Золотые полярные маки
Вдеты в якорное кольцо...
Могила скорбная, строгая, скромная, но вполне достойная. Она, как и памятник Никифору Бегичеву, тоже является достопримечательностью Диксона.
Сам Н. Бегичев тоже нашел вечный покой на таймырской земле. Он похоронен километрах в двухстах от Диксона, в устье реки Пясины на мысе Входном. Он умер в 1927 г., и, как это не странно для опытного полярника, к тому же охотника, умер от цинги. Похоронен зимовавшими вместе с ним друзьями промышленниками.
Была в Диксоне и еще одна достопримечательность, хранившая память о гораздо более близких нам событиях – пара 76-миллиметровых орудий, установленных еще во время Великой отечественной войны: остатки батареи береговой обороны, охранявшей порт от вражеских кораблей. Как ни странно, этой батарее пришлось-таки вступить в бой. Было это всего один раз, 26 августа 1942 г., но противник был очень грозный – немецкий рейдер Адмирал Шеер, вооруженный 300-миллиметровыми орудиями. Это был корабль из класса "карманных линкоров", т.е. обладавший вооружением линкора при маневренности и скорости хода, соответствующей крейсеру. До сих пор не вполне понятно, чего ради он забрался в предрассветном тумане в диксонскую бухту. Скорее всего, расчет был на психологический шок защитников. Любому было ясно, что мощность вооружения линкора многократно превосходит средства обороны, которым располагал диксонский порт и стоявшие у причала корабли. Судя по всему, главной задачей Шеера было уничтожение крупного каравана (10 транспортных кораблей и 2 ледокола), следовавшего на восток, через пролив Вилькицкого. Накануне, 25 августа, Шеер встретился в тумане с небольшим ледокольным пароходом "Сибиряков". Немцы надеялись получить у капитана ледокола А. Кочаравы сведения о караване, но Сибиряков принял бой и погиб, успев, однако, оповестить по рации штаб морских операций в Диксон о том, что в Карском море появился "на вольной охоте" фашистский рейдер. Когда Шеер на следующее утро вошел в диксонскую бухту, эффект внезапности не сработал: его уже ждали. Орудия двух батарей береговой обороны (76-миллиметровые пушки времен гражданской войны) открыли огонь, вызвав пожар палубных надстроек линкора. К тому же, на линкоре не было детальных карт бухты с обозначением рифов и отмелей. Поэтому при первом же развороте Шеер ударился о подводную скалу. Чтобы не усугублять положение, капитан линкора поставил дымовую завесу и удрал. День ушел у немцев на бой с Сибиряковым, день на бой в Диксоне. Когда Шеер разыскал, наконец, караван и почти догнал его, суда уже входили в пролив Вилькицкого. От немцев их отделяли крупные ледяные поля. Линкор – все же не ледокол, и немцы не рискнули приблизиться к каравану, боясь, что лед затрет их. В итоге рейдер покинул Карское море ни с чем. Нарушить ход северной навигации ему не удалось. Диксонский порт также не был разрушен. Был потоплен "Сибиряков", но разве это добыча для рейдера? Не тот масштаб. Я думаю, что цена снарядов "Шеера" была больше стоимости этого небольшого старого корабля, знаменитого разве что тем, что в тридцатые годы он оказался первым в мире судном, прошедшим Северным морским путем за одну навигацию. В 1942 году к этой гражданской славе добавилась и слава военная. Вступив в неравный бой с Шеером, Сибиряков навсегда вошел в историю морских сражений как "Полярный Варяг".
Я думаю, что нападение на Диксон было несомненной авантюрой. Если бы Шеер не удрал после короткого и явно неразумного боя, в бухту Диксон прилетели бы самолеты-торпедоносцы, базировавшиеся в Амдерме. Им потребовалось бы часа 3-4. Линкор в бухте, лишенный свободы маневра, являлся идеальной мишенью. Шансов уцелеть при торпедной атаке у него не было. Я думаю, капитан немцев понял это. Потому он и бежал из бухты, в которую забрался по глупой наглости. Но все это не умаляет храбрости диксонских "пушкарей". Молодцы, настоящие герои!
Обо всем этом я рассказал своим коллегам у стареньких заржавевших пушек, обстрелявших когда-то немецкую громаду. Ребята вернулись на остров усталые и задумчивые. Маленький поселок выдал им слишком большую дозу "героических картин прошлого". Бегичев... к его личному мужеству следовало приплюсовать и всю героическую экспедицию яхты Заря и отвагу ее организатора Э. В. Толля, потом героизм соратников Амундсена, ну и, наконец, героизм наших скромных защитников Диксона. Жаль только, что они вошли в летопись войны без своих имен только как команда, как некие бойцы и офицеры береговой обороны. Безымянные, но от этого не менее героические.
БЕРЕГ ХАРИТОНА ЛАПТЕВА
В тот год все получилось удачно и своевременно. Сначала отряд Забияки вылетел на "Аннушке" в верховья Ленивой, откуда отправились "вольным сплавом" на резиновых лодках к расположенной в устье этой реки полярной станции Мыс Стерлигова, а через день мы вылетели на ЛИ-2 в Эклипс. Весь состав эклипсовского аэропорта сменился, и главную роль в поселке играли теперь военные, причем даже не локаторщики, а пограничники. Но все же аэропорт сохранил за собой право собственности на три домика, один из них они сдали в аренду Институту геологии Арктики, а мои старые коллеги выделили одну комнатку в этом доме для нас.
Отряд мой был, пожалуй, идеальным: всего четыре человека, причем два из них – геологи (я и Наташа). Вера Ланко совмещала обязанности оруженосца-коллектора и лагерного рабочего (в основном, повара). Ну и четвертым был Вилен. Мы еще в Диксоне договорились, что в дальние маршруты буду преимущественно ходить я с Верой, а Наташа будет брать себе маршруты покороче, поближе к лагерю. По возможности ей будет помогать Вилен, хотя главной его заботой был все-таки транспорт.
Я поневоле сравнивал Эклипс семилетней давности с тем, что мы видели сейчас. Стало больше зданий, техники, людей... Вечерами солдаты играли в волейбол на пляжном песке, почти как в Бразилии. Через день механик крутил кинофильмы. Можно было (как это почти всегда делалось на полярных станциях) заранее покопаться в коробках с лентами и найти что-нибудь поинтереснее. Поскольку хозяева давно уже все просмотрели до дыр, право выбора охотно предоставлялось гостям. Мы выбирали фильм, смотрели, а хозяева тоже смотрели, только, в основном, не на экран, а на нас, ожидая нашей реакции, как на смешные, так и на драматические (давным-давно им известные) перепетии фильма. Мы как бы вносили в уже надоевшее зрелище элемент новизны.
Погода стояла отменная. Такие годы выпадают в Арктике редко. Снегопадов не было месяца полтора, большинство дней были солнечными, температура порой поднималась до +200 и даже выше. Появились необычные для этих мест комары и оводы. Спать в палатке было душно, потому что брезент раскалялся на солнце. Мы поднимали полы, превращая палатку в тент. Но порой не спасало и это, и мы выползали ночью из палатки, расстилали оленьи шкуры на морском льду, бросали на них свои спальники и укладывались на ночлег под открытым небом. Пожалуй, за два десятка моих арктических полевых сезонов такое лето было единственным! Толя Забияка уверял, что порой они даже купались тогда в Ленивой, что вполне вероятно: температура воздуха была +250, а воды – 15-200. Наши реки (Каменная, Гранатовая) были заметно холоднее, поскольку они питались не из тундровых болот, а из горных снежников. Их температура была не выше +50. Однако купаться можно было и у нас: в мелких плоских тундровых озерах вода прогревалась на солнышке, но только сверху. Стоило погрузиться в нее сантиметров на 40, и ты попадал в ледяную купель!
Вера и Наташа нашли, однако, отличный способ принимать послемаршрутные ванны. Утром они наливали воду в накачанную резиновую лодку. Резина была черной, и лодка быстро нагревалась на солнце градусов до 40-45, нагревая и налитую в нее воду. После маршрута можно было раздеться, сесть в лодку, как в ванну, и даже прилечь, ополоснув пот с разгоряченного тела. Если же тепла не хватало, и вода в "ванне" была слишком холодной, можно было быстренько нагреть ведро воды с помощью паяльной лампы и влить туда же. Тогда уже точно температура оказывалась достаточной.
