САВИНЬИ
– Стало быть, покидаете нас, доктор Савиньи…
– Да, сударь.
– Все-таки решили вернуться во Францию.
– Да.
– Не будет вам покоя… Тут же налетят газетчики, сбегутся политики, станут допытываться… Сейчас на уцелевших с этого плота началась самая настоящая охота.
– Мне говорили.
– Об этом трубят на каждом углу. Что вы хотите, когда в дело вмешивается политика…
– Вот увидите, рано или поздно про это забудут.
– Не сомневаюсь, дражайший Савиньи. Извольте получить ваши посадочные документы.
– Премного вам благодарен, капитан.
– Пустое.
– Не скажите, вашему врачу я обязан жизнью… Он сотворил чудо.
– Не будем о чудесах, Савиньи, их и без того хоть отбавляй. В добрый путь. Удачи вам.
– Спасибо, капитан… Да, вот еще что…
– Слушаю вас.
– Этот… этот рулевой… Томас… Говорят, он сбежал из больницы…
– Темная история. Разумеется, здесь бы такого не случилось. Но там, в простой больнице, можете себе представить…
– О нем больше не было вестей?
– Пока нет. В таком состоянии он не мог далеко уйти. Скорее всего, загнулся где-нибудь…
– Загнулся?
– А вы как думали, этакий молодчик… Простите, наверное, он был вашим другом?
– Это будет нетрудно, Савиньи. Вам нужно лишь повторить то, что вы написали в своих мемуарах. Кстати, а вы, поди, зашибли на этом порядочную деньгу, признайтесь? В салонах прямо-таки зачитываются вашей книженцией…
– Я спросил, обязательно ли мне являться в зал суда.
– Ну, не то чтобы обязательно, просто сам этот процесс до того раздули… на него смотрит вся страна, работать как следует невозможно…
Все строго по закону, черт знает что…
– Там будет и Шомаре…
– Еще бы ему не быть… Решил защищаться сам… Только у него ни малейшего шанса, ноль, народ хочет его головы – и получит ее.
– Виноват не он один.
– Какая разница, Савиньи. Он был капитаном. Он посадил «Альянс» в эту лужу, он дал команду оставить судно, и в довершение всего он бросил вас в этом плавучем аду…
– Ну, хорошо, хорошо. Довольно. Увидимся на суде.
– Вот это другое дело…
– Мне пора, Парпей.
– Адвокат Парпей, с вашего позволения.
– Прощайте.
– Вам придется задержаться.
– Ну, что там еще?
– Так… вздор… плевое дело… Но, знаете ли, лучше заранее быть наготове… Короче, ходят слухи, будто кто-то вел… некие записи, что-то вроде дневника тех дней на плоту… какой-то моряк, что уже само по себе говорит, насколько все это серьезно… вообразите: моряк-писатель – полная несусветица, впрочем, он, видимо, один из тех, кому удалось спастись…
– Томас. Томас умел писать.
– О чем это вы?
– Не важно.
– Есть в этом дневнике некоторые, как бы это сказать… щекотливые места… словом, там вся эта история подана не совсем так, как у вас и у других…
– И читать. Книги. Он умел читать и писать.
– Да вы меня не слушаете!
– Что?
– Постарайтесь понять: оклеветать человека ничего не стоит… Это может вас погубить… Короче, я подумал, готовы ли вы, если возникнет нужда, выделить известную сумму, вы понимаете, иначе от клеветы не защититься; с другой стороны, лучше придушить все это в самом зародыше, пока… Савиньи!
Куда вы, черт подери! Савиньи! Нашли время обижаться… Для вашего же блага стараюсь: как-никак это мое ремесло…
– Ваши свидетельские показания были весьма ценными, доктор Савиньи.
Суд благодарит вас и просит занять место в зале.
–…
– Доктор Савиньи…
– Да, простите, я хотел…
– Вы намерены что-то добавить?
