Однажды на берегу океана 16 страница

Я смотрела на полицейского. Лицо у него было не жестокое, но и не доброе. Он был молодой, бледный, на лице у него не было морщинок. Он ничего собой не представлял. Он был невинен, как яйцо. Если бы этот полицейский открыл дверцу машины и заставил меня сесть в нее, то он как бы просто показал мне машину изнутри. Но я бы увидела внутри машины то, чего не увидел бы он. Я увидела бы на сиденьях красноватую пыль. Я увидела бы старые сухие листья маниока, которые занесло внутрь ветром. Я увидела бы белый череп на приборной доске и растения, проросшие сквозь ржавый дырявый пол и разбитое лобовое стекло. Стоило бы только дверце этой машины распахнуться для меня, и я шагнула бы из Англии прямо в беды и ужасы моей страны. Вот что имеют в виду, когда говорят:«Теперь мир стал маленьким».

Из рации, прикрепленной к жилету полицейского, послышалось:

— ЧАРЛИ БРАВО, ПРИСТУПАЙТЕ.

— Его зовут не Чарли Браво, — сказала я. — Его зовут Чарли О’Рурк.

Полицейский равнодушно посмотрел на меня:

— Вы — та леди, которая вызвала полицию?

Я кивнула.

— Я отведу вас туда, где мы остановились, — сказала я и пошла по тропинке от ворот.

— Сначала несколько подробностей, мэм, — твердо сказал полицейский. — Каковы ваши отношения с пропавшим человеком?

Я остановилась и обернулась.

— Это не имеет значения, — сказала я.

— Таковы правила, мэм.

— Чарли пропал, — напомнила я. — Пожалуйста, мы не можем терять время. Я вам потом все расскажу.

— Этот участок парка обнесен забором, мэм. Если ребенок здесь, он никуда не денется. Но мне нужны некоторые подробности.

Полицейский смерил меня взглядом с головы до ног:

— Мы разыскиваем ребенка мужского пола европейской внешности, я прав?

— Прошу прощения?

— Белого мальчика?

— Да, это так. Его мать там, возле озера.

— А вы нянька?

— Нет. Нет, не нянька. Пожалуйста, я не понимаю, зачем…

Полицейский шагнул ко мне, а я невольно попятилась.

— Вы почему-то слишком сильно нервничаете, мэм. Вы мне ничего не хотите сказать?

Он задал вопрос очень спокойно и все время смотрел мне прямо в глаза.

Я выпрямила спину, на миг зажмурилась, а когда открыла глаза, я посмотрела на полицейского очень холодно и проговорила голосом королевы Елизаветы II:

— Как вы смеете?

Полицейский сделал полшага назад, будто я его ударила. Он потупился и покраснел:

— Прошу прощения, мэм.

Но в следующее же мгновение он снова на меня посмотрел. Сначала взгляд его был смущенным, но мало-помалу стал сердитым. Я поняла, что прыгнула выше себя. Я заставила его устыдиться, и это мне не пришлось бы объяснять девушкам из моей родной деревни: когда ты заставляешь мужчину устыдиться, он становится опасен. Полицейский долго смотрел мне в глаза, и мне стало страшно. Я почувствовала, что не в силах скрыть страх, поэтому я опустила глаза. И тогда этот полицейский обратился к одному из своих напарников:

— Подержи ее здесь и выясни подробности, а я пойду с Полом и разыщу мать пропавшего ребенка.

— Пожалуйста, — проговорила я. — Я должна показать вам дорогу.

Полицейский холодно мне улыбнулся:

— Мы большие мальчики, дорогу сами найдем.

— Я не понимаю, зачем вам нужны от меня подробности.

— Мне нужны от вас подробности, мэм, потому что вы явно не желаете ничего о себе сообщать. Обычно именно в таких обстоятельствах я решаю, что подробности мне нужны. Ничего личного, мэм. Вы будете просто потрясены, если узнаете, как часто при исчезновении людей тот, кто вызывает полицию, является причастным к исчезновению.