Коль скоро зашла речь о водных процедурах, то в Эклипсе раз в неделю (по субботам) можно было помыться и в настоящей бане с отличным паром. Проблема была только с вениками, которые привозили с "Большой земли" самолетами, и на всех их, конечно же, не хватало. Что ж, приходилось париться по-фински, в режиме сауны: сухим паром без веника. Хорошая каменка позволяла это.
Из моих нииговских коллег тот год работали в таймырской экспедиции Галя Ковалева (она была начальником партии, составлявшей двухсотку полуострова Зари, т.е. территории к северу от залива Миддендорфа) и Олег Шулятин, чья партия вела такую же съемку бассейна р.Толевой. С ними работали Василий Петрович Орлов, Коля Шануренко, Беляков (по прежнему не разлучавшийся с кинокамерой, но уже имевший диплом геолога), Юра Захаров и Римма Соболевская. Базой экспедиции был Эклипс, и все они время от времени появлялись там. Чаще других бывал в Эклипсе главный геолог экспедиции Герман Степанов – человек на Таймыре новый, но имевший солидный опыт геолого-съемочных работ в аналогичных условиях на Чукотке. Он-то и сообщил мне первым весьма нерадостную новость: оказывается, вездеход, который планировали отдать нам, и на который мы так рассчитывали, уже не существует. То есть, вообще-то он, конечно, есть, но... реально его нет. Он списан и благополучно покоится на дне реки Каменной, километрах в 15 от Эклипса. Юра Захаров ездил на нем в бухту Восточную – порыться на брошенных складах Арктикразведки, и на обратном пути провалился под лед, который уже основательно подтаял. Хорошо еще, что никто не погиб: тонул вездеход медленно, набирая воду в кузов постепенно, поэтому все успели выбраться на лед. Но вездеход покоится почти на пятиметровой глубине, где река уже вливается в морской залив – бухту Ломоносова. Нам они отдают (чтоб мы могли, хоть как-то перемещаться) старенький списанный, но все еще живой, трактор С-80.
Посмотрели мы этот С-80. Почти треть звеньев гусениц уже не имела башмаков. Радиатор помят, кабина тоже, но... сердце стучит, дизель работает! И машина ходит. Беда была в том, что сам трактор не заводился. Чтобы "запустить" дизель надо было протащить его метров 20-30 на буксире за другим трактором. Но потом он мог работать сутками, а с полным баком солярки мог "стучать" на холостом ходу не меньше двух недель! Вилен сел за рычаги, сделал пробную пробежку, и остался доволен. Мы отправились на запад, в район мыса Дубинского, сложенного, судя по карте предшественников, какими-то интересными полосчатыми гранитоидами.
Уезжали мы на неделю. Груза у нас было не так уж много: палатка, спальные мешки, личные вещи, посуда, запас еды на четырех человек на неделю. Всего-то килограммов 300. Но трактор – это тягач, у него нет кузова! Мы с Виленом соорудили настил на кабине, куда смело можно было уложить килограммов полтораста, а то и двести. Ехать мы решили двумя рейсами. Первым отправились я и Вилен с большей частью груза. Дорога шла вдоль берега моря, по галечным и песчаным пляжам, небольшим гривкам скал. Трактор бежал не быстро, но вполне уверенно, разгоняясь на ровных местах километров до 10-12 в час. Серьезное препятствие было на пути одно – река Гранатовая, шириной метров полтораста. Однако "вояки" (пограничники) заранее нарисовали нам брод на карте и объяснили всякие детали: где спуск покруче, где поположе... вскоре после реки мы выехали на прекрасный галечный пляж, изобиловавший плавником (т.е. дровами), что было не лишним на случай дождя, чтоб можно было обсушиться. Примыкавшая к пляжу травянистая тундра представляла сплошной цветочный ковер. Здесь же протекал хрустально-чистый ручей. О лучшем месте для лагеря и мечтать не надо было. Мы разгрузились, на скорую руку приготовили какой-то ужин, и Вилен тут же уехал за нашими женщинами – Наташей и Верой. А я соорудил навес из брезентового тента, сложил под него все вещи и улегся спать без палатки. Было тихо и тепло, тент нагревался незакатным солнцем, а воздух был свеж. Но уснуть мне не удалось. Только я начал дремать, как раздался отчаянный топот: кто-то бежал по гальке, как конь! Я выглянул из-под тента. Это был олень. Он выбежал к морю, спасаясь от оводов. Но ветра и долгожданной прохлады не было и здесь. Олень остановился у льда, опустил голову, и вдруг рванул на отчаянной скорости вдоль пляжа, к другому его концу, метров за 200. Там он остановился. Летучий гнус отстал. Увы, отстал лишь на время, и весьма недолгое. Вскоре оводы опять закружились над хребтиной бедолаги. Он рванул обратно и встал, как вкопанный метрах в десяти от моего тента. Я видел, как тяжело поднимаются при вдохах его бока, видел страдание и боль в его глазах. Что мне оставалось делать? Пусть читатель простит меня. Я достал карабин, передернул затвор... Целиться не было нужды: олень стоял, считай, рядом. Не вылезая из спального мешка, я выстрелил ему в шею, положив конец этим мукам.
Потом мне пришлось одеться, достать нож, освежевать тушу... К возвращению Вилена с женщинами у меня уже вялилось на ветру мясо на "вешалах", наспех сооруженных из лесин плавника. А когда ветерок донес шум работающего движка, я поставил на огонь солидную сковородку с оленьей печенкой, чайник... Когда трактор подошел, еда была готова. Наташу это, конечно, не удивило, а вот Вилен и Вера были поражены: это же надо – мясо само пришло в лагерь!
Этого оленя нам хватило на весь срок работы на мысу Дубинского, на всю неделю. Началась долгожданная полевая жизнь. Наш маленький отряд нравился мне все больше. Что касается геологической идеологии, то у нас с Наташей было полное взаимопонимание. Как-никак, за плечами был один университет, а практику она проходила здесь же на Таймыре, причем под моим руководством. Вилен оказался ценнейшим работником. Он не то чтобы все умел, но он мог все! Всему, что он не умел, он тут же учился. А главное – в нем не было даже проблесков лени. Это был настоящий "трудоголик". Самым неподготовленным человеком была Вера: милая девушка, вчерашняя школьница, не имевшая никакой профессии, но и у нее был особый дар – она была дружелюбна, контактна и умела поддерживать хорошее настроение в отряде. А что касается навыков... это, ведь, дело наживное. Было б желание! Вера впитывала эти навыки, как губка. Очень скоро она научилась жарить отличные оленьи отбивные, разделывать дичь, печь хлеб на примусе. А вообще сварить на примусе любой обед, даже самую примитивную кашу, очень даже не просто! Кто сомневается, – пусть сам попробует.
Но Вера не была поварихой. Она была коллектором, и ее главным делом было ходить в маршруты, выписывать этикетки, вести журналы отбора проб... А главное, все-таки, ходить. Выполнять маршруты в одиночку не полагается – это элементарное нарушение техники безопасности. И этой девочке пришлось сопровождать меня, причем в наиболее длинных маршрутах. Я хорошо помню первый наш выход. Мы шли на запад от мыса Дубинского. Не очень далеко, немного меньше пятнадцати километров, прямиком по тундре, а оттуда нужно было идти, осматривая каждый выход горных пород в каждом изгибе берега. То есть, всего предстояло пройти километров 30. И надо же такому случиться: только мы пришли к начальной точке нашего рабочего хода, как хлестанул ливень, совершенно не свойственный Арктике, типично русский, теплый, но очень уж водообильный. А тундра – это тундра. Это же плоскотина без единого деревца. Не спрячешься. Дождь шел всего минут 20, но промочил нас насквозь, до самых интимных деталей одежды. Дождь был теплым, но рядом лежал на море сплошной лед, от которого тянуло промозглым холодом, а идти надо вдоль него. Что делать? Я спросил у Веры:
- Может, вернемся в лагерь, обсушимся, а в маршрут пойдем завтра?
- А зачем завтра? Мы же все равно будем идти эти 15 километров мокрые и холодные. Так не лучше ли как-то обсушиться сейчас и заняться делом?
