ЖИЗНЬ В ОКЕАНЕ 2 страница

К черту, подумал он. Я сам до них доберусь за эту неделю. Придется же им остановиться, чтобы набрать воды и сварить чего-нибудь поесть, а то там вся живность околеет с голоду. Скорей всего, они будут плыть по ночам, а в дневное время постараются не двигаться. Так логика подсказывает, так я сам поступил бы на их месте. Попробуй-ка влезть в шкуру толкового немца – командира подводной лодки, как бы ты справился со всеми его заботами?

Забот у него немало, думал Томас Хадсон. И самая большая забота – это мы, о чем он и не подозревает. Ничего опасного он в нас не видит. Так, безобидные людишки на катере.

Ты только не разжигай в себе кровожадность, подумал он. Ничего и никого ты этим не вернешь. Шевели мозгами и радуйся, что у тебя есть какое-то дело и есть в этом деле хорошие помощники.

– Хуан, – сказал он. – Что видишь, друг?

– Один хреновый океан кругом.

– А прочие джентльмены, кто что видит?

– Ни хрена, – сказал Хиль.

– Мой хреновый желудок видит кофе. Но до него еще далеко, – сказал Ара.

– Вижу землю, – вдруг сказал Генри. Он ее только что заметил – квадратное пятнышко над горизонтом, будто кто-то приложил к постепенно светлевшему небу большой палец, запачканный чернилами.

– Это мыс за Романо, – сказал Томас Хадсон. – Спасибо, Генри. Вот что, чудики, вы теперь ступайте пить кофе, а сюда пришлите другую четверку удальцов – им предстоит увидеть много удивительного и занятного.

– Тебе принести кофе, Том? – спросил Ара.

– Нет. Я лучше чаю выпью, когда вы заварите свежий.

– Мы не так давно заступили на вахту, Том, – сказал Хиль. – Нам еще рано сменяться.

– Ладно, ладно, идите пить кофе, дайте и другим удальцам возможность прославить себя.

– Том, ты вроде говорил, что фрицы, наверно, в Лобосе.

– Да. Но теперь я думаю иначе.

Они ушли вниз, а на смену им поднялась новая четверка.

– Джентльмены, – сказал Томас Хадсон. – Прошу вас поделить между собой страны света. Что, кофе есть внизу?

– Сколько душе угодно, – сказал его помощник, – И чай тоже. И моторы в полной исправности, и воды мы зачерпнули совсем немного для такой волны.

– Как там Питерс?

– Ночью пил виски из собственной бутылки. Из той, что с ягненком на этикетке. Но спать не спал. Вилли тоже прикладывался к его бутылке и не давал ему заснуть.

– В Конфитесе заправимся горючим и по части продовольствия кое-чем разживемся.

– Погрузка много времени не займет, но я успею зарезать свинью и ошпарить ее, – сказал помощник, – Дам радистам со станции четверть туши, они мне помогут управиться, а разделывать буду уже на ходу. А ты поспи, пока мы будем грузиться. Хочешь, я тебя сейчас сменю?

– Нет. Мне нужно будет послать из Конфитеса три радиограммы, а потом вы будете грузиться, а я буду спать. А после Конфитеса возобновим погоню.

– В направлении к порту?

– А что? Может, мы их и потеряем на какое-то время. Но уйти они от нас все равно не уйдут. Ладно, об этом еще успеется. Как ребята?

– Ты же их знаешь. Об этом тоже еще успеется. Возьми круче к берегу, Том. Течение благоприятное, и это сократит нам путь.

– Мы много потеряли из-за качки?

– Да нет, не особенно. Но вообще нам досталось, – сказал помощник.

– Ya lo creo, – сказал Томас Хадсон. – Верю.

– Кроме этой подлодки, здесь в окрестностях ничего не должно быть. Наверно, это та, которую сочли потопленной. Шла она из Ла-Гуайры, так что они могут быть и у Кингстона и всюду, где есть горючее. И с базой, наверно, держат связь.

– Они могут и здесь показаться.

– Да, за грехи наши.

– И за свои собственные.

