Второе Всероссийское петрографическое совещание 11 страница

Было уделено внимание и полезным ископаемым. Причем и здесь не обошлось без новинок. Ира выявила в верховьях реки Мамонта мощную и протяженную зону березитизированных вулканитов. Березиты оказались классическими: лимонно-желтые, криптозернистые, изобилующие серицитом и напичканные мелкими кубиками золотистого (и золотоносного!) пирита. К тому же группой Н. К. Шануренко в те же годы на реке Мамонта, километрах в 30 ниже по течению, было открыто россыпное месторождение золота. Я и сейчас уверен, что Ирины березиты вполне могут таить в себе коренное рудное месторождение этого металла.

Кстати, совсем недавно (в 2004 году) эта моя уверенность получила официальное подтверждение. В Норильске вышла в свет красивая монография об истории изучения рудных богатств Таймыра. В главе о золоте там написано, что Таймырско-Североземельская золоторудная провинции открыта Л. В. Махлаевым, который в 1985 году описал золотоносных березиты в бассейне реки Мамонта. Тут почти все верно, кроме одного – не я нашел и описал эти березиты, а Ирина Голубева. Я был руководителем темы и главным автором отчета, на который ссылаются авторы этой монографии, но автором соответствующего раздела отчета является Ирина, и там это написано. Вдаваться в детали, устанавливать, кто именно из нашей группы увидел, определил и описал эти березиты, составители норильской монографии и не обязаны были. Махлаев – руководитель группы, известный таймырский геолог, доктор наук. Его подпись стоит на титульном листе отчета. Вот на него и сослались. Но спасибо норильчанам за то, что они обратили внимание на наш этот отчет, закрепив наш приоритет. Особое спасибо автору главы о коренной золотоносности Таймыра – Ф. Проскурнину. Да-да, это тот самый Проскурнин, о встрече с которым на Таймыре я написал несколькими главами раньше.

Все, однако, рано или поздно заканчивается. Как ни затягивался мой переезд, но подошел и его срок. В марте 1985 года я оказался в Сыктывкаре, где поселился на первых порах в отдельной комнате общежития Коми научного центра на улице Бабушкина. Вскоре прибыло и мое имущество – контейнер с геологической библиотекой, состоявшей не только из моих, но и из папиных книг. А в первое воскресение апреля, как раз в день геолога, прилетела в Сыктывкар Ира. Началась наша совместная жизнь, которая длится уже более 20 лет. Солидный срок, вместивший в себя немало событий, но тогда все это было еще впереди. Я хорошо помню наш первый совместный вечер, помню и наши первые покупки – очень и очень скромные по причине весьма ограниченных финансовых возможностей: маленький холодильник “Смоленск” и рижская радиола “Радиотехника”, купленная совсем уж по дешевке в комиссионном магазине. Радиола честно отработала свое, не один год радуя нас в полуночные часы хорошей музыкой, а холодильник и сейчас еще “пашет” в нашем дачном домике в деревне.

Более близкое знакомство с лабораторией только укрепило первоначальное хорошее впечатление. Приятно было узнать, что ядро ее составляли выпускники родного мне Ленинградского университета. При этом Михаил Костюхин и Владимир Иванович Мизин окончили даже ту самую кафедру, которую окончил некогда я, а самые молодые питерцы, Дима Ремизов и Валерий Гитев, оказались однокурсниками моего сына. Не уступали им в своей квалификации и выпускники других ВУЗов: внимательная и аккуратная, активно впитывающая все новое, Валюша Капитанова из Ухтинского индустриального института, азартный патриот Тимана Виталий Степаненко, учившийся в Ростовском университете у не раз упоминавшегося на страницах этих воспоминаний Г. В. Войткевича – вот уж до чего тесен мир, особенно профессиональный! Со временем к ним присоединились и мои аспиранты – Оксана Чепринюк из Томского университета, ставшая вскоре по причине замужества Удоратиной, а затем Анюта Соболева и Ксения Куликова из МГУ. Многогранность и основательность научных интересов этого небольшого коллектива позволяли ставить и разрабатывать региональные и проблемные темы весьма широкого охвата. Понравились мне и наши лаборанты – Нина Макеева, Нина Черненко, Оля Пельмегова, Эмма Шипова. У каждой из них был свой конек: кто-то специализировался на обработке аналитических данных, кто-то на исследовании рудных минералов, кто-то на оформительской работе, но в нужный момент (скажем, при подготовке итоговых отчетов) они могли «собраться в кулак», выполняя все необходимое.

