс вертолета для вывоза мамы и дедушки, поскольку Ирин вездеход переходил на оставшееся до конца сезона время в распоряжение другого отряда. Я арендовал маленький вертолет (“двоечку”), и сам вылетел на нем, поскольку хорошо знал, где именно нужно забирать Ирину группу. Маша была со мной, она впервые летела на вертолете. Облачность была низкой, сплошной, а потому вертолет не поднимался выше полутора сотен метров. Пилот показывал Маше сверху озера и реки, стада пасущихся оленей. Было красиво и интересно, но монотонный гул турбин сделал свое дело, и минут через 20 малышка уснула. А вскоре мы с пилотом увидели чум в верховьях Лемвы, около которого и стоял Ирин вездеход. Мы сели, и Маша проснулась, когда над ней уже склонилась мама. Обратный путь до Инты она проделала на ее коленях, и не столько смотрела в иллюминатор, сколько на маму и дедушку. Заботливый пилот не стал завозить нас в аэропорт, а высадил на пустыре почти у вокзала. Еще пара часов, и мы сели в поезд, заняв своей семьей целое купе. Теперь уже мы, взрослые, увлеченно беседовали, обсуждая самые яркие события сезона, которыми спешили поделиться Ира и Игорь Николаевич, а Маша задумчиво смотрела в окно – она стала как-то сразу серьезнее и взрослее. Казалось, она осознала, что едет навстречу своему дню рождения: еще несколько дней, и ей исполнится четыре года, а в таком возрасте каждый новый год – это, согласитесь, очень и очень много!

Осень 1991 года запомнилась и историческим (без всяких кавычек) событием общегосударственного масштаба. Утром 19 августа я, как и миллионы граждан нашей страны, обнаружил, что по всем телевизионным каналам демонстрируют не предусмотренное программой “Лебединое озеро”. Стало ясно, что произошло нечто экстраординарное: либо началась атомная война, либо стряслось что-то катастрофическое с государством изнутри. Не прошло и получаса, как загадка разрешилась: произошел элементарный дворцовый переворот – часть высшей партийной элиты выступила против официальной партийно-государственной власти, олицетворявшейся М. С. Горбачевым, совмещавшим посты генерального секретаря КПСС и президента СССР. Горбачев был отправлен в отставку, якобы по состоянию здоровья, а власть взял в свои руки некий ГКЧП – Государственный комитет по чрезвычайному положению. Главной целью, провозглашенной этим комитетом, было спасение страны от распада. Увы, итог оказался прямо противоположным: держава развалилась в одночасье! Собственно, удивляться не приходится. Достаточно вспомнить все великие начинания коммунистической партии последних десятилетий. Приняли продовольственную программу, чтобы в обозримо короткий срок (за 10-15 лет) создать в СССР всеобщее изобилие, а пришли в итоге к тотальному дефициту и необходимости введения карточной системы в мирной невоюющей стране, обладающей самыми большими сельскохозяйственными угодьями в Мире. Провозгласили борьбу за трезвость – пришли к тому, что пить меньше не стали, но стали поглощать вместо вина и водки любую спиртосодержащую дрянь. На антиалкагольной кампании взросла первая наша общегосударственная мафия (водочная), в той же кампании надо искать и корни немыслимого взлета масштабов наркомании. Взяли курс на спасение государства – и развалили его. И дело тут не в злом умысле. Думаю (даже убежден), что сторонники ГКЧП хотели как лучше. А вот получилось у них, выражаясь словами “классика”, как всегда. Почему? Думаю, потому что, избрав обман всего и всех в качестве основного элемента государственной пропаганды, наше высшее партийное руководство само утратило способность отличать ложь от реальности. Оно жило в плену им же созданных мифов, свято веруя, что лозунги партии непременно обратятся в реальность: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!». Красиво, конечно, но в жизни сказка – это сказка, а быль – это быль.