Признаться, она сказала именно то, что я и хотел от нее услышать, но не вправе был потребовать. Я сразу же кинулся собирать плавник, нащипал ножом лучину и достал из кармана заветные спички. Ветровых спичек, выручающих теперь в любую погоду, тогда не было и впомине, но у каждого полярного геолога в заветном кармане лежал коробок обычных спичек, упакованных в "резиновое изделие N 2 Баковского завода" – в презерватив. Там же была сухая бумага. В том же кармане лежал парафин (кусочек свечи). С таким материалом костер можно было разжечь с первой спички, что я и сделал. Минут через 15 огонь полыхал так мощно, что мы смогли раздеться до маек и плавок, от которых валил обильный пар. Белье сохло прямо на наших телах, но сохла и остальная одежда, которую мы развесили на жердях вокруг костра.
Обсохнув и одевшись в сухое, мы отогрелись не только снаружи, но и изнутри, напившись горячего чая. Настроение стало отличным. Мы шли вдоль берега, где в обмытых и отполированных прибоем скалах были видны проявления фельдшпатизации, признаки частичного плавления и размягчения мигматизируемых гнейсовых пачек, переходы их в настоящие порфировидные автохтонные граниты. День был очень насыщенным, сборы богатыми. А Вера оказалась настоящим молодчиной.
В другие дни нам было легче. Таких ливней больше не было. Вера охотно слушала мои рассказы о тундре, о Таймыре, о гранитах и гнейсах, и отлично умела "заводить" меня своими вопросами, если я замолкал. А мне, конечно же, было очень приятно ходить с ней. Я думаю, любого мужчину обрадовало бы и "вдохновило" подчеркнутое внимание молодой и симпатичной девушки. Тем более она умела показать, что не просто слушает, а прямо-таки восхищается моими знаниями и моим красноречием. Ну а я рад был стараться – распускал перья, как тетерев на току! И ведь умела же она порой вдохновлять ну прямо-таки на невозможное. Помню, однажды шли мы, как обычно в то лето, берегом вдоль моря, а на воде метрах в 70 от берега покачивались на волнах две утки. У меня за плечами был армейский карабин, и Вера вдруг пристала ко мне с нелепым вопросом:
- Лев Васильевич, а из карабина можно в утку попасть?
- Конечно, можно, но не на воде. Тут волны, утка все время качается. Да и упереться не на что: вокруг почти болото.
- Лев Васильевич, все говорят, что вы очень хорошо стреляете. Ну, пожалуйста, а? Я Вас очень прошу!
Словом, дал я себя уговорить. Стал на колено, плотно охватил левый локоть ремнем карабина, прицелился, как никогда тщательно. Выстрел – обе утки перевернулись кверху лапами! Пока мы отрабатывали очередное обнажение, их прибило ветром к берегу. И тут все стало ясно. Я стрелял, когда они были точно на одной линии. Пуля ударила ближнюю утку по спине, полетела дальше и перебила шею второй утке, оторвав ей голову. Вера была в восторге. Конечно, выстрел был во многом случайным. Просто я в тот раз оказался удачливым. Но мне очень уж не хотелось ударить в грязь лицом перед этой девушкой, так что в какой-то мере эта удача была закономерной.
Вообще-то я не раз имел возможность убедиться в правдивости самых невероятных охотничьих баек. Слишком уж велик на охоте элемент случайности. Чего только там не происходит. Вот и у меня, кроме этой “утиной охоты”, было еще в жизни минимум два совершенно невероятных выстрела. Если б не присутствие свидетелей, я просто не рискнул бы о них рассказывать: ну никто ж не поверит! Оба этих события произошли на Толевой, в тот сезон, когда я работал там с Димой Гвиздем и Федей Огурцовым.
Еще по весне, возвращаясь из маршрута, я увидал чуть в стороне стаю перелетных гусей, устроившихся на отдых. Как и положено у этих осторожных птиц, одна из них не спала, а несла сторожевую вахту. Правда, вахтенный не очень-то усердствовал: он регулярно засовывал голову под крыло, дремал пару минут, а потом вытягивал шею и внимательно озирался. Я стал подбираться к стае, укрываясь за гранитными глыбами. Когда осталось метров 70, я понял, что ближе – не подобраться. Сторож увидит. Я положил мелкашку на ближайшую глыбу, используя ее как упор, подождал, когда часовой очередной раз сунет голову под крыло, тщательно прицелился ему в бок, и спустил курок. Хлопок выстрела был не громким, но все же вся стая снялась мгновенно. Мой гусь взлетел тоже, но он, почему-то, сначала взмыл свечкой вертикально вверх, а потом рухнул на землю. Я подошел. Он сидел, растопырив лапы, и водил головой вдоль земли. Из клюва текла кровь. Огурцов добил его, выстрелив в спину, между крыльями. Мы стали искать рану в боку, от первого выстрела: ее не было! Ни одной царапины! Но я же в него попал, не случайно он не улетел вместе со всеми. Где же пуля? А пуля оказалась в голове. Точнее, – в глазу! Это ж надо, я целил птице в бок, голова была спрятана под крылом. Пуля прошла сквозь крыло, раздвинув перья. И попала точнехонько в глаз! Да я за 70 метров не попал бы не только в глаз, но и в голову. Не случайно я целился в бок. Вот так-то!
А через пару недель я отличился в охоте на оленя. Молодая важенка и бычок паслись метрах в трехстах от наших палаток. Подобраться к ним было невозможно – очень уж место открытое. Я улегся у палатки, использовав в качестве упора какой-то ящик, но олени уже учуяли беду и стали уходить, хотя и без особой спешки. Максимальная дальность мелкашки ТОЗ-25 – 250 метров. Я поставил эти цифры на прицеле, предельно задрал мушку, и все же выстрелил, хотя и без надежд на успех. Да и целил-то я оленю в зад. Ну попади я даже ему в ляжку, и что? Разве что, с шага он перешел бы на бег. Но произошло другое: олень лег! Причем именно лег, а не упал. Важенка убежала, а бедолага так и не встал, даже когда мы подошли вплотную. Ребята добили его из нагана. Стали искать, куда же попала пуля из моей тозовки. Вы не поверите: она угодила бычку прямо в мошонку! Конечно, боль была дикая, и идти дальше он не смог. Вот так я и прославился в то лето: гусей, дескать, Василич бьет в глаз, оленя – в яйцо! Вот вам и “случай на охоте”!
И все же меткая (и даже сверхметкая) стрельба не помогла мне в начавшейся негласной конкуренции на звание лучшего рыцаря Арктики в Вериных глазах. Победу одержал, вполне естественно, не я, а куда более молодой “соискатель” – Вилен. Наш достойный турнир произошел дней через десять. О нем нужно рассказать особо, тем более, что его последствия имели весьма существенное значение не только для моего отряда, но и для всей нашей таймырской группы. Началось все с того, что, вернувшись через неделю в Эклипс, мы с Наташей решили отправиться в бухту Восточную, в которой побывали почти 10 лет назад, и многого тогда не досмотрели из-за начавшейся зимы. Однако бухта и в этот раз решила не выдавать свои тайны. При переходе через Каменную, у нашего трактора лопнула гусеница. Нам пришлось надувать резиновую лодку и на ней перевозить на берег все свое добро. Грустно было смотреть, как трактор, стоя посреди реки, продолжает работать: дизель стучит ровно, размеренно... но уже ясно, что через день-два кончится солярка в баке, дизель заглохнет... А осенний ледоход столкнет трактор с переката, и он навсегда обретет покой на дне бухты Ломоносова рядом с вездеходом, который так и не стал нашим. Вот тут-то мы и задумались: а почему, собственно, он не стал нашим, и неужели нет никакой возможности вытащить его на берег?
В сущности, задача была не такой уж сложной. Надо было накинуть на буксировочный крюк вездехода петлю троса, а потом сходить к пограничникам и попросить их, чтобы они вытащили своим трактором вездеход на берег. У нас был длинный капроновый фал, а на кабине трактора лежала бухточка сантиметрового стального троса, длиной метров 20. Идея технической реализации извлечения вездехода из царства Нептуна пришла мне в голову неожиданно и оформилась вполне четко. Надо натянуть фал от берега до берега чуть выше того места, где покоится на дне вездеход, закрепить на нем скользящей петлей резиновую лодку, и, перебирая руками вдоль фала, остановить лодку по возможности над вездеходом. Затем один из мужчин должен был нырнуть с тросом в руках, надеть петлю на гак, защелкнуть его и вынырнуть. Дальше все было просто: пограничники пригоняют трактор и вытягивают вездеход. Поскольку вода была идеально прозрачной, мы довольно скоро обнаружили затонувшую машину. Забив два лома в береговую гальку, мы закрепили концы фала, и вскоре лодка висела точно над вездеходом.