С такими людьми можно было работать. Но все это пришло потом, позже. Пока же мне не терпелось поближе познакомиться с геологией нового региона и определиться на ближайшие годы с главным направлением своих исследований. М.В.Фишман рекомендовал мне при приеме на работу основное внимание уделить проблемам металлогении магматических комплексов. Николай Павлович посоветовал, однако, не изменять своим главным научным интересам: «Вы специализировались на геологии и петрологии гранитов. Вот и прекрасно. На Урале их немало. Конечно, Урал – не Таймыр. Все мало-мальски крупные массивы здесь изучены и описаны, иные даже не по одному разу. Но когда это было? Последние публикации по гранитам Приполярного Урала вышли в свет 20 лет назад. С тех пор кардинально изменились многие концепции вашей науки. Вот и займитесь изучением этих образований на современном уровне. Приложите к ним ваши знания и опыт. Убежден, что при этом обязательно получится что-то новое и интересное».

С конкретным выбором объектов мне основательно помог руководитель лаборатории, многоопытный Виталий Николаевич Охотников. Свой первый Полярно-Уральский сезон я начал с ознакомления с редкометальными апогранитными метасоматитами горы Тайкеу. Поездка получилась весьма символической: что-то вроде передачи эстафеты в моей судьбе от Красноярска Сыктывкару. Во-первых, метасоматиты Тайкеу весьма напоминали подобные породы горы Медвежьей на Таймыре, что приводило к преемственности проблем. Во-вторых, поскольку все отряды на предстоящий сезон были уже сформированы, свободных сотрудников не оказалось, а потому пришлось формировать отряд из студентов-практикантов. Я срочно обратился в Цветмет, и мне откомандировали двух моих бывших студенток – Лену Иванову и Розу Уразову. Вот и получилось, что первый выезд на Урал я провел не с Сыктывкарской, а с Красноярской командой, да к тому же еще с Цветметовской!

Леночка Иванова была типичной сибирячкой – цветущая, здоровая и удивительно милая. Я и раньше выделял ее среди сокурсников. На моих лекциях она всегда садилась за стол первого ряда, слушала все очень внимательно, и на редкость толково конспектировала. Предметы мои (геологию, кристаллографию, петрографию) она сдавала отлично. Отличницей была и Роза. Я запомнил ее по учебной геологосъемочной практике на Иткуле: легкая на ногу, с очень внимательным, я бы сказал даже “цепким”, взглядом, она имела все шансы стать со временем классным полевиком. Гибкая и стройная татарочка, она не была так простодушно наивна, как Лена, но они отлично дополняли друг друга. Когда отряд окончательно сформировался, мне завидовали все мужчины института: один Лев и три грации – Ира, Лена, Роза. Все молодые, цветущие, и одна другой краше! В поле эти девоньки не делали никаких скидок на свой пол и возраст. Наоборот, они тактично и деликатно старались снять с меня как можно больше трудной работы. При этом все им удавалось делать почти играючи! И мне было с ними удивительно легко. Я не ощущал гнета своих лет. Мы как-то шустро и “без напряга” получили и упаковали снаряжение, отправили его. И ранним утром, в самом конце июня, уселись в беспересадочный вагон Сыктывкар-Воркута. Потом я проделывал этот путь по несколько раз в год, но тогда все было новым и незнакомым. Микунь, Ухта, Сосногорск, мост через широченную Печору. Вот за окнами потянулась сплошная безлесная тундра, как около Хатанги. А вот и Воркута. Типичный северный город ГУЛАГовской системы: очень похожий на Норильск, но более лоскутный, фрагментарный, рассыпающиеся на отдельные поселки. Районы с широкими улицами и современными домами чередуются с участками, застроенными бараками. Тут же встречаются скопления балков, как в Диксоне, Хатанге, или даже в Косистом.