– Ничего, мы будем действовать осторожно и с умом.

– Скорей бы начать, – сказал Томас Хадсон.

– Задержки до сих пор не было.

– Для меня все разворачивается слишком медленно.

– Ладно, – сказал помощник. – Ты только ухитрись поспать в Конфитесе, а там увидишь, все пойдет быстрее быстрого.

 

 

Впереди уже виднелась площадка наблюдательной вышки острова и высокая сигнальная мачта. И то и другое было покрашено белой краской и раньше всего бросалось в глаза. Потом Томас Хадсон увидел приземистые радиомачты и ржавый остов выброшенного на камни судна, заслонявший домик, где помещалась радиостанция. Конфитес не слишком живописно выглядел с этой стороны.

Восходящее солнце светило Томасу Хадсону в спину, и ему нетрудно было найти между рифами проход пошире, а потом, лавируя среди мелей и коралловых островков, вывести судно к удобному для причала месту. Песчаный пляж полумесяцем огибал защищенную от ветра бухту, а дальше земля на острове была покрыта пересохшей травой, и только с наветренной стороны громоздились большие плоские камни. Глядя в зеленую воду, сквозь которую просвечивало песчаное дно, Томас Хадсон прошел по самому центру бухты и стал на якорь, почти ткнувшись носом в берег. Солнце уже взошло, над радиостанцией и служебными постройками развевался кубинский флаг. Сигнальная мачта торчала голая, обдуваемая ветром. Кругом не было ни души, только флаг, новенький, чистый и яркий, хлопал на ветру.

– Вероятно, прибыла смена, – сказал Томас Хадсон. – Когда мы последний раз уходили отсюда, флаг был как линялая тряпка.

Он огляделся по сторонам; бочки с горючим стояли там, где он их оставил, а на том месте, где он велел закопать предназначенные для него бруски льда, высились песчаные холмики. Они были похожи на свежие могилы, а над ними носились чернокрылые чайки – крачки, гнездившиеся среди камней с наветренной стороны острова. Впрочем, в сухой траве на подветренной стороне тоже попадались их гнезда. Сейчас они носились взад и вперед, то по ветру, то наперерез ветру, то ныряя вниз, к траве и камням, и оглашая воздух тоскливыми, жалобными криками.

Кто-нибудь, наверно, охотится за яйцами к завтраку, подумал Томас Хадсон. Тут из камбуза донесся запах жареной ветчины, и он, подойдя к краю мостика, крикнул, чтобы завтрак ему принесли сюда, наверх. Он внимательно оглядывал остров. А вдруг они здесь, думал он. Вдруг они захватили Конфитес.

Но в эту минуту на дорожке, спускавшейся от радиостанции к берегу, показался человек в шортах, и Томас Хадсон узнал лейтенанта. Он сильно загорел, не стригся месяца три и, увидев Томаса Хадсона, весело закричал:

– Как плавалось?

– Хорошо, – сказал Томас Хадсон. – Идите сюда, пивом угостим.

– Потом, – сказал лейтенант. – Лед, и пиво, и продовольствие для вас доставили два дня назад. Лед мы закопали в песок. Остальное там, в доме.

– Какие новости?

– Дней десять назад самолеты вроде бы потопили одну подлодку в районе Гуинчоса. Но это было еще до вашего выхода в рейс.

– Да, – сказал Томас Хадсон. – Это было две недели назад. Или речь не о той?

– О той самой.

– Еще какие новости?

– Позавчера другая подлодка сбила дозорный аэростат в районе Кайо Саля.

– Это точно?

– Пока только по слухам. Ну и потом ваша свинья.

– А что со свиньей?

– Как раз в этот день доставили для вас живую свинью, а она назавтра уплыла в море и утонула. А мы еще кормили ее целые сутки.

– Que puerco mas suicido^[112], – сказал Томас Хадсон.

Лейтенант расхохотался. У него было веселое лицо, смуглое от загара, и он был далеко не глуп. Если он валял дурака, так только для собственного развлечения. Ему был дан приказ оказывать всяческое содействие Томасу Хадсону и ни о чем его не спрашивать. Томасу Хадсону был дан приказ воспользоваться радиостанцией и ни о чем не рассказывать.