То место, где лежал вездеход, было, как я уже говорил, скорее не рекой, а началом бухты: там отчетливо проявлялись приливы и отливы. При отливе крыша кабины вездехода находилась всего-то в полуметре от поверхности воды. Поэтому мы решили, что нырять нужно во время отлива, и первым нырять буду я. Сначала все шло прекрасно. Тяжесть троса помогла мне погрузиться. Вот дно, вот вездеход, вот буксирный крюк... Я не попал на него петлей сразу, но не огорчался особо: взявшись за крюк рукой и ухватившись другой рукой за основание петли, я попытался подтянуть ее к крюку и накинуть на него. Не тут-то было! Напором воды трос относило вниз, и я не мог вытянуть его против течения. Чем дальше относило трос, тем труднее его было подтягивать. В конце концов, я понял, что если я немедленно не отпущу крюк или трос (а лучше – то и другое) меня просто разорвет вдоль, или уж, как минимум, вырвет руки из плеч. Я бросил все и всплыл. Попытка не удалась, хотя я и выглядел героем.
Вилен стал ждать прилива. Глубина оказалась больше на метр с хвостиком, но зато вода была стоячая, как в пруду. Вилен натянул на себя трикотажный костюм и ушел в нем под воду. Минуты через полторы он вынырнул. Все было сделано! Трос на крюке, крюк на защелке, да сверх того Вилен сунул руку в кабину и поставил рычаг скоростей в нейтральное положение. Вилен растерся, переоделся в сухую одежду, выпил залпом полкружки спирта, и мы пошли к пограничникам. Вот тут-то Вера впервые посмотрела на него сияющими от восторга глазами. И Вилен заметил это. Да и трудно было не заметить.
Через несколько часов Вилен вернулся с трактором, сам сел за рычаги, аккуратненько потянул трос, и вездеход довольно легко заскользил по булыжному дну. Вот кабина появилась над водой, вот над водой весь кузов, и машина притоплена лишь по оси катков, и тут Вилен допустил единственную оплошность: он не подумал, что сила Архимеда, облегчавшая движение машины в воде, на суше действовать перестала. Более того: кузов полон воды, а это более пяти тонн! Движение замедлилось, и Вилен поддал газу. Трактор дернулся, и вырвал крюк из вездеходного корпуса, что называется, с мясом! Из дыры хлынула вода. Мы были в восторге. Зацепив облегченную (после истечения воды) машину за передний клык вместо заднего гака, Вилен вытянул ее окончательно. Тут же была поставлена палатка, у вездехода расстелен брезент, и Вилен стал снимать все электрооборудование и промывать его в бензине. А Вера занялась приготовлением обеда: надо же было щедро вознаградить героя!
Через сутки все было установлено на свои места, я привез из Эклипса новенький аккумулятор, и надо же! Двигатель заработал! Вилен дал ему прогреться, и тронулся в путь. Сначала медленно, осторожно, а потом все более и более уверенно. В Эклипс он влетел как заправский опытный "водило", лихо затормозив у самого крыльца столовой.
У нас появилась своя машина. Надо было заделать дыру и укрепить на место вырванный крюк, подварить трещины в корпусе, перебрать ходовую, заменив кое-что, но это были уже мелочи. Главное было сделано… А сияющие Верины глаза все чаще обращались, полные восторга и восхищения, в Виленову сторону. Вилен и сам стал оказывать Вере знаки внимания, хотя делал это весьма своеобразно. Он любил, к примеру, шлепнуть ее ладонью по заду и сказать при этом: "О, Гадовка!" Слова грубые, но тон такой восхищенно-ласковый, что поди тут разберись, что к чему. Вера, однако, разобралась, и, вернувшись в Красноярск, вышла за Вилена замуж, буквально ввергнув в шок свою маму. Оно и понятно. Вера была статная и красивая девочка, к тому же весьма образованная и культурная. Как поется в одном современном хите:
Красиво одевается, красиво говорит.
И знает в совершенстве английский алфавит!
А что Вилен? Маленький, невзрачный, неотесанный, да еще с этим грубым белорусским акцентом. Мама ведь не видела Вилена в поле, где он в первый же год стал королем тундры, и видно было, что это звание не отдаст никому! А Вера видела этого короля в его естественной обстановке и поняла, что ни один из ее многочисленных школьных ухажеров ни в какое сравнение не идет с Виленом: таких много, а Вилен – один. Если не на весь мир, то на всю Арктику, это уж точно! И она не ошиблась. Не прошло и десяти лет, как Вилен стал знаменит не только на Таймыре.
Но все это пришло позже. А пока нас ждала работа. Вилен занялся ремонтом вездехода, а я с Верой и Наташей отправился к устью Ленивой на полярную станцию "Мыс Стерлигова". Таймырская экспедиция НИИГА передала нам помимо вездехода и вполне приличный трактор С-100. Вилен научил меня запускать двигатель, ну а управлять трактором много легче, чем машиной: он идет потихоньку, всегда оставляя достаточно времени для принятия верного решения.
МЫС СТЕРЛИГОВА
Наша тракторная "экспедиция" добралась до полярной станции Мыс Стерлигова, или как предпочитают говорить сами полярники до Стерлигова, без приключений. Всякие мелкие неровности рельефа наша могучая (стосильная) машина просто не замечала. Пологие, но затяжные подъемы она преодолевала, не снижая скорости: 10-12 км/час по всему маршруту. В Стерлигово мы прибыли во втором часу ночи. Поселок спал. Нас встретила у крыльца милая и сердечная женщина, которая несла ночную вахту. Как и везде на севере – совмещение профессий, в целях экономии. Метеоролог по образованию, окончила Ленинградский гидрометеорологический институт. Но она неплохо овладела морзянкой, техникой работы на телеграфном ключе и теперь стала "радистом-метеорологом". Она проводила нас в кают-компанию, где на стене висел традиционный экран, против которого приютился на специальной тумбе укрытый железным кожухом 16-мм звуковой кинопроектор «Украина». На столе стояли два чайника (с чаем и какао) и лежал под полотенцем крупно нарезанный мягкий белый хлеб. Достав из холодильника масло и какой-то паштет, она усадила нас перекусить с дороги, посмотрела наши документы, спросила о целях приезда и предполагаемых сроках пребывания и отправилась будить начальника. Тот, оказавшийся, кстати, ее мужем, не обиделся ни на нас, ни на судьбу, не давшую ему благополучно доспать до подъема. Похоже, он был даже рад: наше появление внесло какое-то разнообразие в ритмичную жизнь станции, состоявшую из чередующихся подъемов, отбоев и вписывающихся в эту же сетку дежурств. Через час о нашем визите уже было доложено во время очередного сеанса радиосвязи диксонскому радиометцентру.
Когда все новости (как и все планы) были обговорены, нам отвели пустующую комнатку на втором этаже рядом с библиотекой. Стерлигово было далеко не первой полярной станцией, где мне довелось гостить: Усть-Таймыр, Остров Правды, Озеро Таймыр (Бухта Ожидания), теперь вот Стерлигово. Все это я уже видел. Метеоплощадка с приборными будками, дождемерами, флюгером и анемометром (прибором для измерения скорости ветра), площадка для запуска метеозондов с водородными баллонами, высокая радиомачта и комплекс передающей радиостанции, главный жилой дом и несколько домиков поменьше, несколько балков, пара складских помещений, механические мастерские, дизельный движок с электрогенератором, погреб-ледник для продуктов, баня. Все соединено аккуратно сколоченными деревянными мостками с веревочными леерами, за которые можно держаться во время пурги, чтоб не заблудиться при нулевой видимости. Был и гараж с дежурной техникой: пара тракторов (С-80 и ДТ-54), старый полугусеничный вездеход на базе грузовика-трехтонки ЗИС-5, широко использовавшийся в Арктике в сороковые годы, но явно находившийся (и давно уже) в нерабочем состоянии. Несколько на отшибе стояли емкости с горючим: небольшие с бензином А-66 и Б-70 и большая, десятитонная, с соляркой. В основном все было, как и на других "полярках", но только в основном. Что-то было необычным, но что? Вскоре я понял, что главное отличие заключалось в особенностях главного жилого помещения. Это не был типичный приземистый одноэтажный дом из мощного бруса постройки тридцатых годов, как на других, ранее мною увиденных полярных станциях. Это был какой-то легкомысленный полутораэтажный "дом с мезонином" и со странным игривым крылечком впридачу.