Притягательны были воркутинские магазины. Особенно для наших девушек, поскольку в ту пору четко уже обозначившегося всеобщего дефицита, они были не менее богаты товарами, чем питерские. И цены были вполне доступные – не то, что сейчас. Только вот, денег лишних у нас, увы, не было, и девонькам оставалось только вздыхать, разглядывая изобилие хрусталя и фарфора, роскошную бижутерию, всякие блузочки, кофточки, сумочки и перчатки, не говоря уж о шубах – мутоновых, цыгейковых, котиковых, норковых… Они ходили по магазинам Воркуты, как по музеям, мечтая купить там хоть что-нибудь на обратном пути за счет сбереженных за лето денег.

Оставив своих спутниц вздыхать у магазинных витрин, я съездил в аэропорт, оформил документы на спецрейс вертолета. Следующие два дня мы провели в геологических фондах, а четвертого июля вертолет доставил нас к подножью горы Тайкеу. Место мы выбрали хорошее: сухая и достаточно высокая гравийно-галечная гряда давала гарантию, что наш лагерь не превратится в болото. Чистая проточная вода была рядом. Плохо лишь, что долина открыта ветрам, но тундра есть тундра, и тут уж ничего не поделаешь.

Вертолетчики были очарованы моими девушками, и вели себя в полете, как тетерева на току, красуясь друг перед другом. При заходе на посадку они все делали ну прямо-таки, как на картинке. Штурман достал в последний момент ракетницу, приоткрыл “форточку” в остеклении кабины и выстрелил. Карминовая ракета оставила в небе пышный дымовой шлейф, и плюхнулась в тундру догорать. Девочки, конечно, спросили, зачем это делается, на что последовал гордый ответ: «Нужно определить ветер, чтобы правильно выбрать посадочный курс!». В самом-то деле все это было абсолютно ни к чему: стоял полный штиль, что было прекрасно видно безо всяких ракет по абсолютно зеркальной поверхности многочисленных маленьких озер.

Яркое солнце сияло в синем небе, основательно припекая. Над тундрой поднималось дрожащее марево, но на горных склонах лежал еще в изобилии снег. Прогретые кочки радовали цветами и были похожи на клумбы. Нам с Ирой это было привычно по таймырской тундре, но девочки видели такое многоцветье впервые, и не могли сдержать восторга. Вертолетчики старались не позволить моим красавицам прикасаться к вещам, выгружая все, по возможности, сами, что бывает крайне редко. Подошла пора прощаться, и тут штурман увидел, что метрах в ста от нас в небо поднимается струйка сизого дыма. Что это? Да все понятно – ракета упала догорать на сухую кочку, мох загорелся. Я сказал, что беспокоиться не надо – очаг небольшой, воды вокруг полно, мы сходим туда с ведрами и быстренько все зальем.

- Ну, зачем же. Занимайтесь своим делом, а огонь загасим мы: задуем его струей от винта!

Вертолет взлетел, и вскоре завис над костерком. Только, вот, получилось все совсем не так, как было задумано. Конечно, если бы это был огонь на каменной скале, или хотя бы на песке, воздушная струя сбила бы пламя, но под горящим мхом был торф, и поток воздуха не загасил огонь, а раздул его! Через несколько минут на месте хилой дымовой струйки взметнулся солидный столб багрового пламени, дотянувшийся до вертолета. Тут уж было не до пижонства. Наши герои резко набрали высоту и обратились в бегство. Вскоре вертолет растаял в небесной синеве, стих и шум двигателей. Тишину нарушал теперь только треск горящих кустов. Пришлось брать нам ведра, лопаты и отправляться на серьезную борьбу с огнем, который с помощью наших друзей разгорелся настолько основательно, что нам пришлось потрудиться не один час. Девочки поливали очаг из ведер, а я копал тлеющий торф, сбрасывая лопатой эти дымящиеся комки в воду.