– Других новостей нет? – спросил он. – Не заходили сюда лодки багамских ловцов губок или ловцов черепах?

– А что им здесь делать? У них там и губок и черепах сколько угодно. Хотя на прошлой неделе мы тут видели две лодки, вернее, шхуны ловцов черепах. Они обогнули мыс и, видно, хотели зайти в бухту, но передумали и пошли на Кайо Крус.

– Интересно, что им тут нужно было.

– Не знаю. Вы, скажем, курсируете в здешних водах с научными целями. А вот зачем ловцам черепах бросать самые черепашьи места и приплывать сюда – не понятно.

– Сколько там было человек?

– Мы только видели тех, кто стоял у руля. На обеих шхунах были устроены вроде бы шалаши из пальмовых листьев. Может быть, черепахам нужна тень.

– А рулевые были белые или негры?

– Белые, но загорелые дочерна.

– Никаких названий или номеров не было на борту?

– Может, и были, но на таком расстоянии ничего нельзя было разобрать. Я объявил на острове угрожаемое положение, однако за двое суток ничего решительно не произошло.

– Когда именно они здесь проходили?

– За день до получения ваших припасов, и вашего льда, и вашей свиньи-самоубийцы. Через одиннадцать дней после потопления вашей авиацией той подлодки. За три дня до того, как вы сами пожаловали сюда. А что, это были ваши знакомые?

– Вы о них сообщили, конечно?

– Разумеется. И не получил никакого ответа.

– Мне нужно отправить три радиограммы, можно будет?

– Конечно. Пришлите только тексты на станцию, и все немедленно передадут.

– Сейчас мы начнем грузить лед и горючее и переносить на катер продукты. Может, там есть что-нибудь, что пригодилось бы вам?

– Не знаю. Там был приложен список. Я расписался в получении, но написано было по-английски, так что прочесть я не мог.

– А кур или индеек не прислали?

– Прислали, – сказал лейтенант. – Я их отложил особо, хотел сделать вам сюрприз.

– Этим мы с вами поделимся, – сказал Томас Хадсон. – И пивом поделимся тоже.

– Хотите, мои люди помогут вам грузить бензин и лед?

– Отлично. Большое спасибо. Я бы хотел часа через два уже сняться с якоря.

– Понятно. Нас, как видите, опять не сменили. Обещают через месяц.

– Еще через месяц?

– Да.

– А как ваши люди, не ропщут?

– У меня тут почти все – штрафники.

– Большое спасибо за помощь. Весь ученый мир вам благодарен.

– И Гуантанамо тоже?

– Гуантанамо – Афины современной науки.

– Мне кажется, эти шхуны прятались где-то неподалеку отсюда.

– Мне тоже так кажется, – сказал Томас Хадсон.

– Шалаши были из листьев кокосовой пальмы, еще совсем зеленых.

– Скажите мне все, что вы еще знаете.

– А я больше ничего и не знаю. Давайте ваши радиограммы. Я не хочу подниматься к вам на борт, чтобы не мешать и не отнимать у вас времени.

– Если в наше отсутствие пришлют что-нибудь скоропортящееся, пожалуйста, возьмите себе.

– Спасибо. Такая досада, что ваша свинья утопилась в море.

– Ничего, – сказал Томас Хадсон. – У каждого из нас свои заботы.

– Я скажу моим людям, чтобы они на борт не поднимались, пусть только помогут перенести все.

– Спасибо, – сказал Томас Хадсон. – Так вы ничего больше не можете вспомнить о тех шхунах?

– Они были такие, как все шхуны ловцов черепах. Обе совершенно одинаковые. Как будто один мастер их строил. Они обогнули риф и уже разворачивались для входа в бухту. А потом повернули по ветру и пошли на Кайо Крус.

– По эту сторону рифа?

– Шли по эту, пока не скрылись из виду.

– А что вы такое говорили про подлодку в районе Кайо Саля?