– Нет… точнее… да. Я лишь хотел сказать, что… море, оно не такое… Нельзя судить о том, что там происходит… Море – это совсем другое…
– Доктор, мы находимся в Трибунале Королевского флота: здесь прекрасно знают, что такое море.
– Вы полагаете?
– Поверьте, ваша прелестная книжица произвела на меня большое впечатление… пожалуй, даже чрезмерное для столь пожилой дамы…
– Маркиза, помилуйте…
– Скажу вам как на духу, доктор, ваша книга такая… такая жизненная; вот я читала ее и представляла себя на этом плоту, посреди моря, ах, прямо в дрожь бросает…
– Вы мне льстите, маркиза.
– Ничуть… ваша книга поистине…
– Здравствуйте, доктор Савиньи.
– Адель…
– Адель, дочь моя, негоже столько канителиться: доктор крайне занятой человек…
– А вы наверняка уже одолели доктора бесконечными вопросами о его похождениях. Не правда ли, Савиньи?
– Беседовать с вашей матушкой для меня одно удовольствие.
– За беседой и чаю недолго остыть.
– Вы бесподобны, Адель.
– Мерси.
– Еще чашечку, доктор?
– Темные глаза, говоришь?
– Как есть темные.
– Высокого роста, с черными гладкими волосами…
– Связанными на затылке, сударь.
– Моряк?
– Смахивает на моряка. Но одет… как все, даже вполне прилично.
– И не назвал своего имени.
– Нет. Только сказал, что вернется.
– Вернется?
– Его обнаружили в таверне у реки… случайно… мы ловили двух дезертиров, а наткнулись на него… он называет себя Филиппом.
– Он не пытался бежать?
– Нет. Только возмущался, спрашивал, на каком основании его забирают… обычное дело. Сюда, Савиньи.
– И что вы ему сказали?
– Ничего. По нынешним временам полиция не обязана объяснять причину задержания. Мы, правда, не можем держать его долго, если не найдем достаточных оснований… Но об этом позаботитесь вы, не так ли?
– Конечно.
– Вот, проходите. Не надо слишком высовываться. Вон он, там, видите?
Предпоследний справа.
– Тот, что у стены…
– Так это он?
– Пожалуй, нет.
– Точно?
– Точно не он. Извините.
– Однако приметы полностью совпадают.
– Совпадают, но это не он.
– Послушайте, Савиньи… Вы можете быть героем Королевства и близким другом всех на свете министров, но это уже четвертый человек, которого…
– Не огорчайтесь. Вы и так потрудились на славу.
– Да я не о том. Мы никогда его не найдем, и знаете почему? Потому что он мертв. Он сбежал из зачуханной больницы в этой зачуханной Африке, протопал черт-те сколько по какой-то чертовой пустыне и подох себе, изжарившись на солнышке. Все. Сейчас, в другой части света, этот субчик удобряет горстку песка.
– Сейчас этот субчик уже в городе и скоро до меня доберется. Вот полюбуйтесь.
– Письмо?
– Позавчера его подбросили к моей двери. Читайте, читайте…
– Всего одно слово…
– Зато отчетливое, согласитесь.
– Томас…
– Томас. Вы правы, Пастор. Вам никогда его не найти. Но не потому, что он мертв. А потому, что он жив. Он живее нас с вами, вместе взятых. Он жив, как зверь, вышедший на охоту.
– Савиньи, уверяю вас, что…
– Он жив. И, в отличие от меня, у него есть все основания не умирать.
– Но это безумие, Савиньи! Такой блистательный врач, знаменитость, именно теперь… когда перед вами распахнулись двери Академии… Вы и сами прекрасно знаете, что ваш труд о воздействии голода и жажды… словом, хоть мне он кажется скорее литературным, нежели научным…
– Барон…
–… он тем не менее весьма впечатлил моих коллег, и я искренне рад за вас. Академия преклоняется перед вашим charme… равно как и перед вашим… печальным опытом… Все это я понимаю, но я решительно не могу понять, почему именно сейчас вы вбили себе в голову, будто вам нужно уединиться в богом забытой глуши и стать, вы только послушайте, сельским лекарем, кажется, это так называется?