Мои девоньки и в этой ситуации проявили себя лучшим образом: никакого нытья и никакой суеты. Все делалось четко и согласовано. Загасив пожар, мы, наконец-то, поставили палатки и занялись приготовлением обеда. Сморенные усталостью, мы уснули в первый день довольно рано. А затем пошли напряженные маршруты. Изредка мы ходили все четверо, но чаще делились на пары: Ира с Розой, а я с Леной. Жили мы хорошо и дружно, работали весело. Погода стояла, в основном, солнечная, но было холодно, особенно ночами, и нам приходилось заботиться о топливе: благо на соседней горе были в изобилии разбитые ящики и даже полуразвалившиеся балки.

Недели через три, когда все задуманные маршруты были выполнены, к нам приехал на вездеходе Миша Костюхин, и отвез нас на базу Полярноуральской экспедиции Главтюменьгеологии – в поселок Полярный, расположенный на железнодорожной ветке, соединявшей низовья Оби (город Лабытнанги) с Воркутинской магистралью. Этот поселок расположен в уютной котловине между массивом Райиз и Пайпудынским хребтом. Людей там жило человек 500-700, во всяком случае – меньше тысячи. Это были геологи с их семьями, обслуживающие работники (электрики, сантехники, ремонтники), а также продавцы двух магазинов, труженики пищеблока, врачи, воспитатели, учителя, поскольку в этом городке находились детский сад и даже школа-десятилетка для детей всего этого люда. Был у них телевизионный ретранслятор, железнодорожная станция, хорошая баня и даже свои секции дельтапланеристов и горнолыжников.

За пару лет до нашего приезда поселок прельстил группу московских кинематографистов, снимавших фильм по известной повести Олега Куваева “Территория”. В повести действие происходит на немыслимо далекой Чукотке. Здесь же (всего в сутках езды от Москвы) можно было провести все натурные съемки на реальных горно-тундровых ландшафтах. Ко времени нашего приезда эта эпопея не только не была забыта, но все еще оживленно обсуждалась местными жителями, а посетители поселковой столовой азартно спорили, за каким столиком больше любил сидеть знаменитый Банионис, игравший одну из главных ролей в том фильме, и что он предпочитал пить вечерами.

Командовал всем этим хозяйством молодой и талантливый администратор, весьма толковый геолог А.Ф.Морозов. Мы познакомились с ним в первый же день. Он хорошо знал сотрудников нашего института, а потому сразу же понял, что я – новичок. Он с интересом расспрашивал меня о прежних местах работы, о сфере моих научных интересов. Чувствовалось, что за его плечами стоит одна из лучших геологических школ страны – геолфак МГУ. Сейчас Андрей Федорович работает в Министерстве природных ресурсов России, возглавляя там департамент региональных геологических исследований. От Морозова я узнал, что одним из основателей поселка Полярный был мой прямой начальник В.Н.Охотников, возглавлявший Полярноуральскую экспедицию еще в бериевские лагерные времена. Сам Виталий Николаевич еще не успел тогда рассказать мне о тех событиях, но позже я немало слышал от него о геологических работах на севере Урала в ту нелегкую пору. В последующие годы я не раз бывал в Полярном, и эти посещения всегда были приятны и интересны. У меня установились неплохие и достаточно уважительные отношения с местными геологами, а с некоторыми из них – даже дружеские. В конце девяностых годов Полярноуральская экспедиция отмечала свой юбилей, и тогда в поселке был открыт музей экспедиции, занявший несколько комнат главного корпуса. Целую стену одного из залов этого музея занимает стенд, посвященный нашему Виталию Николаевичу. Он ушел уже из жизни, но память о себе оставил основательную и добрую.