– Она всплыла и снарядом сбила дозорный аэростат.

– На вашем месте я бы не отменял угрожаемого положения.

– А я и не отменял его, – сказал лейтенант. – Оттого-то вы и не видели никого на берегу.

– Я видел птиц, которые летают кругом.

– Бедные птицы, – сказал лейтенант.

 

 

Они шли фордевиндом, держа курс на запад, огибая риф с обращенной к острову стороны. Горючее в баки было залито, ледник набит льдом, и в камбузе дежурная смена ощипывала и потрошила кур. Другая смена была занята чисткой оружия. Мостик затянули брезентом до половины человеческого роста, на борту укрепили две длинные доски, огромными буквами вещавшие о научных целях экспедиции. Заглядывая за борт, чтобы проверить глубину, Томас Хадсон видел, как на вспененную катером воду летят и ложатся куриные перья.

– Держи как можно ближе к берегу, только так, чтобы не наскочить на мель, – сказал он Аре. – Ты же эти места знаешь.

– Знаю, что это довольно рискованно, – сказал Ара. – Где мы должны стать на якорь?

– Я хочу пошарить немного вокруг Кайо Круса.

– Пошарить можно, только это вряд ли что-нибудь даст. Не думаешь же ты, что они так и торчат там.

– Нет. Но, может, их видели местные рыбаки. Или угольщики.

– Хоть бы этот ветер улегся, – сказал Ара. – Денька два-три мертвого штиля – вот бы нам что нужно.

– За Романо штиля не жди.

– Знаю. Но здесь ветер дует прямо как в горном ущелье. Если он не уляжется, нечего и рассчитывать на удачу.

– До сих пор все у нас шло как надо, – сказал Томас Хадсон, – Может, еще повезет. Вдруг они захватили радиостанцию в Лобосе и оттуда радировали, чтобы другая подлодка пришла им на выручку?

– Значит, они не знали, что другая подлодка уже там.

– Наверное даже. За десять дней они могли далеко уйти.

– Если хотели, – сказал Ара. – Ладно, Том, хватит рассуждать. У меня от рассуждений голова болит. Лучше уж возиться с горючим. Ты все рассуди сам, а мне давай команду, как держать.

– Держи прежним курсом, только помни об этой окаянной Минерве. Не налететь бы там на подводный риф.

– Ладно.

Может быть, от удара у нее рация вышла из строя, думал Томас Хадсон. Но ведь наверняка там была запасная установка для таких случаев. Однако Питерсу ни разу не удалось поймать ее по УКВ после того, как ее подбили. И все-таки это ничего не доказывает. Ничто ничего не доказывает; достоверно только одно: три дня назад две шхуны прошли здесь тем курсом, которым сейчас идем мы. Спросил я его, были ли у них шлюпки на палубе? Нет, забыл. Но, наверно, были, ведь он же сказал, что это обыкновенные шхуны, на каких ходят ловцы черепах, если не считать шалашей из пальмовых листьев.

Сколько людей? Не известно. Есть ли раненые? Не известно. Какое оружие? Известно только, что есть один автомат. Куда направляются? Туда же, куда и мы за ними, – пока что.

Может быть, удастся обнаружить что-нибудь между Кайо Крусом и Мегано, думал он. Стаи птиц – вот и все, что ты обнаружишь, наверно, да еще следы игуан на песке, где они пробирались к воде.

Ну, хотя бы это тебе поможет не думать о другом. О чем другом? Нет больше ничего другого, и думать тебе не о чем. Как это не о чем? Ты должен думать об этом судне, и о людях на нем, и о тех сволочах, за которыми ты охотишься. А кончишь тут – вернешься к своим зверям, и съездишь в город, чтобы там напиться в дым, так, чтобы тебя потом приволокли замертво, и переспишь с кем придется, а там – очухаешься и будешь готов начинать все сначала.

Может быть, на этот раз тебе удастся изловить этих сволочей. Не ты уничтожил их подводную лодку, но ты был немного причастен к ее уничтожению. И если тебе удастся выследить ее экипаж, ты этим принесешь немалую пользу.