Я проводила глазами этого полицейского. Он и тот, кого он назвал Полом, ушли за ворота. Третий полицейский подошел ко мне и пожал плечами.

— Прошу прощения, — сказал он. — Если вы пройдете со мной, мэм, мы очень удобно устроимся в патрульной машине, и я просто проверю вашу личную информацию. На это уйдет меньше минуты, дольше я вас не задержу. А мои коллеги тем временем разыщут ребенка, если он находится в пределах огороженной территории, уверяю вас.

Полицейский открыл заднюю дверцу патрульной машины и заставил меня сесть на сиденье. Он оставил дверцу открытой и стал переговариваться с кем-то по рации. Он был худой, с тонкими бледными запястьями и небольшим животиком — совсем как офицер в центре временного содержания, который дежурил в тот день, когда нас выпустили. В полицейской машине пахло нейлоном и табачным дымом.

— Как вас зовут, мэм? — спросил полицейский через некоторое время.

— Зачем вам это нужно?

— Послушайте, у нас исчезают два, а то и три человека в неделю, и каждый случай мы должны спокойно расследовать. Мы здесь для того, чтобы помочь разыскать пропавшего мальчика, и для вас все может быть очень просто и ясно, а мы не можем понять, с чем имеем дело, пока не зададим несколько вопросов. Поскребешь поверхность — и чаще всего проявляется какая-нибудь старая история. Наиболее странно все выглядит в семьях. Часто так бывает: задашь несколько вопросов, и тут же понимаешь, почему пропавший человек вздумал пропасть. Вы понимаете, что я имею в виду? — Он усмехнулся. — Да все в порядке, — сказал он. — Вы же не подозреваемая, ничего такого.

— Конечно.

— Вот и хорошо. Так что давайте начнем с вашего имени.

Я вздохнула, и мне стало очень грустно. Я понимала, что для меня все кончено. Я не могла назвать полицейскому свое настоящее имя, потому что тогда сразу стало бы ясно, кто я такая. Но и ненастоящего имени у меня не было. Дженнифер Смит, Элисон Джонс — все такие имена ненастоящие, если у вас нет при себе документов, где значится такое имя. Ты не докажешь, что это имя принадлежит тебе, пока где-нибудь в самом центре Соединенного Королевства, в здании, полном компьютеров и одноразовых кофейных чашек, на экране монитора не появится запись, говорящая, что ты — это ты. Я села очень прямо, прижала спину к сиденью полицейской машины, сделала глубокий вдох и посмотрела полицейскому в глаза:

— Меня зовут Пчелка.

— Будьте так добры, произнесите по буквам.

— П, Ч, Е, Л, К, А.

— Это имя или фамилия, мэм?

— Это мое полное имя. Это я.

Полицейский вздохнул, отвернулся и стал говорить по рации:

— Диспетчер, говорит Чарли Браво. Пришлите кого-нибудь, чтобы снять отпечатки пальцев.

Он повернулся ко мне. Он уже не улыбался.

— Пожалуйста, — проговорила я, — пожалуйста, позвольте мне помочь найти Чарли.

Полицейский отрицательно покачал головой:

— Ждите здесь.

Он закрыл дверцу машины. Я долго сидела. На заднем сиденье полицейской машины было очень жарко. Я ждала, пока не подъехали другие полицейские и не забрали меня. Меня посадили в фургон. Я смотрела, как за зарешеченным окошком исчезает «Плантация Изабеллы».

Вечером Сара и Лоренс пришли меня навестить. Я сидела в камере предварительного заключения полицейского участка в Кингстоне-на-Темзе. Охранник-полицейский открыл дверь камеры, не постучав, и вошла Сара. Она держала на руках Чарли. Он спал, прислонив голову к ее плечу. Я так обрадовалась, увидев Чарли живым, что расплакалась и поцеловала его в щеку. Он пошевелился во сне и вздохнул. Сквозь щелочки в бэтменской маске я увидела, что он улыбается во сне. И я тоже улыбнулась.