А еще через пару дней мы с Ирой осиротели: усадили своих девочек в скорый поезд Лабытнанги-Москва, отправив их в Красноярск, для завершения плановой практики, а сами вылетели вертолетом на юг, на Приполяный Урал в верховья Лемвы, где работала съемочная партия Воркутинской экспедиции, составлявшая пятидесятитысячную карту. Её главным геологом был молодой Миша Шишкин: как выяснилось, в недавнем прошлом – однокурсник моего сына. Он и работавшая в его партии воркутинский петрограф Женя Котельникова помогли нам с Ирой весьма детально ознакомиться с разрезом Лемвинского гранитного массива в верховьях реки Парнокаю. Впечатлений оказалось невероятно много. Прежде я имел дело только с глубинными гранитоидами. Я хорошо знал корневые части гранитных тел в зоне гранитогенеза (мигматиты, теневые гнейсо-граниты, автохтонные гранитоиды), знал их переходы к параавтохтонным абиссальным и аллохтонным мезоабиссальным телам. Здесь же я впервые увидел гипабиссальные гранитные массивы с переходами к субвулканическим телам и далее к кислым вулканитам. В результате я оказался одним из немногих геологов Мира и едва ли не единственным в России, кому довелось не только увидеть, но и собственноручно «простучать» породы всех стадий формирования «гранитной колонны» от ее ультраметаморфических корней до риолитов.

В тот же сезон нам довелось увидеть и некие странные грубообломочные породы: округленные сглаженные обломки гранитоидов, напоминавшие по облику валуны и гальку, были сцементированы слюдисто-хлорит-кварцевой, а зачастую и яшмоидной массой, содержавшей также многочисленные мелкие угловатые кусочки (дресву) таких же гранитоидов, кислых вулканитов, раздробленные зерна кварца и полевых шпатов. Почти все геологи без каких-либо сомнений рассматривали эти породы как конгломераты – сцементированные отложения древних валунно-галечных пляжей. Однако, такая модель не объясняла многие их особенности, а потому ее истинность вызывала сомнения. Я решил, что это не конгломераты, а их тектоническое подобие: своего рода гранитное “месиво” (меланж) в подошве надвиговой пластины. Такое же представление сложилось и у известного воркутинского тектониста Л.Н.Белякова, вместе с которым мы осматривали в том сезоне выходы этих пород у восточного контакта лемвинских гранитов. Я бы и остановился на таком варианте, если б не Ирина, упорно отстаивавшая их магматогенную (субвулканическую) природу. Однако такая версия выглядела, как теперь говорят, “слишком круто”, и я не хотел даже обсуждать ее, буквально отмахиваясь от Иры, когда она становилась слишком настойчивой. Время показало, однако, что права была она, а не я, но об этом – позже.

В конце августа Миша Шишкин любезно предложил нам воспользоваться вертолетом, который привез какой-то груз для их партии и возвращался пустым. Мы не заставили себя упрашивать, и без всякой оплаты попали со всем своим грузом в Инту, которая понравилась мне больше Воркуты, да, пожалуй, и больше любого из северных городов и поселков, которых повидал я немало: аккуратный, компактный, удивительно чистый. Специфической особенностью Инты является наличие трех центров застройки, последовательно сменявших друг друга. Самая старая часть города застроена своеобразными бревенчатыми двухэтажными домами, построенными в конце сороковых годов пленными немцами. Его центром служил старый почтамт и памятник Кирову. Этот район города плавно переходит в комплекс четырехэтажных кирпичных домов хрущевской поры, с четко обособленной центральной (Комсомольской) площадью, на которую выходили крупные магазины и агентство аэрофлота. Далее шла чистенькая и уютная пешеходная улица (своего рода “Интинский Арбат”) с гостиницей Северянка и разнообразными кафе, упирающаяся в площадь Ленина – новый центр, объединивший современный почтамт, правление треста Интауголь и здание городской администрации. За площадью Ленина начинается Инта современных девятиэтажек. Однако, эта ступенчатая последовательность смены этажности (2 – 4 – 5 – 9) не нарушала общей цельности и гармоничности города.