Спать мне особо не хотелось. Я отправил спать своих девушек (Веру с Наташей), а сам пошел в радиорубку, где вахтенная радист-метеоролог, забравшись на диван, читала, поджав под себя ноги, какую-то книжку. Я сел в кресло рядом, и мы предались трепу – самому лучшему занятию для скучающих людей. Не прошло и двух часов, как я ужу знал, почему же эта станция не похожа на другие, через какие драматические события ей пришлось пройти в сравнительно недавнем прошлом, в годы войны.
До войны это была типовая полярная станция "Западного куста", точно такая же, как Усть-Таймыр, остров Рудольфа, мыс Желания и два десятка других. Не произошло особых перемен и с началом войны. На всех полярников распространялась "бронь" от призыва на военную службу, что вполне понятно: специальность дефицитная по причине своей специфичности – где быстро найдешь новых, чтобы заменить призванных? В то же время специальность малочисленная: даже если ликвидировать все полярные станции, мобилизовать всех – сколько солдат наберешь? Ну, роту, от силы две. А что такое две роты для нашей многочисленной армии? Словом, полярников война напрямую не коснулась. Разве что самые упорные добивались права уйти на фронт добровольцами. Причем, не просто солдатами – фронту очень нужны были радисты, нужны были синоптики для военных аэродромов. Так что какая-то часть мужчин все же ушла, и их место заняли женщины. Состав полярных станций заметно "феминизировался". Кроме того, станциям выдали оружие (винтовки, пистолеты) с некоторым количеством боеприпасов. На случай, если придется отражать морской или воздушный десант и держать какое-то время оборону, пока не подойдет вызванная по рации помощь. Проводились время от времени и учебные тревоги. Но к ним никто не относился серьезно: да и то сказать – ну что могут сделать 7-8 человек, не имеющих боевого опыта, если они подвергнутся атаке хорошо вооруженных профессионалов? Слава Богу, настоящая война в Арктике так и не развернулась. Все, что было, происходило на море, за исключением разве что Новой Земли. Однако в 1942 году немцы решили активизировать свои действия в Карском море. Сначала (26 августа) линкор «Адмирал Шеер» попытался напасть на Диксон, о чем я уже писал, а в октябре немецкая подводная лодка подошла к полярной станции Мыс Стерлигова. Подошла она к самому берегу (благо глубина позволяла) в устье реки Ленивой, в километре с небольшим от этой самой полярки. Лодку, укрытую высоким берегом, со станции не было видно. К тому же погода была неважная, к прогулкам не располагающая, а потому все находились в здании, к которому немцы подошли никем не замеченные. Словом – станция была захвачена врасплох, без единого выстрела. Говорят, был с немцами один полярник, которого некоторые стерлиговцы знали по довоенным зимовкам. А надо сказать, коллективы станций регулярно перетасовываются, обновляются. В семье и то люди надоедают друг другу, а тут... годами видеть одни и те же лица, и не видеть никого больше! Словом, начинает станция работать в одном составе, а через год пару человек сменят, потом еще двоих-троих... Глядишь, и через три года там уже от первого состава никого и не останется. Но из системы они никуда не деваются – просто их переводят с одной станции на другую, потом на третью, четвертую... При этом пути переводимых причудливо пересекаются. И тот, кто проработал в Арктике лет 15, встречался и работал со многими. Вот и тот, кто прибыл с немцами, был знаком с некоторыми зимовщиками. Он вошел первым. А за ним вошли немцы. С автоматами на груди. И что полярники могли с ними сделать?
Немцев интересовали коды радиообмена самолетов с кораблями и с землей, коды шифровки метеонаблюдений, да и сами журналы метеонаблюдений за время существования станции (больше, чем за 10 лет), чтобы на основе их обработки постараться выявить главные закономерности, нужные для составления обоснованных прогнозов погоды в Карском бассейне. Удачное начало операции подтолкнуло их на лихую импровизацию. Они потребовали, чтобы кто-либо из радистов вышел на связь с Диксоном и сообщил о несчастном случае с начальником станции, в результате которого тот получил тяжелую травму, а потому нуждается в экстренной помощи. Пусть срочно организуют санрейс. Поскольку погода скверная, нужно прислать кого-нибудь из лучших пилотов. Радиограмма ушла, но радист умышленно не выполнил всех необходимых формальностей, да еще что-то напутал с регистрационным номером. В Диксоне заподозрили неладное. Это был первый "прокол" оккупантов. Ко второму проколу привело пижонство, сочетавшееся с ленью. Трофейных материалов (метеожурналов и прочего) набралось килограммов полтораста. И немцы решили отвезти все это на подводную лодку на собачках. Сами немецкие подводники править собачьей упряжкой, естественно, не могли, а чтобы наш каюр не сбежал, его разули, оставив в одних носках. И все же на полпути он сбросил груз с нарт, вскочил на них и погнал собак прочь, укрываясь от пуль неровностями рельефа. Пешком догнать человека, которого мчит на нартах собачья упряжка, нет ни малейшей возможности. Это я точно знаю. Сам на собаках ездил. Был бы снег – а в октябре снеговой покров на Таймыре вполне достаточный!
Уйдя от выстрелов, парень рванул вдоль морского побережья на восток, примерно по тому пути, по какому шли мы сейчас, и как раз в тот самый Эклипс, откуда мы только что прибыли. Это меньше ста километров. Собачья упряжка да еще налегке (а один человек – это не груз!) проходит такой путь часов за пять. Так что из Эклипса через пять часов ушла в Диксон радиограмма о захвате Стерлигова. Немцы, следившие за эфиром, это услышали. Ждать, когда прилетят самолеты с бомбами или торпедами они не стали. Облив цоколь главного здания бензином и соляркой, они подожгли его. Полярников взяли на лодку и увезли. На севере Норвегии недалеко от Нарвика был концлагерь, в котором держали пленных полярников. Там были и члены экипажа парохода Сибиряков, туда привезли и пленных стерлиговцев. А стерлиговский беглец отделался лишь тем, что отморозил несколько пальцев на ногах, которые ему ампутировали в Эклипсе обыкновенным охотничьим ножом. Его героизм был отмечен орденом, и потом он многие годы работал в Арктике. Заслуженный полярник. Несколько лет спустя наши пути пересеклись: в начале семидесятых он был начальником полярной станции Бухта Ожидания на озере Таймыр. Наташа встречалась с ним в 1972 и 1973 годах. Он рассказывал ей эту историю с гораздо более красочными подробностями. К сожалению, я не записал в свое время ни его рассказа (пусть и в Наташином изложении), ни даже его имени и фамилии. Понадеялся на свою память. А память наша, увы, не без пробелов. И с годами этих пробелов становится все больше.