Лоренс спорил с офицером в соседнем помещении:

— Это глупо. Ее не могут депортировать. Есть дом, куда она может уйти. У нее есть спонсор.

— Правила не я придумал, сэр. Иммиграционные власти сами себе хозяева.

— Но наверняка вы можете дать нам хоть немного времени, чтобы как-то решить это дело. Я работаю в Министерстве внутренних дел, я могу похлопотать о прошении.

— Вы уж на меня не обижайтесь, сэр, но если бы я работал в Министерстве внутренних дел и знал, что эта леди — нелегальная иммигрантка, то держал бы язык за зубами.

— Хотя бы один день. Двадцать четыре часа,пожалуйста.

— Извините, сэр. Мне очень жаль.

— О, черт. Это все равно что с роботом говорить.

— Я из плоти и крови, как и вы, сэр. Все дело в том, как я уже сказал, что правила не я придумываю.

Сара расплакалась.

— Ничего не понимаю, — всхлипнула она. — Мне так жаль, Пчелка. Мне и в голову не пришло. Я подумала, что ты просто не поняла. Когда Лоренс послал тебя, чтобы ты позвонила в полицию, он не подумал… и я не подумала… а теперь… Господи! Ты ведь понимала, что может случиться, и все же сделала это, не сказав нам ни слова, не подумав о себе.

Я улыбнулась.

— Это того стоило, — сказала я. — Это того стоило, чтобы найти Чарли.

Сара отвела взгляд.

— Не печальтесь, Сара. Полицейские нашли Чарли, да?

Сара медленно повернула голову и посмотрела на меня ясными глазами:

— Да, Пчелка, они долго искали его и нашли. И все благодаря тебе, Пчелка. О, Пчелка, я никогда не встречала никого добрее… и храбрее… О боже… — Она прижалась губами к моему уху. — Яне позволю им сделать это, — прошептала она. — Я найду способ. Я не позволю им отправить тебя туда, где тебя убьют.

Я изо всех попыталась улыбнуться.

Чтобы выжить, нужно либо хорошо выглядеть, либо хорошо говорить. Я выучила королевский английский. Я узнала все, что могла, про ваш язык, но, похоже,прыгнула выше себя. Даже теперь я не могла найти нужных слов. Я обеими руками сжала левую руку Сары, прижала ее к губам и поцеловала гладкую кожу на месте недостающего пальца.

Ночью я написала письмо Саре. Дежурный офицер дал мне карандаш и бумагу и обещал отправить мое письмо по почте.«Дорогая Сара. Спасибо, что спасли мне жизнь. Не по нашему выбору наши миры встретились. Какое-то время мне казалось, что они соединились между собой, но это была всего лишь красивая мечта. Не грустите. Вы заслуживаете того, чтобы, ваша жизнь снова стала простой. Думаю, за мной скоро придут. Наши миры разлучены, а теперь и мы должны разлучиться. С любовью, Пчелка».

За мной пришли в четыре часа утра. Три офицера иммиграционной службы в форме, женщина и двое мужчин. Я услышала их шаги — они шли в ботинках по линолеумному полу в коридоре. Я не спала всю ночь, я их ждала. На мне было то летнее платье, которое мне дала Сара, с красивыми кружевами вокруг шеи, а в руке у меня был прозрачный пластиковый пакет с моими вещами. Я встала. Дверь камеры открылась. Мы вышли в коридор, и дверь за мной закрылась. Бум! — хлопнула дверь. И все. На улице шел дождь. Меня посадили в фургон. Дорога была мокрая, от фонарей по асфальту тянулись светлые дорожки. Одно из задних окошек было наполовину открыто. В фургоне стоял тяжелый рвотный запах, а воздух, залетавший в окошко, пахнул Лондоном. В домах вдоль улиц окна были молчаливыми и слепыми, шторы были опущены. Я исчезала, и никто не видел, как я исчезаю. Женщина-офицер пристегнула мою руку наручниками к спинке сиденья.

— Не обязательно надевать на меня наручники, — сказала я. — Как я могу убежать?

Женщина-офицер посмотрела на меня с удивлением.