Так почему же тебе все это вроде бы ни к чему, спросил он себя. Почему ты не видишь в них убийц и не испытываешь тех праведных чувств, которые должен испытывать? Почему просто скачешь и скачешь вперед, точно лошадь, потерявшая наездника, но не сошедшая с круга? Потому что все мы убийцы, сказал он себе. Все, и на этой стороне и на той, если только мы исправно делаем свое дело, и ни к чему хорошему это не приведет.

Но ты все-таки должен это делать, сказал он себе. Да, конечно. Но гордиться этим я не должен. Я только должен это делать хорошо. Я не нанимался получать от этого удовольствие. Ты и вообще не нанимался, сказал он себе. И тем хуже.

– Пусти, Ара, я сам буду править, – сказал он.

Ара передал ему штурвал.

– А ты продолжай наблюдение по правому борту. Смотри только, чтобы солнце не слепило тебе глаза.

– Сейчас схожу за биноклем. Слушай, Том. Почему ты не хочешь, чтобы я правил и чтобы вахту несли сразу четверо? Ты же очень устал, даже на остановке у острова не дал себе отдохнуть.

– Четверым сейчас на вахте делать нечего. Это понадобится позже.

– Но ты уже устал, Том.

– Мне не хочется спать. Понимаешь, если они идут ночами и близко к берегу, без поломки у них не обойдется. Тогда они вынуждены будут пристать, чтобы исправить повреждение, и тут-то мы их и настигнем.

– Это не причина, чтобы тебе не знать ни сна, ни отдыха, Том.

– Я этим делом занимаюсь не для форсу, – сказал Томас Хадсон.

– Никто никогда так и не думал.

– Слушай, Ара, что ты чувствуешь к этим сволочам?

– Просто думаю: вот мы доберемся до них, перестреляем сколько нужно будет, а остальных захватим с собой.

– Ну а бойня, которую они устроили?

– Не хочу сказать, что мы на их месте поступили бы так же. Но им это, видно, казалось необходимым. Не ради удовольствия же они это сделали.

– А свой, которого они убили?

– Генри несколько раз готов был убить Питерса. Мне самому иногда хочется его убить.

– Да, такое бывает, – согласился Томас Хадсон.

– Я просто не думаю обо всем этом, вот оно меня и не беспокоит. А ты вместо того, чтобы изводить себя беспокойными мыслями, лег бы и почитал. Раньше ведь ты всегда так делал.

– Сегодня я буду спать. Вот станем на якорь, я почитаю и усну. У нас есть в запасе четыре выигранных дня, хоть оно и незаметно. Теперь от нас требуется только одно: искать как следует.

– Рано или поздно они попадут к нам в руки – не к нам, так к другим, – сказал Ара, – Не все ли равно? У нас есть своя гордость, но это гордость особая, о которой люди понятия не имеют.

– Да, я и забыл, – сказал Томас Хадсон.

– Это гордость без тщеславия, – продолжал Ара. – Дерьмо ей брат, неудача – сестра, а со смертью она в законном браке.

– Велика должна быть сила такой гордости.

– Очень велика, – сказал Ара. – Ты о ней не забывай, Том, и не изводи себя попусту. У нас тут у всех эта гордость есть, даже у Питерса. Хоть я и не люблю Питерса.

– Спасибо тебе за твои слова, – сказал Томас Хадсон. – Мне иногда, правда, до того невтерпеж становится, думаешь, хрен с ним со всем.

– Том, – сказал Ара. – У человека только и есть что гордость. Бывает, ее у него слишком уж много, и тогда это грех. Ради гордости все мы иногда делаем то, что кажется невозможным. А мы идем на это. Но нужно, чтобы гордость была подкреплена разумом и осмотрительностью. Тебе сейчас этого недостает, и я прошу тебя: будь осмотрителен. Ради нас и ради судна.

– Кого это нас?

– Всех нас.

– Ладно, – сказал Томас Хадсон. – Крикни, чтоб тебе принесли твой бинокль.

– Том, пойми меня.