Развитие событий показало, что реальной поддержки ГКЧП не получил. На центральной площади Сыктывкара собрался митинг противников переворота, ратовавших за возвращение к власти Горбачева в качестве законного президента. Участников было не больше сотни, но их никто не разогнал, им дали спокойно высказаться. А когда руководство Республики Коми во главе с Ю. А. Спиридоновым приняло решение вести параллельно с программой Центрального телевидения, выступавшего под контролем ГКЧП, трансляцию Ленинградского телеканала, выступавшего в защиту Горбачева и президента России Ельцина, стало очевидно, что путч выдыхается, что отстранение ГКЧП от власти – вопрос дней. Так оно и получилось. Боролись за укрепление коммунистической идеологии, укрепление советского государства, а получили в итоге распад СССР, возвращение двуглавого орла и дореволюционного трехцветного Российского флага, да еще и временный запрет на деятельность КПСС. Многие полагают, что в развале страны и в возрождении капитализма виноваты Ельцин, Кравчук и Шушкевич. Да нет же, виновата только коммунистическая партия. И дело тут даже не в том, что все члены этой троицы – ее выдвиженцы, далеко не последние лица в партийной иерархии. И не в том, что к тому времени КПСС, выражаясь словами известного тележурналиста тех лет Любимова, “всех достала”. Главное – недопустимая для государственных деятелей, (а уж, тем более, для правящей партии в целом), утрата способности воспринимать реальность, замена ее мифами и лозунгами. 70 лет партийная элита «пудрила мозги» нам. А в итоге «запудрила» их себе! Так или иначе, но с того времени, с августа 1991 года, мы живем в совершенно ином государстве, и при Бог знает каком общественном строе: ясно, что это не социализм, но его и капитализмом назвать нельзя, и во что он трансформируется в конечном счете, едва ли ясно даже тем, кто стоит сейчас во главе России. Спасибо все же Ельцину за то, что распад СССР оказался именно распадом, а не взрывом, что все это обошлось без гражданской войны, не так кошмарно и жутко, как это было в то же время в Югославии.

 

МАШЕ 5 ЛЕТ. ПОЯВЛЕНИЕ КЕРМЕСА

На следующий год мы рискнули отправиться в поле всей семьей, взяв с собой Машу. Ира планировала отработать в экспедиции август и половину сентября, но Маше в 1992 году исполнялось 5 лет, и мама очень не хотела, чтобы такое событие прошло без нее. Поэтому мы распланировали лето весьма тщательно: до августа вездеход должен был работать у Ани Соболевой, а в первых числах августа она передавала его нам. Встреча должна была состояться в старательском поселке Санавож, связанном с Интой грейдерной дорогой. Оттуда мы отправлялись на восточный склон Урала на реку Тынаготу, отрабатывали там серию маршрутов, отмечали Машин день рождения, возвращались на Санавож, а затем мы с Машей на попутке уезжали в Инту, к поезду, а Ира продолжала работы со своим отрядом до глубокой осени.

Все прошло по плану, но не обошлось и без приключений, причем далеко не радостных. Началось с того, что сразу за Хасаварским перевалом мы увидели на восточном склоне Урала в каменистых развалах одинокого молодого олененка, ковылявшего на трех ногах: передняя болталась перебитая. Гена подстрелил калеку, но тут же откуда-то появились собаки, а за ними подъехали на лошадях два пастуха зырянина. Оказывается, этот олененок отбился от их стада, а мы его убили... У нас всегда были хорошие отношения с пастухами, поскольку никаких грехов за нами не числилось. И вот... Я пытался объяснить, что мы не видели никаких признаков того, что поблизости пасется стадо. Отбившийся от стада олененок со сломанной ногой все равно не жилец, его в первую же ночь съели бы волки. Так уж лучше съедим его мы. Наши объяснения слушали весьма скептически. Наконец я сказал, что если бы мы были тайными браконьерами, то сразу же закинули бы убитого олененка в кузов под замок, где его никто бы не обнаружил, а мы, вместо этого, стали, не скрываясь, разделывать свою добычу! После этих моих слов пастухи освежевали убитого, забрали шкуру, а мясо отдал нам, сказав, что окончательное решение примет на днях шаман: если он решит, что мы хорошие люди, то с нас возьмут плату за мясо, и вопрос будет исчерпан. Если же духи подскажут шаману, что мы плохие, то бригадир оленеводов подаст исковое заявление в суд.