— Ты неплохо говоришь по-английски, — заметила она. — Большинство из тех, кого мы перевозим, не говорят ни слова.

— Я думала, что если научусь разговаривать, как вы, то смогу остаться.

Женщина улыбнулась.

— Не имеет значения, как вы говорите, понятно? — сказала она. — От вас только убытки. Все дело в том, что вам здесь не место.

Фургон повернул за угол в конце улицы. Я смотрела наружу через зарешеченное заднее окошко и видела, как исчезают два длинных ряда домов. Я подумала о Чарли, крепко спящем под теплым одеялом, я подумала о его храброй улыбке, и у меня заныло сердце. Я больше никогда не увижу Чарли. Мои глаза наполнились слезами.

— Но, пожалуйста, скажите, что это значит?.. — попросила я. — Что это значит для меня — быть здесь на месте?

Женщина-офицер повернула голову и посмотрела на меня:

— Ну, для этого нужно быть британкой, не так ли? Для этого нужно иметь нашу систему ценностей.

Я отвернулась и стала смотреть на дождь.

 

Три дня спустя другая группа офицеров забрала меня из другой камеры предварительного заключения; меня посадили в микроавтобус с еще одной девушкой и повезли в аэропорт Хитроу. Нас провели мимо очереди в пассажирском терминале аэропорта, и мы оказались в небольшой комнате, где было еще два десятка мужчин и женщин. Все мы были в наручниках. Нам велели сесть на пол — стульев в комнате не было. Окон тоже не было, и через некоторое время стало так жарко, что было трудно дышать. Возле двери стояла охранница. У нее на ремне висели дубинка и баллончик с перечным газом. Я спросила у нее: «Что здесь происходит?» А она мне ответила: «Здесь происходит вот что: большое количество летающих машин, которые мы называем САМОЛЕТАМИ, взлетают и приземляются на длинной бетонной дороге, которую мы называем ВЗЛЕТНО-ПОСАДОЧНОЙ ПОЛОСОЙ, потому что это место у нас называется АЭРОПОРТ. И очень скоро один из этих самолетов отправится в СТРАНУ УМБОНГО, откуда вы все родом, и вы на этом самолете улетите. Понятно? Нравится вам это, черт бы вас побрал, или нет. Ну, еще у кого-нибудь вопросы имеются?»

Мы ждали долго. Некоторых людей вывели из комнаты. Одна женщина плакала. Один худой мужчина очень рассердился. Он попытался сопротивляться, но охранница два раза ударила его дубинкой по животу, и он притих.

Я уснула сидя. А когда проснулась, увидела перед собой подол лилового платья и стройные коричневые ноги.

— Йеветта! — воскликнула я.

Женщина обернулась и посмотрела на меня, но это была не Йеветта. Сначала я огорчилась, поняв, что это не моя подруга, а потом обрадовалась. Ведь это означало, что Йеветта, быть может, еще на свободе. Я представила, как она шагает по улице Лондона в своих лиловых шлепанцах, подкрасив черным карандашом брови, покупает фунт соленой рыбы и хохочет, глядя в ясное синее небо: «ВУ-ха-ха-ха!» И я улыбнулась.

Женщина, которая оказалась не Йеветтой, сердито нахмурилась. «Что с тобой, а? — сердито спросила она. — Ты что, думаешь, нас в отпуск отправляют?» Я улыбнулась. «Ага, — сказала я. —В пожизненный отпуск ».

Женщина отвернулась. Она не пожелала больше со мной разговаривать, а когда ей велели встать, потому что отправлялся ее рейс, она ушла спокойно, не оглянувшись и не взглянув на меня.

Только проводив ее глазами, я по-настоящему осознала свое положение, и мне стало страшно. Мне было страшно возвращаться. Я заплакала и стала смотреть, как мои слезы капают на грязный коричневый ковер.