– Я понял. И очень благодарен тебе. Я сегодня на совесть поужинаю и буду спать сном невинного младенца.

Аре не стало смешно от этих слов, а он всегда думал, что смешное должно быть смешным.

– Постарайся, Том, – сказал он.

 

 

Они бросили якорь с подветренной стороны Кайо Круса в бухте между двумя островами.

– Бросим-ка еще другой якорь, раз уж будем здесь стоять! – крикнул Томас Хадсон своему помощнику. – Не нравится мне здешний грунт.

Помощник пожал плечами и наклонился над вторым якорем, а Томас Хадсон подал судно немного вперед, против течения, глядя, как травянистый берег медленно скользит мимо борта, а потом дал задний ход и выждал, пока второй якорь не зарылся как следует в песок. Судно теперь стояло носом к ветру, а зыбь отлива бежала мимо. Даже в этом укрытом месте ветер был довольно силен, и Томас Хадсон понимал, что, когда отлив сменится приливом, судно повернет бортом к волне.

– Ну и черт с ним, – сказал он. – Пусть его покачает.

Но помощник тем временем спустил шлюпку, и сейчас они уже травили кормовой якорь. Томас Хадсон увидел, что этот якорь, маленький «дэнфорт», был сброшен с таким расчетом, чтобы удержать катер носом к ветру, когда начнется прилив.

– Уж привесили бы заодно еще парочку, – крикнул он. – Тогда его можно было бы выдать за особой породы паука.

Помощник ухмыльнулся.

– Давай к борту. Я поеду на берег.

– Нет, Том, – сказал помощник. – Пусть Ара и Вилли едут. Я перевезу их на берег. А потом вторую партию – в Мегано. Хочешь, чтобы они взяли с собой ninos^[113]?

– Нет. Будьте учеными.

Я мирюсь с тем, что мною вертят как хотят. Это, пожалуй, значит, что мне и в самом деле надо отдохнуть. Беда только в том, что я и усталости не чувствую и спать мне не хочется.

– Антонио, – позвал он.

– Да? – откликнулся помощник.

– Я возьму надувной матрац, и две подушки, и хороший коктейль.

– Какой именно?

– Джин с кокосовой водой, с ангостурой и лимоном.

– А, «Томини», – сказал помощник, обрадованный тем, что Томас Хадсон опять захотел выпить.

– И притом двойной.

Генри забросил на мостик надувной матрац и сам поднялся следом, держа под мышкой книгу и журнал.

– Тут ты за ветром, – сказал он. – Хочешь, я раздвину немного брезент для вентиляции?

– С каких это пор со мной такие нежности?

– Том, мы посоветовались и все решили, что тебе нужно отдохнуть. Ты так себя загонял, никто бы не выдержал. И ты не выдержал.

– Чушь, – сказал Томас Хадсон.

– Может быть, – сказал Генри. – Я говорил им, что, по-моему, ты в форме и можешь еще держаться и дальше. Но другие беспокоятся, и они меня убедили. А ты попробуй разубедить. Но сейчас дай себе все-таки передышку.

– Я себя чувствую как нельзя лучше. И плевать я на все хотел.

– Вот то-то и есть. Ты не желаешь сходить с мостика. Желаешь стоять все вахты подряд у штурвала. И плевать на все хотел.

– Ладно, – сказал Томас Хадсон. – Картина ясная. Но пока что здесь все-таки командую я.

– Я это не в каком-нибудь дурном смысле, честное слово.

– Правильно. Забудь, – сказал Томас Хадсон. – Стану отдыхать. Как прочесывать заросли на острове, знаешь?

– Да уж, надо думать, знаю.

– Вот и займись Мегано.

– Точно. Вилли и Ара уже уехали. А мы, вторая партия, только ждем, когда Антонио пригонит назад шлюпку.

– Как там у Питерса?

– Полдня возился с этой большой рацией. Думает, что теперь как будто наладил.

– Это бы здорово. Если я засну, разбуди меня, как только вернетесь.