Ну а что касается самой "полярки", то в следующую навигацию завезли новый разборный двухэтажный дом и по быстрому смонтировали его, не успев, однако, дотянуть второй этаж до конца. Так и остался он слегка усеченным, полутора-этажным. Таким он стоит и сейчас. Нам отвели комнату для жилья как раз на втором этаже. Через десяток лет я побывал там снова. Дом стоял все так же надежно, хотя многое изменилось. Но об этом в свое время. А пока – немного о библиотеке. Хорошая (можно сказать, отличная!) библиотека была обязательной принадлежностью любой полярной станции. Я уже успел повидать прекрасные библиотеки Усть-Таймыра, Бухты Ожидания, Усть-Тареи... Стерлиговская библиотека была первой, которую мне позволили осмотреть во всех деталях изнутри. Господи, чего там только не было! Академическое издание "Сказок тысячи и одной ночи" и мемуары генерала Де-Голля, полузапретные М.Зощенко и М.Цветаева, роскошно изданные собрания сочинений русских и зарубежных классиков, комплекты наиболее интересных журналов – словом все то, что входило в ту пору в категорию "книжного дефицита". Дело в том, что все ведущие книжные издательства в обязательном порядке поставляли определенное количество экземпляров всех своих новинок в бибколлектор "Арктикснаба", который распределял затем это богатство по своим станциям. Кроме того, каждый начальник имел право выписать все, что захочет, в пределах предусмотренной суммы, и, наконец, в счет своей личной зарплаты любой полярник мог безо всяких ограничений выписать любой журнал со всеми мыслимыми и немыслимыми приложениями. Ну а на что еще было тратить деньги? Питание было бесплатным, наиболее расхожая одежда и обувь тоже. И что человеку делать долгими полярными ночами в свободное от вахты и сна время, кроме как книги читать? Крутить кинофильмы? Ну и крутили: 2-3 вечера в неделю по паре фильмов. Это часов 10 в неделю. А куда остальное время девать? Ни хождений по магазинам, ни поездок на работу и с работы, ни хождений по гостям. Ни театров, ни стадионов. Вот и остаются на всю зиму одни книги. А зима-то 10 месяцев в году. Но и летом особо не разгуляешься, в лес за грибами не пойдешь, один – тоже никуда не пойдешь. А идти с кем-нибудь – так все и так уж надоели друг другу: изо дня в день одни и те же лица! Лучше опять же закрыться в своей комнатенке и лечь на диванчик с книжечкой!
Теперь, правда, многое изменилось... Почти на всех станциях появились системы дальнего приема телевидениям, видеоплейеры… Книги везде и всюду читаются, увы, меньше, чем читались в недавнем еще прошлом. Видимо, и там читают меньше. Но в те годы полярники были самым читающим народом в нашей самой читающей стране!
Размеренная жизнь на полярной станции с ее налаженным бытом позволила нам легко выполнить намеченную серию маршрутов. И все же наиболее интересные воспоминания остались в тот раз не от геологии, а от встречи с едва ли не самым знаменитым промышленником Диксонской промохотстанции В. Голецким. Мы знали, что это очень богатый человек. Ходили слухи, что он миллионер. В то время, в шестидесятые годы, миллионеры, тем более, легальные, были весьма редки. Я, во всяком случае, не встречал еще ни одного. Было просто интересно. На полярной станции подтвердили, что это очень богатый человек, что он имеет свои счета в диксонском, красноярском и московском отделениях госбанка, но сколько на этих счетах денег – никто не знает. Еще в Диксоне диспетчер аэропорта сказал мне, что, заказывая себе самолет или вертолет, Голецкий всегда платит наличными и обязательно добавляет что-нибудь экипажу – либо деньги, либо хорошую рыбу, а потому к нему летают охотно, выполняя его заявки безотлагательно.
Жил Голецкий в своем доме километрах в семи от полярной станции. Дом стоял у самого моря на скалистом мысу и был хорошо виден со второго этажа полярки. К дому тянулась телефонная линия: внутренний коммутатор полярной станции имел десять входных гнезд (номеров), и один из них был отдан Голецкому. Тем не менее, мы с Наташей просили не предупреждать его о нашем приходе, чтобы не заставлять его как-то специально готовиться к встрече. Большую часть года он жил в доме с семьей (женой и двумя сыновьями), но в тот момент жена и дети проводили время где-то "на югах", и он был один. Полной неожиданности, однако, не получилось. Он увидел нас в окошко, когда мы "обстукивали" и описывали обнажение километрах в трех от его домика, позвонил на полярку, спросил, что за люди движутся в его сторону. Ему, конечно, ответили. Так что, когда мы с Наташей подошли к домику, хозяин встретил нас у порога, и пригласил в гости. Дома было чисто, уютно. Стол был накрыт льняной скатертью, в вазочке стояли тундровые цветы, на подставке – горячий чайник, а в большой эмалированной миске (скорее даже – в маленьком тазике) лежали горкой крупные ломти малосольного гольца. В миске поменьше лежал копченый гусь. Я вытащил из рюкзака солдатскую флягу со спиртом, назвал себя и представил Наташу. Мы смотрели на хозяина с нескрываемым любопытством. Среднего роста, темные прямые волосы, смуглое обветренное лицо, очень внимательные и умные глаза. Улыбка приветливая. Явно не русский, скорее всего – из кетов, небольшой народности, населяющей низовья Енисея. Может, метис. Странная фамилия: структура ее явно польская, но образована она от главной таймырской рыбы – от таймырского лосося, гольца... Так что фамилия больше похожа на прозвище. Я так и не разгадал этого секрета. В ответ на мои расспросы он замахал руками, сказавши, что я далеко не первый, кто об этом спрашивает.
Жена у него русская. Окончила музыкальную школу в Диксоне, где он впервые увидел ее еще школьницей, игравшей на каком-то празднике что-то на пианино. Он влюбился сразу и бесповоротно. Когда невеста попробовала робко усомниться, как же она будет жить без музыки, Голецкий заказал через Арктикснаб пианино "Красный октябрь", и доставил его в свой дом из Диксона на вертолете. Правда, сам он сказал, что все было не так. Сначала он женился, жена стала жить с ним, и лишь когда первенцу пошел пятый год, жена сказала, что мальчика надо учить музыке, потому что у него хороший слух. Нужна хотя бы гармошка или гитара, но лучше – пианино. Вот тогда он и привез пианино.
Откуда у него деньги? Труд, конечно, но и везение. Везение было в том, что на отведенной ему территории было несколько балков (домиков на полозьях), оставшихся от работавших там ранее геологических отрядов. Механики полярной станции помогли ему растащить их на тракторах в разные точки, расставив на участке так, чтобы от балка до балка было не больше 35-40 км. В эти балки ему завозили нужное снаряжение, припасы, топливо... Он регулярно ездил от дома к дому на собачках, осматривал капканы, собирал добычу и настораживал их заново. За сезон он ловил около двухсот песцов. План на участок такой площади был 100 шкурок. В пределах плана шкурки оценивались в 300-400 рублей. Но он регулярно давал "двойной план", и эта дополнительная сотня шла по полуторной цене! Итого песцы ему давали тысяч 100 в год. Но еще была рыба, да промысел «морзверя» (тюлени, белухи). Важен был и договор с полярной станцией. Голецкий снабжал полярников гусями, олениной, рыбой. А они давали ему бесплатно горючее, помогали при нужде техникой и щедро делились обычными продуктами. Вообще-то промохотстанция (ПОС) охотно давала все это в кредит, но за услуги драла потом со своих подопечных немыслимые проценты, загоняя их в долговую яму. Голецкий в долг не брал ничего. И это резко снижало затраты. Но самым важным было все-таки то, что Голецкий практически не пил. В отличие от большинства аборигенов он не испытывал ни малейшей тяги к алкоголю. Он охотно мог поддержать веселую компанию за столом, но – в пределах разумного. Граммов 100-120 спирта было для него предельной дозой.
Вообще-то Голецкий был типичным кулаком, не понятно как вписавшимся в систему "развитого социализма". Одно несомненно – он был трудяга, и жена его тоже. Она в немыслимых условиях создавала ему уют, обеспечивала тепло и ласку. Счастливая была пара!
х х
х
После визита к Голецкому у нас остался один маршрут, запланированный на эту территорию. Надо было посетить бухту Воскресенского и закартировать там метаморфическую зональность, решив заодно проблему соотношения метаморфических фаций в этом регионе со стратиграфическими подразделениями. Увы, в тот сезон побывать в бухте Воскресенского нам не удалось. Собственно все уже было готово, назавтра собрались ехать. Я подогнал трактор к емкости с соляркой и стал заполнять бак. При этом я не доглядел, что поставил трактор в пределах лужи, заполненной жидкой грязью. Мало ли таких луж в тундре. Под ними на глубине чуть больше полуметра всегда начинается нетронутая мерзлота, так что все они неглубокие. Не утонешь. Но эта лужа оказалась таликóм. Бездонная жидкая грязь. Пока я заполнял бак соляркой, вся его ходовая часть (катки, траки) утонули в грязи. Я в панике "поднял на уши" всю полярку. Больше суток все пытались как-то выдернуть трактор (а для начала – не дать ему утонуть окончательно). К средине вторых суток все-таки удалось вытянуть его из ямы.