Нам не давали ни еды, ни воды, и мне стало дурно. Спустя еще несколько часов за мной пришли. Меня повели прямо к самолету. Других пассажиров, купивших билеты на этот самолет, заставили отойти в сторону, а я первой поднялась по трапу. Все провожали меня взглядом. Меня отвели к последнему ряду сидений, рядом с туалетами, и посадили возле круглого окошка. Рядом со мной сел охранник, крупный мужчина с бритой головой и золотой сережкой. На нем были синяя футболкаNike и черные штаныAdidas. Он снял с меня наручники, и я стала растирать затекшие запястья.

— Извини, — сказал мужчина. — Мне это нравится не больше, чем тебе.

— Тогда зачем вы это делаете?

Мужчина пожал плечами и застегнул пряжку ремня безопасности.

— Это моя работа, — буркнул он.

Он вытащил из кармашка кресла, стоявшего перед ним, журнал и раскрыл его. В журнале была реклама мужских наручных часов, которые можно было купить в самолете, а также можно было купить плюшевую модель самолета для детей.

— Если вам не нравится эта работа, вы могли бы найти другую.

— Эту работу никто не выбирает, детка. Образования же у меня нету, понимаешь? Было дело, я подрабатывал на стройке, но теперь поляки понаехали, с ними разве посоревнуешься? Поляки готовы полный рабочий день ишачить за доброе слово и пачку сигарет. Так что я тут тружусь, провожаю девчонок вроде тебя в пожизненный отпуск. Чушь полная, правда? Готов об заклад побиться, ты бы себе могла работенку получше подыскать, чем я. Это тебе надо бы меня сопровождать, а? Ну, в это место, куда мы летим. Не помню, как называется.

— Нигерия.

— Ага, точно. Жарища там небось?

— Жарче, чем в Англии.

— Я так и думал. В таких местах, откуда вы родом, вечно жарища.

Охранник стал листать журнал. Всякий раз перед тем, как перевернуть страницу, он слюнявил палец. На костяшках его пальцев я заметила татуировки — маленькие синие точки. Часы у него были большие, позолоченные, но позолота местами стерлась. Его часы походили на одну из моделей, рекламируемых в журнале. Мужчина перевернул еще несколько страниц и снова на меня посмотрел:

— Ты, похоже, не болтушка?

Я пожала плечами.

— Да все нормально, — сказал он. — Я не против. Уж лучше так, чем с мокрицами дело иметь.

— С мокрицами?

— Ну, некоторые ревут в три ручья. Некоторые из тех, кого я сопровождаю. И с мужиками еще хуже, чем с бабами, уж ты мне поверь. Я тут как-то раз одного мужика в Зимбабве сопровождал, так тот ревел все шесть часов подряд. Слезы, сопли — ну как ребенок, честное слово. Через какое-то время это всех начало доставать. Ну, пассажиров, в смысле. Стали поглядывать на нас, и всякое такое. Я этого мужика уговаривать взялся, говорил: «Да ладно, дружище, может, все обойдется». Но все без толку. Плачет и плачет и еще что-то лопочет по-своему. Знаешь, некоторых мне прямо жалко бывает, а от этого мне только поскорее отделаться хотелось. Но денежки в тот раз мне очень хорошие отвалили. Обратного рейса три дня не было, так меня поселили в отеле «Шератон». Ну, я три дня в телик пялился, задницу почесывал, а платили мне полторы ставки. Потому как люди, которые вправду бабки заколачивают, это очень большие люди. Я сейчас работаю на одну голландскую фирму. Это они приглядывают за всеми центрами временного содержания и за репатриацией. Так что они свои бабки все равно получают — хоть мы вас на замок запрем, хоть обратно отправим. Здорово, а?

— Здорово, — сказала я.

Мужчина постучал пальцем по виску:

— Но ведь только так и надо сейчас соображать, в наше-то время, да? Это глобальная экономика.

Самолет покатился к взлетной полосе. Под потолком включились несколько телеэкранов. Нам начали показывать фильм о правилах безопасности. Говорили, что нужно делать, если салон наполнится дымом, а еще сказали, где лежат спасательные жилеты — на тот случай, если мы сядем на воду. Я заметила, что нам не показали, какое положение следует принять, если нас депортируют в страну, где нас, скорее всего, убьют из-за событий, свидетелями которых мы стали. Сказали только, что с дополнительной информацией можно ознакомиться с помощью карточки безопасности, лежащей в кармане впереди стоящего кресла.