– Хорошо, Том. – Генри нагнулся и взял то, что ему подали снизу. Это был высокий стакан с ржавого цвета жидкостью и кусочками льда, обернутый сложенным вдвое бумажным полотенцем и перетянутый резинкой. – Двойной «Томини», – сказал Генри. – Выпей, потом почитай и спи. Стакан можешь поставить вон в одну из ячеек для гранат.

Томас Хадсон отхлебнул из стакана.

– Приятно, – сказал он.

– Тебе всегда нравилось. Все будет хорошо, Том.

– Да уж все, что мы сейчас можем сделать, надо делать как следует.

– Главное – отдохни хорошенько.

– Постараюсь.

Генри сошел вниз, и Томас Хадсон услышал приближающийся стук шлюпочного мотора. Стук затих, послышались голоса, потом снова стук, но уже удаляющийся, Томас Хадсон немного подождал, прислушиваясь. Потом взял стакан и высоко через борт выплеснул его содержимое, а ветер подхватил это и отнес к корме. Томас Хадсон сунул стакан в подходящую по размеру ячейку в тройном стеллаже и ничком растянулся на надувном матраце, обняв его обеими руками.

В этих пальмовых шалашах у них, наверно, были раненые. А может быть, они просто хотели спрятать побольше народу. Но навряд ли. Будь их много, они бы заявились сюда в первую же ночь. Надо было мне самому поехать на берег. Впредь так и буду делать. Хотя Ара и Генри молодцы первый сорт и Вилли тоже молодец. И я должен быть молодцом. Да уж постарайся сегодня вечером, сказал он себе. И устрой им травлю, настоящую и без пощады, не делай ошибок и смотри, чтобы как-нибудь их не прозевать.

 

 

Он почувствовал, что его трогают за плечо. Это был Ара, и он сказал:

– Том, одного мы достали, Вилли и я.

Томас Хадсон сбежал вниз, и Ара за ним.

Немец лежал на корме, закутанный в одеяло. Под головой у него были две подушки. Питерс сидел рядом на палубе, держа в руках стакан с водой.

– Посмотрите, что у нас тут есть, – сказал он.

Немец был очень худ, подбородок и впалые щеки уже обросли белокурой бородкой. Волосы у него были длинные и спутанные, и в последнем дневном свете, какой бывает, когда солнце почти уже зашло, он был похож на святого.

– Он не может говорить, – сказал Ара. – Мы с Вилли уже пробовали. И между прочим, держись так, чтоб ветер не дул от него к тебе.

– Да, я еще с трапа учуял, – сказал Томас Хадсон. – Спроси, не нужно ли ему чего-нибудь, – обратился он к Питерсу.

Радист заговорил с пленным по-немецки, и тот повел глазами на Томаса Хадсона, но ничего не сказал и не повернул головы. Томас Хадсон услышал стук мотора и, оглянувшись на бухту, увидел шлюпку, выплывавшую из огней заката. Она была так нагружена, что сидела в воде выше ватерлинии. Он снова поглядел на немца.

– Спроси, сколько их там. Скажи: нам надо знать. Скажи: это очень важно.

Питерс снова заговорил с немцем – мягко и, как показалось Томасу Хадсону, даже ласково.

Немец с трудом выговорил три слова.

– Он говорит, что ничто не важно, – сказал Питерс.

– Скажи: он ошибается. Мне необходимо знать. И спроси, не сделать ли ему укол морфия.

Немец дружелюбно посмотрел на Томаса Хадсона и произнес три слова.

– Он говорит, теперь ему уже не больно, – сказал Питерс. Он быстро заговорил по-немецки, и опять Томас Хадсон уловил в его речи ласковую интонацию, но, может быть, такая интонация была присуща самому языку.

– Уймись-ка, Питерс, – сказал Томас Хадсон. – Переводи только то, что я говорю, и переводи точно, слышишь?

– Да, сэр, – сказал Питерс.

– Скажи ему, что я могу заставить его говорить.

Питерс что-то сказал немцу, и тот обратил глаза к Томасу Хадсону. Это были старческие глаза, вставленные в лицо молодого человека, только постаревшее, как стареет топляк, и почти такое же серое.

– Nein, – медленно выговорил немец.