Руководство Интинской геологоразведочной экспедиции (ИГРЭ) помогло нам перебросить груз из аэропорта на станцию, выделив свой грузовичок. Как мы вдвоем с Ирой умудрились за каких-то 2-3 часа упаковать полтонны груза в деревянные и фанерные ящики, перекидать все это на тележки и сдать в багажную контору, я до сих пор не понимаю, но мы успели, и поздним вечером уже устроились на ночлег в купейном вагоне, следовавшем в Сыктывкар. Там нас ожидала радостная весть: мы с Ирой обрели свое жилье. Мне дали отдельную квартиру – скромную, однокомнатную, но с очень большой кухней (целых 12 метров), а также со всеми положенными “удобствами”: ванной, туалетом, горячей водой и газовой плитой. Нас было всего двое, вещей у нас почти не было, так что на тесноту мы не жаловались. Дом стоял прямо у городского парка. До института было минут 15 пешего хода. Жизнь наша только начиналась. Ира была совсем юной, а я, как истинный молодожен, чувствовал себя не намного старше ее. Так что оба мы были молоды и, хотелось бы верить, счастливы.

За первым годом последовали второй, третий и последующие. Во втором полевом сезоне мне был выделен вездеход с одним из лучших водителей института Игорем Рочевым, много лет проработавшим как бы «персональным вездеходчиком» Охотникова. На этот раз Виталий Николаевич посоветовал мне не «влезать детально» в проблемы какого-либо объекта, пусть и интересного:

- Я думаю, Лев Васильевич, Вам лучше проехать вдоль всего севера Урала, ну, скажем. от истоков Харбея до верховьев Кожима. Ну и что, что это «туристская поездка»? Зато Вы увидите все многообразие горных пород региона, а главное – географические названия, напечатанные на карте, обретут для Вас «осязаемый» физический смысл, перестанут быть абстрактными!

Я не мог не понимать, что это очень мудрый совет. Мы с Игорем Григорьевичем прокатились вдоль Урала. Не обошлось без приключений. На весь маршрут у нас была всего лишь полумиллионная карта, не особо изобиловавшая деталями. В районе Чилим-Харуты я потерял дорогу, мы запоролись в дремучую непролазную тайгу, и километров пять нам пришлось плыть по реке, поскольку иного пути просто не было. Тем не менее, мы все-таки добрались до конечной цели – до базы Россомахинской партии Воркутинской экспедиции на Лапчавоже, начальником которой был тогда А.М.Пыстин. Я познакомился с Александром Михайловичем и его женой Юлей еще во время первого нашего приезда в Воркуту. На этот раз я, возможно, несколько злоупотребил знакомством, и расположился в их лагере со всеми удобствами. Впрочем, хозяева были очень любезны и доброжелательны. Они помогали нам всем, чем могли. Но самое главное – мы с Александром Михайловичем основательно обсудили все возможные варианты маршрутов, избрав его базу в качестве опорного лагеря. Он обстоятельно растолковал мне местные навигационные приметы, и я смог посетить все интересные геологические объекты в верховьях Кожима, включая и знаменитые законсервированные аметистовые копи месторождения Хасаварка, где можно было еще найти в отвалах немало красивых кристаллов этого дивного камня.