Надо ли говорить, что напуганный этим, я уже не отважился ни на какую самостоятельную поездку. А вдруг я заберусь в какой-нибудь "талик", а помочь будет никому? Я вымыл машину, въехал на аккуратно уложенные брусья, слил воду из радиатора, снял и отнес на склад аккумулятор, укутал кабину брезентом и тряпками. Словом, законсервировал трактор, чтобы он благополучно перенес зиму. До следующего сезона! А еще через пару дней за нами приехал на теперь уже окончательно нашем вездеходе Вилен, и мы вернулись в Эклипс.
Сезон подходил к концу. Мы получили радиограмму от отряда Забияки, что в каньоне реки Ленивой близ водопада, они обнаружили мощную толщу ильменитовых сланцев, аналогичных тем, что мы нашли ранее в Усть-Таймыре. Хлорит-биотитовые сланцы с мелкочешуйчатым ильменитом и гранат-ставролитовые гнейсы с крупными пластинчатыми порфиробластами ильменита толщиной до 3 мм. Наш прогноз, вроде бы, подтверждался. На картах предшественников и на тех листах миллионки, которые составила таймырская экспедиция НИИГА пять лет назад, от Ленивой до Нижней Таймыры протягивалась полоса метаморфизованных глиноземистых сланцев с графитом. Когда мы установили титаноносность этих пород в районе Усть-Таймыра, я предположил, что ильменит будет развит в них и далее к западу, на всем протяжении толщи. И вот, на реке Ленивой, в двухстах с лишним километрах от Нижней Таймыры, ильменитоносность воскресенской свиты подтвердилась. Теперь надо пройти вдоль свиты и прощупать ее поперечными разрезами по рекам Обрывистой, Малой Толевой, Сиреневой, Куропаточьей, по северным притокам Шренка... Это надо было сделать в следующее же лето. Имея вездеход, осуществить это было легко! А потом следовало двинуться далее на восток, к правобережию Нижней Таймыры, и далее – в пределы Восточного Таймыра. Это мы планировали на последний (третий) полевой сезон.
А пока первый полевой сезон нашей комплексной темы заканчивался, и можно было подводить первые итоги. Об ильменитовых сланцах я уже написал. Далее, составляя литолого-формационный разрез докембрийской толщи Таймыра по реке Ленивой, Толя Забияка выделил существенно метабазитовую тревожнинскую серию, а в вышележащей метатерригенной толще выделил аспидную и флишевую формации, а также формацию терригенно-карбонатного флиша. Тем самым каркас для лито-стратиграфической схемы был готов: в дальнейшем требовалась его детализация.
Очень интересны оказались результаты по гранитам. Работы нашего отряда прошли в зоне проявлений наиболее интенсивного метаморфизма и ультраметаморфизма: гнейсы, мигматиты и многочисленные согласные тела (пласты и линзы) автохтонных гранитоидов. Изучение прекрасно отпрепарированных обнажений типа гнейсов и кристаллических сланцев, метаморфизованных в условиях амфиболитовой фации показало, что каждому типу этих метаморфитов соответствует свой, достаточно специфичный и легко узнаваемый тип автохтонных гранитоидов – двуслюдяные, биотитовые, биотит-роговообманковые и существенно амфиболовые. В своей кандидатской диссертации я показал, что гранитоиды берега Харитона Лаптева формируют классическую ридовскую ультраметаморфогенную серию: от автохтонных образований через паравтохтонные к классическим интрузивным гранитам. Сейчас выяснилась неоднородность автохтонных гранитов, предопределяемая неоднородностью исходного субстрата. Напрашивался вполне естественный вопрос: а будет ли прослеживаться эта неоднородность на других этапах формирования серии, проявится ли она в ее параавтохтонных и аллохтонных членах. И если "да", то до какого уровня развития гранитообразующих процессов она будет прослеживаться? Эти проблемы тоже надо было включать в скорректированный план исследований следующих этапов темы.
Так или иначе, первый сезон оказался исключительно удачным. Мы увозили в Красноярск богатейший материал, во многом даже уникальный. Все это удалось достаточно убедительно показать на приемке полевых материалов. Работу нашу оценили отлично.
ЛЕТО 1966 г. ЭКЛИПС – УСТЬ-ТАЙМЫР
Полевой сезон 1966 г. планировалось провести тремя отрядами, каждый из которых должен был иметь приличную машину для выполнения весьма солидной маршрутной программы. В придачу к нашему вездеходу и трактору друзья из НИИГА, окончательно передислоцировавшиеся на восточный Таймыр в район п-ова Челюскин, передали нам еще один вездеход. Это была машина, отработавшая всего 4 сезона, т.е. почти новая. Тем более пробег у нее был совсем мал, поскольку последние два года она обслуживала отряд Юры Захарова, изучавшего мусковитовые пегматиты острова Нансена, длиной чуть больше двадцати километров при максимальной ширине километра 3-4. Дефектная ведомость свидетельствовала, что машина нуждалась разве что в косметическом ремонте.
Отряд Толи Забияки был нацелен на изучение литостратиграфии докембрия в западной части Берега Харитона Лаптева, где каньоны рек и обнажения морского побережья позволяли составлять достаточно протяженные и полные разрезы. Наташин отряд (куда входил и я) должен был работать к востоку от Эклипса вплоть до Нижней Таймыры в пределах ядра протерозойского антиклинория, изучая соотношения кристаллических сланцев, гнейсов, мигматитов и гранитоидов. Объектами исследований Лени Крыленко должны были стать метавулканиты и древние вулканические структуры. Так что всем было гарантировано дело по душе.
Сейчас, оглядываясь на прошлое, я вижу, что далеко не все получалось так, как планировалось. Сейчас я поражаюсь тому, что все прошло относительно благополучно. Слишком уж часто нашими действиями руководил азарт, зачастую мы были чрезмерно легкомысленными. Но, видимо, кто-то свыше основательно оберегал нас. А может, удача и вправду идет всегда к смелому. Я и сейчас не смогу ответить на этот вопрос, но я точно знаю, что элемент авантюрности в наших тогдашних действиях был слишком велик. Вроде бы мы все делали правильно, многое старались предусмотреть, но сколько же было в те годы ситуаций, когда почти неизбежная беда предотвращалась не столько нашей предусмотрительностью, сколько просто благоприятным стечением обстоятельств. Впрочем, судите сами. Хотя, победителей, вроде бы, не судят, а мы, конечно же, были победителями, ибо никто из нас не пострадал, и не покалечился. О более страшном исходе я уже не говорю, хотя порой и он не исключался.
Первой вылетела в поле Наташа с Виленом и только что принятым на работу вторым вездеходчиком – Володей Сопрутько. Они вылетели через Хатангу на ставший уже родным для нас Мыс Врангеля. Им следовало расконсервировать наш прежний вездеход, отправиться на нем на остров Нансена, забрать там машину, переданную нам ленинградцами, и двумя вездеходами прибыть в Эклипс, куда к тому времени должны были прилететь и все остальные. В Эклипсе один вездеход поступал в распоряжение Лени Крыленко, а другой оставался у Наташи. Третий отряд (Толя, Инга, тракторист и двое рабочих) отправлялись из Эклипса в Стерлигово, откуда на тракторе С-100, который я чуть не утопил в грязи прошлой осенью, они должны были отправиться далее на запад до фиорда Хутуда. Их задачей было составление литолого-стратиграфических разрезов, но с них не снимался и сбор материала, характеризующего магматические породы.
Если бы все прошло, как задумано, мы должны были получить весьма обстоятельную характеристику докембрия Центрального Таймыра на всем протяжении от Хутуды на западе до Нижней Таймыры на востоке. Планы были прекрасными, но в реальности все оказалось не так. Беды наши начались сразу же. Наташа, прибыв на остров Нансена, обнаружила, что вездеход стоит там без мотора, который, грубо выражаясь, "сперли". Совсем недавно такое не могло и присниться. В Арктике никто ничего не воровал. Склады стояли в целости и сохранности десятилетиями. Чужое неиспользованное горючее из ранее привезенных емкостей брали только по предварительной договоренности с теми, кто его туда доставил, и только в том случае, если оно заведомо никому не было нужно. К вездеходам и тракторам привязывали бирки: "Собственность такой-то партии". И этого было достаточно. Ну, как я могу взять чужое горючее или чужое снаряжение, если кто-то надеется на то, что оно у него есть. Выйдет он в эту точку, а там пусто! А до следующего склада он может просто не дойти. Обокрасть человека в Арктике – это порой то же самое, что убить его. Это понимал любой. Священную неприкосновенность чужой собственности соблюдали и коренные жители (в тех районах Арктики, где они были), и сотрудники полярных станций, и уж, тем более, участники экспедиций.