– Он говорит – нет, – перевел Питерс.

– Это я и сам понял, – сказал Томас Хадсон. – Вилли, пойди принеси ему теплого супа и коньяку немного захвати. Питерс, спроси его, если я не буду требовать, чтобы он говорил, так, может, он все-таки не откажется от морфия? Скажи, у нас его много.

Питерс перевел, и немец посмотрел на Томаса Хадсона и улыбнулся скупой северной улыбкой.

Он что-то почти неслышно сказал Питерсу.

– Он говорит спасибо, но ему уже не нужно, а морфий лучше поберечь.

Тут он еще что-то тихо сказал Питерсу, и тот перевел:

– Он говорит, вот на прошлой неделе морфий был бы ему очень кстати.

– Скажи ему, что я уважаю его за его мужество, – сказал Томас Хадсон.

Антонио уже подходил на шлюпке вместе с Генри и остальными, ездившими на Мегано.

– Потише поднимайтесь на борт, – сказал им Томас Хадсон. – И держитесь подальше от кормы. Там у нас фриц умирает, и я хочу, чтобы он умер спокойно. Что вы обнаружили?

– Ничего, – сказал Генри. – Ровнехонько ничего.

– Питерс, – сказал Томас Хадсон. – Говори с ним, сколько хочешь. Может, что-нибудь выудишь. Мы с Вилли и Арой пойдем выпьем.

Внизу он сказал:

– Ну как у тебя с супом, Вилли?

– Да попалась мне тут похлебка из моллюсков, – сказал Вилли. – Она еще теплая. Сейчас дам ему.

– Почему тогда не суп из бычьего хвоста или индийский с пряностями? – сказал Томас Хадсон. – Это его еще вернее прикончит. А где куриный бульон?

– Есть и куриный бульон, да я не хотел ему давать. Это же для Генри.

– И правильно, – сказал Генри. – Чего ради нам с ним цацкаться?

– А мы вовсе и не цацкаемся. Когда я велел насчет супа, я подумал, что тарелка горячего бульона и глоток-другой коньяку помогут ему заговорить. Но он говорить не будет. Налей-ка мне джину, Ара.

– Они сделали для него укрытие, Том, и у него была хорошая постель из веток, и вдоволь воды, и еда в глиняном горшке. Старались сделать, чтобы ему было удобно, и канавки прорыли в песке для стока. От берега к укрытию протоптаны были дорожки, и ходило по ним человек восемь или десять. Не больше десяти. Мы с Вилли очень осторожно его несли. Обе его раны гангренозные, и по правому бедру гангрена уже высоко поднялась. Может, зря мы его сюда притащили, лучше было вам и Питерсу поехать туда и допросить его на месте? Если так, то это я виноват.

– У него было оружие?

– Нет. Ни оружия, ни личного опознавательного знака.

– Дай мне мой джин, – сказал Томас Хадсон. – Как по-твоему, когда были срезаны ветки для укрытия?

– По-моему, не позже, чем вчера утром. Но я, конечно, не уверен в этом.

– Вообще-то он хоть что-нибудь говорил?

– Нет. Как увидел нас с автоматами, так и сделался точно деревянный. Вот только испугался Вилли. Должно быть, когда увидел его глаз. А когда мы его подняли, он улыбнулся.

– Чтобы показать, что он еще может улыбаться, – вставил Вилли.

– И сразу сомлел, – сказал Ара. – Долго еще ему умирать, как ты считаешь, Том?

– Не знаю.

– Ну, пойдем-ка наверх и выпивку с собой возьмем, – сказал Генри. – Я не доверяю Питерсу.

– Сперва съедим эту похлебку, – сказал Вилли. – Я голоден. А ему можно согреть банку с куриным бульоном, если Генри согласен.

– Если он от этого заговорит, тогда пожалуйста, – сказал Генри.

– Ну, навряд ли, – сказал Вилли. – Но, видно, и в самом деле свинство – совать ему эту похлебку, когда он так плох. Отнеси ему коньяку, Генри. Может, он его любит, как мы с тобой.