– Так, барон.
– С чем вас и поздравляю… В этом городе не сыскать врача, который не хотел бы, да что я говорю, не мечтал бы о вашей известности, о таком блестящем будущем… А вы, что же вы такое надумали, голубчик? Удалиться на практику в какое-то захолустье… кстати, что это за дыра?
– Это в глуши, барон.
– Представьте, я догадался. Но где?
– На краю света.
– Как прикажете вас понимать? Выходит, и знать этого нельзя?
– Таково мое желание, барон.
– Экий, право, вздор. Вы несносны и непредсказуемы, Савиньи. Глаза бы мои на вас не смотрели. Я не нахожу никакого мало-мальски приемлемого оправдания вашему неслыханному поведению и… и… вынужден заключить, что вы попросту лишились рассудка!
– Как раз наоборот: я не хотел бы его лишаться, барон.
– А вот и Шарбон… Видите… во-он там, в низине.
– Вижу.
– Славное местечко. Вам здесь будет хорошо.
– Будет.
– Приподнимитесь, доктор… Так… Подержите-ка… Вот. Всю-то ночь бредили, надобно что-то делать. – Я же не велел тебе останавливаться. Мари.
– Что это вы?.. Неужто вставать замыслили…
– Замыслил, Мари, замыслил…
– Нельзя вам…
– Кто из нас врач: ты или я?
– Видели бы вы себя этой ночью… Ох и худо вам было… Ровно умом помешались… Все говорили с какими-то призраками, а кричали-то…
– Кричал?
– Опять на море серчали.
– Ха-ха-ха, опять?
– Все-то вы старое ворошите, доктор. А старое ворошить – только жизнь себе мрачить.
– Это зловредная жизнь. Мари, омрачает прошлое.
– Но вы-то совсем не злой.
– Злой не злой, а дел натворил. Страшных дел.
– Что так?
– Да вот так. Страшных. И нет мне прощения. Ни от кого.
– Будет вам терзаться…
– А самое страшное в том, что знаю про себя: вернись я сейчас туда, повторил бы все в точности.
– Полноте, доктор…
– Твердо знаю: повторил бы все с начала до конца. Разве это не страшно?
– Доктор, сделайте милость…
– Не страшно?
– Ночи опять становятся прохладными…
– Да.
– С удовольствием проводил бы вас до дома, но не хочу оставлять жену одну..
– Не беспокойтесь за меня.
– Знайте же, доктор, что мне крайне приятственно беседовать с вами.
– Взаимно.
– Скажу не таясь, когда вы приехали к нам год назад, о вас говаривали, будт< вы…
– Напыщенный столичный эскулап…
– Ну, что-то в этом роде. Народ здесь недоверчивый. Всякого насочиняет…
– А мне о вас знаете что передавали?
– Что я богат.
– Да.
– И немногословен.
– Верно. А еще – что у вас добрая душа.
– Я же говорю, местные жители иногда такое удумают…
– Странно. Странно сознавать, что я здесь. Заносчивый врач из столицы… Так тут и состарюсь.
– Полагаю, вы еще слишком молоды, чтобы думать о том, где встретите старость, вам не кажется?
– Должно быть, вы правы. Просто здесь мы так далеки от всего…
Интересно есть ли на свете сила, которая заставит меня покинуть эти места?
– Не задумывайтесь об этом. Судьба сама позаботится о вас. А нет – так нашему городку посчастливится дать вам покойный приют.
– Для меня честь слышать это от городского головы…
– Ах, сделайте одолжение, лучше и не напоминайте.
– Пожалуй, мне пора.
– Милости просим к нам, когда пожелаете. Я и моя супруга будем только рады Не премину. Доброй ночи, доктор Савиньи.
– Доброй ночи, месье Девериа.