Мы не учли малого: мы не осознали, что нравы и обычаи начали меняться. С ликвидацией Главсевморпути в Арктике появилось множество случайных людей. Те же полярные станции перешли в ведение гидрометслужбы и стали пополняться сотрудниками, никогда до того в Арктике не работавшими, приехавшими с метеопостов Рязани, Брянска или других городов. Они не были плохими – просто они смотрели на имущество без охраны, как на бросовое, ничье. Такая уж у них была психология. А тут еще появилось множество военных – пограничники, локаторщики... Вот стоял, к примеру, поселочек "Бухта Ломоносова". Жили люди, работали. В начале пятидесятых годов он обезлюдел, но дома стояли. Ждали возможного прихода новых хозяев. Поселок (пустой уже!) был обозначен на всех картах Советского Союза. И вот какому-то дурню лейтенанту пришло в голову использовать его как полигон для проведения учебного занятия со взводом пограничников "штурм укрепленного района". Обстреляли поселок из минометов, забросали гранатами... А потом "победители" просто вылили бензин и солярку из бочек и сожгли все, что уцелело в том "учебном бою". Поселок исчез. Представлял ли тот лейтенант, сколько средств и трудов было затрачено, чтобы завезти в Арктику строительный материал, доставить его в эту бухту в сопровождении ледоколов, построить дома... И все это разорить ради двух часов пьяной радости?
Ломать – не строить. Но, что поделаешь – это его профессия: разрушать, взрывать, жечь. Во всяком случае, так он, видимо, представлял ее: «Иду себе, играю автоматом. Как славно быть солдатом, солдатом!»... А беречь? Зачем беречь: все народное, все общее, а значит – ничье! Через год после этого “штурма” глядел я на то, что осталось от Ломоносова, и спрашивал того самого лейтенанта, зачем он это сделал. Ответ был обескураживающим по наивности: "А ты знаешь, какая тут тоска зимой, полярной ночью? Вот и захотелось встряхнуться!". Встряхнулись... Ну а в нашем случае это было все же не просто развлечение, а элементарное воровство. На вездеходе ГАЗ-47 стоял усиленный ГАЗовский двигатель. Точно такие движки стояли на представительских автомашинах "ЗИМ". Его вполне можно было разместить и под капотом "Волги", УАЗика... Поблизости от острова Нансена находится полярная станция "Остров Правды". Наташа сразу приехала туда. Глаза у начальника подозрительно бегали, но... он уверял, что знать ничего не знает, что недавно вдоль побережья проходили на тракторах топографы... Пролетали на вертолетах пограничники... Осенью мы узнали, что мотор украл все-таки именно он. Но ничем нам это знание не помогло. Хотя диксонская прокуратура и приняла у меня заявление о краже, но... Надо было за свои деньги везти туда вертолетом следственную бригаду из Диксона, потом вывозить ее обратно. Это куда больше стоимости мотора. Потом, правда, эти деньги удержали бы с виновного, а если б его не удалось найти? Ну, спрятал бы он этот движок где-нибудь в скалах, и что докажешь?
Словом, приехала Наташа в Эклипс на одном вездеходе, да еще и с пополнением: кроме ее, Вилена и Володи в вездеходе приехал громадный серый хромой пес, величиной почти с теленка. Наташа рассказала трогательную историю. Еще по пути к острову Нансена утром после первой ночевки они обнаружили недалеко от палатки следы, похожие на следы громадного волка. От когтей до пятки 12 сантиметров. Матерый волчище! Во время завтрака Вилен увидел, как в ближних глыбовых развалах скользнула серая тень: "Вот он! Ну, сейчас я его шлепну!" Схватив карабин, он стал, прячась за камнями, подбираться к зверю. Наташа взяла бинокль и вскоре высмотрела серую морду. Ее удивило два обстоятельства: во-первых, эта морда была очень грустной, а во-вторых – кончики ушей висели, а не торчали, как у волка: «Вилен! Не стреляй, у него уши висят!». Вилен присмотрелся, а потом встал и закинул карабин за плечи: «Да это и вправду пес!».
Все попытки подозвать его были безуспешными. Пес к людям не шел. Но когда по мискам стали раскладывать гречку с мясом, его душа не выдержала. Он подошел метров на 20. Серый, лохматый, громадный и... жалкий. И почему-то полосатый, как тигр. Он опирался только на три лапы: правая передняя была поджата. Ближе он упорно не подходил. Вилен набрал котелок теплой ароматной каши, поставил его метрах в десяти, на половине расстояния до собаки, и вернулся к костру. Пес не выдержал. Он медленно приблизился к каше, и в два приема опустошил котелок. Вилен подошел, пес опять спрятался в камни, а Вилен снова наполнил котелок, но поставил его на этот раз рядом с собой. Пес вернулся на прежнее место, долго переминался, принюхивался, а потом медленно стал подходить... Никто не шевелился. Пес опять мгновенно проглотил все, и убежал.
Когда палатку сняли и погрузили в вездеход, пес понял, что люди уезжают, и побежал за машиной. Он не бежал, а ковылял на трех лапах, но и вездеход шел по снегу, делая не больше десяти километров в час. Когда остановились на обед, пес уже сам подошел к людям, поел с ними, а после обеда забрался в вездеход. Передняя лапа была перебита: срезаны оба средних пальца. Она немного кровила, и пес позволил замотать ее бинтом. Видимо, пальцы ему обрубило капканом, он ошалел от боли, бросился, куда глаза глядят, и потерялся. Сколько дней он шел без людей, и сколько прошел километров, знал лишь он, но он об этом не рассказывал. С едой были проблемы... Оленей много, но с больной лапой он не мог бегать... И отощал бедняга настолько, что ребра были видны, несмотря на длиннющую шерсть. Поэтому он и казался полосатым, как тигр: темными полосами выглядели тени между ребрами!
Через пару дней он слегка отъелся. Но последний голодный проступок был еще впереди: на стойке ветрового стекла вездехода висела пушистая рыжая лошадка. Мы сняли ее в прошлом году с бутылки итальянского коньяка "Кавалино Розет" (рыжая кобылка) и повесили как талисман. Пес смотрел-смотрел, как эта кобылка болтается на ухабах, и вдруг – хапнул ее зубами и проглотил... А потом недоуменно и виновато смотрел на Вилена с Наташей... Но к вечеру он полностью реабилитировался. Вилен увидел прямо из кабины группу оленей. Тут же выстрелил, и ранил одного из них. Пес выскочил из люка и бросился в погоню за подранком. Раненого оленя он смог догнать и на трех ногах. Догнать и завалить. Когда Вилен подошел, все было кончено, осталось разделать тушу. Надо ли говорить, что псу дали наконец-то наесться до отвала!
Вилен очень привязался к этому зверю. Они даже и внешне были чем-то похожи друг на друга. Пес тоже полюбил своего спасителя. Ночью он спал у Вилена под боком, вытянувшись во всю длину. Рост у них был одинаковый. Вилен уже решил было, что после поля заберет пса с собой в Красноярск, но тот рассудил иначе. В Эклипсе мы провели дней пять – подремонтировали машину, вывезли в Стерлигово отряд Толи и Инги, перебрали снаряжение. Все эти дни пес проводил время около солдатской кухни, где его всегда вдоволь кормили. И бегать не надо было. Словом, он понял, что жизнь при кухне лучше жизни при вездеходе. И когда мы собрались уезжать, он категорически отказался прыгать в кузов. Вилен попытался взять его на руки, но пес жалобно заскулил и плотно улегся на землю, всем видом показывая, что ни за какие пирожки он отсюда не поедет... Так и кончилась эта история. Уехали мы без собаки. Вообще-то, учитывая габариты пса, надо признать это его решение вполне рациональным. Нам и так пришлось объединить два отряда в один. Семь человек на один вездеход – это уже явный перебор. А пес был весом и ростом почти с человека, так что с ним нас было бы восемь. Нам и так частенько приходилось вылезать всем, кроме Вилена, и идти пешком, чтобы облегчить машину.