Спасибо языческим идолам: шаману мы понравились и нас простили. Маша побывала потом на стойбище, познакомилась с зырянскими ребятишками, пригласила их в гости на свой день рождения. Очень трогательные отношения сложились у нее со студентом москвичом Димой Лисиным, работавшим у Иры в отряде. Дима пересказывал вечерами Маше по памяти Кэроловскую “Алису в стране чудес”, а также преподавал ей азы изобразительного искусства, научив рисовать елочки, горы и солнце над ними. У Маши, правда, вместо круга с лучами получался поначалу какой-то волосатый треугольник, но Дима был настойчив и тактичен: он всегда находил, за что похвалить свою ученицу, но при этом мягко отмечал ее огрехи, и подсказывал, как устранить их. В результате через неделю Маша уже вполне сносно могла изобразить “горный пейзаж с солнцем”, во всяком случае, ничуть не хуже своих среднестатистических сверстников. Нам с Ирой Дима тоже понравился. Мы подружились с ним, и не раз бывали потом у него в гостях в подмосковном Троицке, полюбили его обаятельную маму Марину Георгиевну, а она очень полюбила нашу Машу.

И все же от того лета остался на душе горький осадок. Видно, Зырянский Бог все же покарал меня за убитого оленя. Уже на обратном пути мы с Ирой крепко поссорились. Пожалуй, впервые так основательно... Наше расставание было совсем не минорным, а жестким. На Санавоже мы с Машей пробыли чуть больше суток. Нас подобрал шедший в Инту пустой бензовоз “Урал”, в кабине которого мы с комфортом добрались до станции. Однако домашним теплом и уютом мы наслаждались недолго. Выяснилось, что тарифы на услуги железной дороги повысились, а потому пришлось доплачивать за платформу для вездехода. Самым оптимальным оказался вариант доставки этой суммы нарочным. А кого пошлешь летом, когда кто не в экспедиции, тот в отпуске? Пришлось нам с Машей опять ехать в Инту. Снова поезд, купе, и ставшая уже почти родной Интинская гостиница “Северянка”. За день я оформил все доплаты, и готов был возвращаться домой, но тут дошли вести, что Ирин отряд уже в пути, и к утру будет в Инте. В такой ситуации, уезжать было бессмысленно. Мы вернулись в гостиницу, Маша быстро уснула, а я что-то не мог сомкнуть глаз и занялся чтением. Часа в три ночи кто-то поцарапался в дверь. Я открыл ее, – на пороге стояла усталая-усталая Ира.

Остаток ночи мы так и не уснули. Ира рассказывала о последних днях работы, но больше всего о ночном “марш-броске” Санавож-Инта. Болтанка, лязг гусениц, клубы снега, сыпавшегося с небес, и слепящий свет фар, выхватывавший из ночной тьмы то зайцев, то пернатую дичь, то каких-то сказочных сов...

Наутро проснулась Маша и особо не удивилась, увидев рядом маму. Мы отправились на станцию, но тут Ира вдруг сказала:

- Лев! Давай возьмем собачку. Можно?

- Конечно. Я давно обещал Маше такой подарок. Вот вернемся домой, я посмотрю объявления, и куплю каштанового кокер-спаниеля.

- Да нет, ты не понял! Оленеводы подарили нам великолепного рыженького щенка, лаечку. Я о нем.

На станции мы увидели этого красавца. Он сидел в кабине вездехода и с любопытством глядел на новый для него (таежника) полугородской мир своими блестящими карими глазенами, напряженно шевеля острыми ушками. С Машей они подружились сразу и навсегда. Ну, как же было не брать такого? “Как назовем его?” – спросила Ира. Если бы это была Сибирь, я назвал бы его эвенкейской кличкой “Кермес”, что означает “Рыжик”. А тут... не знаю! Мое предложение, однако, всем понравилось. Щенок обрел имя и стал Кермесом. Когда он стал взрослым, то остался все таким же веселым, любопытным, игривым, очень преданным и ласковым. Таких добрых и внимательных глаз я не видел ни у одной собаки. Он любит всю нашу семью, считая себя ее законным членом, но больше всех он обожает Машу. При своей доброте, он далеко не трус. Он даже любит подраться. Рост и сила противника особого значения при этом не имеют, поскольку Кермеса всегда выручает отличная реакция, подвижность. Почти каждое лето он ездит “в отпуск на родину”, отправляясь с Ирой на север Урала, где его собратья, включая и прямых родственников, пасут оленей. Ему, ставшему уже «горожанином», квартирному жителю, там, конечно же, холодно, он чихает и сопливит, но по сияющей физиономии видно, как он там счастлив!