Зима в тот год началась необыкновенно рано. 21 августа я проснулся от холода и тишины. Палатка провисла от тяжести выпавшего на нее снега. Когда я выглянул из нее, то, как говорится, не поверил глазам своим: все вокруг было бело. Три дня ожидания показали, что снег все прибавляется, и таять он явно не намерен. Что ж, все основное было сделано, и мы отправились в Инту, где была заказана платформа для нашего вывоза. Добрались мы до станции не без приключений. Сказались последствия нашей непростой поездки вдоль Урала. Вышла из строя бортовая передача, лопались балансиры, и мы теряли катки, но мастерство Игоря Григорьевича и своевременная помощь геологов интинцев, занимавшихся разведкой золота вблизи трассы, по которой мы проходили, позволили справиться со всеми напастями. Самое сложное испытание поджидало нас на последнем водоразделе по пути к Инте, на плато Яренеймусюр. Возвышенность, открытая всем ветрам. Ни деревца, ни кустика – никаких ориентиров. Дорогу, по которой мы ехали, замело снегом, который продолжал сыпать непрерывно. Белая земля, белое небо: снег под ногами, снег над головой, снег со всех сторон. Видимость – меньше ста метров. Вот уж воистину, как в молоке! Пришлось не раз выходить из кабины, и искать дорогу буквально на ощупь: я тыкал шестом в снег, и выбирал места, где снеговой покров был тонок, чтобы не зарыться в придорожный кювет. Такое мучение продолжалось часа два, пока мы не спустились ниже снегового облака, укутывавшего водораздел. Ниже по склону шел уже не сыпучий снег, а мокрая снеговая каша, но зато в окружающей зелени четко выделялась лента бурой жидкой грязи, укрывавшей дорогу. Порой вездеход плыл в этой жиже, которая, переливаясь через капот, добиралась даже до ветрового стекла кабины. Когда мы спустились еще метров на сто ниже, мокрый снег сменился дождем, но вскоре и он кончился. Вот появились красные огни на Интинской радиомачте. Дорога стала плотнее, накатаннее. Мы миновали хозяйство знаменитой Тумановской старательской артели, располагавшееся километрах в семи от железнодорожной станции. Вот и Инта, а вот и бетонная дорога, ведущая к базе Интинской экспедиции. Игорь поддал газу, и тут я увидел, как по бетону, обгоняя нас, лихо катится чей-то вездеходный каток. До меня не сразу дошло, что это – наш. Видимо, балансир лопнул давно, когда мы бесконечно “юзили” в грязи, но та же грязь и удерживала каток между направляющими зубьями траков.

Была пятница, поздний вечер. Рабочий день у всех давно уже кончился, и до понедельника помощи ждать нам неоткуда. И все-таки, есть Бог на свете, или, хотя бы, добрые ангелы. Во всяком случае, кто-то сжалился над нами. В заборе базы открылась калитка, и появился главный механик экспедиции.

- С приездом! Я сразу понял, что это вы. Кто же еще будет так лихо терять катки прямо у наших ворот. Что, будем балансир менять? Или уж сразу – балансир, опорный подшипник и каток? Все в сборе? Ладно уж, заезжайте пока в бокс. В понедельник мои ребята быстро приделают колеса к вашей телеге. А пока не разгружайтесь: берите только документы, деньги и самое необходимое. Об остальном не беспокойтесь: бокс я запру, ключи отдам вам, и отвезу вас на своей машине в гостиницу. Отсыпайтесь с дороги!

Через пару часов мы уже нежились в чистых и теплых постелях двухместного номера Северянки – насквозь прокуренного, как это свойственно провинциальным гостиницам, но такого уютного после дорожных тягостей и невзгод!

 

КРУТЫЕ ПЕРЕМЕНЫ НА РАБОТЕ И ДОМА

 

В конце 1986 года я сменил В. Н. Охотникова в качестве заведующего лабораторией. Появились новые проблемы, новые темы, включая договорные работы с Росомахинской партией А.М.Пыстина, задачей которых было изучение гранитоидов Приполярного Урала. Для меня это было весьма существенно, так как я все не мог определиться со своими собственными научными интересами. Меня привлекали горные породы Харбейского блока Полярного Урала, поскольку они напоминали любимый Таймыр: сланцы с ильменитом и ставролитом, кварц-альбитовые метасоматиты с гастингситом и лепидомеланом. Вызывали интерес и эклогиты, с которыми я ранее не имел дела. Все это нужно было бы изучать в совокупности с развитыми там же гранитоидами, но... именно эти породы, в которых я, вроде бы, разбирался отлично, на протяжении многих лет были главным предметом исследований Виталия Николаевича. Он знал граниты Полярного Урала лучше, чем все остальные геологи вместе взятые. К их изучению лучше было подключиться кому-либо из молодых сотрудников, твердо стоявших на позициях современной геологической парадигмы, базировавшейся на мобилистских концепциях, а не на учении о геосинклиналях. К примеру, Диме Ремизову. Вот у него могло бы получиться на тех же объектах нечто свое, принципиально новое. У нас же с Виталием Николаевичем было слишком много общего в исходной методологической базе. Мы были геологами одного поколения, учились по одним учебникам, поклонялись одним кумирам, а потому на роль “революционного ниспровергателя основ” я явно не годился, а вносить лишь мелкие штрихи в картину, нарисованную (и очень детально!) другим – это как-то не в моем характере.

Зато ситуация с гранитами Приполярного Урала была принципиально иной. Последние монографические публикации, посвященные этим породам (работы М. В. Фишмана и его коллег), вышли в свет в начале шестидесятых годов. Выходит, почти четверть века эти породы оставались “беспризорными”. Так что Н. П. Юшкин был прав, когда в первой нашей беседе о предстоящей работе обратил мое внимание на гранитные массивы Приполярного Урала. И так уж получилось, что именно они оказались “востребованными” в 1987-89 годах в связи с пересъемкой соответствующих листов Уральской серии Государственной геологической карты. На Приполярном Урале выявились и совершенно не охарактеризованные на тот момент породные ассоциации. Первая из них была представлена гранитоподобными полевошпатовыми метасоматитами, которые, как оказалось, развиты не только на Полярном Урале, но и здесь. Я предложил заняться изучением этих метасоматитов и всех сопряженных с ними проблем своей новой аспирантке Оксане Удоратиной.

Со вторым породным сообществом дела обстояли хуже. Это были уже упоминавшиеся странные грубообломочные образования, которые почти все геологи без каких-либо сомнений рассматривали как конгломераты. Я трактовал их поначалу как тектонокластиты, а вот Ирина упорно отстаивала их магматогенную (субвулканическую) природу. Доводы ее были, в принципе, вполне серьезны: интрузивный (секущий) характер контактов, а также особенности цемента, имевшего местами явно магматический облик. И все же такая идея представлялась мне поначалу почти невероятной. Но вот, как-то осенью 1986 года Ира положила мне на стол Бюллетень МОИП со статьей С. В. Чеснокова и И. С. Красивской с весьма выразительным названием: “Конгломерат или интрузия?”, в которой речь шла о таких же породах, выявленных вблизи Челябинска. Они тоже описывались прежде как конгломераты, но авторы трактовали их как магматогенные гипабиссальные образования. И тут я наконец-то вспомнил, что еще в 1955 году мой однокурсник Андрей Булах, ставший впоследствии известным минералогом, вступил в своей дипломной работе в полемику с самим Н. Г. Судовиковым. Андрей доказывал, что описанные Николаем Георгиевичем на островах Кандалакшского архипелага пласты конгломератов являются, в действительности, интрузивными валунными дайками. Так, довольно неожиданно для меня, оказалось, что у Иры есть единомышленники. И их не так уж мало, поскольку и Булах, и Красивская ссылались и на других исследователей, описывавших нечто подобное. Знакомство с этими публикациями выявило существенный пробел в моем геологическом образовании и позволило отчасти ликвидировать его. Оказалось, что есть целое (и весьма обширное) сообщество пород, не нашедшее места ни в справочниках, ни в учебниках, а потому совершенно неизвестное подавляющему большинству геологов. Собственно говоря, никому, кроме тех, кого судьба свела, так или иначе, этими странными и во многом загадочными образованиями. Нас судьба с ними свела, и я чувствовал, что бросить их, сделать вид, что эти породы как бы и не существуют в природе, мы не имеем права. Нельзя проходить мимо, надо что-то делать. Надо собирать новые данные, обобщать многочисленные, но крайне разрозненные сведения, рассеянные в работах предшественников, чтобы понять для начала хотя бы самим ту роль, которую играют такие породы в природе, а затем объяснить это своим коллегам. Совершенно очевидно, что задача это не на один-два года, и даже не на десятилетие.