Послышался такой жуткий, такой оглушительный рев, что я подумала: «Нас обманули. Я считала, что мы отправляемся в путешествие, а на самом деле нас всех уничтожат». Но потом самолет покатился быстрее, с огромной скоростью, и все вокруг начало трястись, а потом тряска внезапно прекратилась, шум стих, и мой желудок чуть не сошел с ума. Мужчина, сидевший рядом со мной, мой охранник, посмотрел на меня и расхохотался:

— Расслабься, детка, мы взлетели.

Вскоре из динамиков интеркома послышался голос командира экипажа. Он сообщил, что в Абудже ясный солнечный день.

Я поняла, что несколько часов я буду находиться в ничьей стране. И я сказала себе: «Ну вот, Пчелка, наконец-то тылетишь. Б-з-з-з, б-з-з-з». Я прижалась носом к окошку. Я смотрела на леса, поля и дороги с крошечными автомобилями, на все малюсенькие драгоценные жизни. А мне казалось, что моя жизнь уже кончена. С огромной высоты, одна-одинешенька, я видела округлую линию края планеты.

А потом я вдруг услышала голос: добрый, нежный, знакомый.

— Пчелка? — произнес этот голос.

Я отвернулась от окошка и увидела Сару. Она стояла в проходе и улыбалась. Чарли держал ее за руку и тоже улыбался. Он был в костюме Бэтмена, и у него была такая довольная улыбка, словно только что он уничтожил всех злюк на свете.

— Мы на небе, взаправду на небе? — спросил он.

— Невзаправду , ана самом деле, — поправила его Сара.

Я смотрела на них и ничего не могла понять. Сара наклонилась и прикоснулась к моей руке.

— Лоренс узнал, каким рейсом тебя отправляют, — объяснила она. — Он знаком с множеством полезных людей. Мы не могли отпустить тебя одну, Пчелка. Правда, Бэтмен?

Чарли с очень серьезным видом покачал головой.

— Да, не могли, — сказал он. — Потому что ты наша подружка.

Охранник не знал, как поступить.

— Ну, вы даете, — проговорил он наконец, встал и уступил свое место Саре и Чарли. Они обнимали меня, а я плакала, а другие пассажиры оборачивались и смотрели на это чудо, и самолет нес нас в будущее со скоростью пятьсот пятьдесят миль в час. Через некоторое время нам принесли пакетики с арахисом и кока-колу в маленьких баночках. Чарли выпил свою кока-колу слишком быстро, и напиток полился у него из носа. После того как Сара вытерла ему лицо носовым платком, она посмотрела на меня и сказала:

— Знаешь, я все гадала, почему Эндрю не оставил никакой записки. Я много об этом думала. И поняла, что это не в стиле Эндрю. О себе он не очень-то любил писать.

Я кивнула.

— И все же он оставил мне кое-что лучше записки.

— Что?

Сара улыбнулась:

— Историю.

 

В Абудже двери самолета открыли, и в кабину хлынула жара вместе с воспоминаниями. Мы шли по летному полю, и воздух чуть ли не искрился — такое здесь было пекло. В здании аэропорта мой охранник передал меня представителям властей. «Удачи, детка. Большущей тебе удачи», — сказал он на прощание.

Военные полицейские ждали меня в маленькой комнате. Все они были в форме и в солнцезащитных очках в золотистой оправе. Арестовать меня они не могли, потому что со мной была Сара. Она от меня ни на шаг не отходила. «Я британская журналистка, — заявила она. — Если вы что-либо сделаете с этой женщиной, я обо всем сообщу». Военные полицейские не знали, как поступить, и вызвали своего командира. Пришел командир — в камуфляжной форме и красном берете. У него на щеках темнели племенные шрамы. Он пробежал глазами мой документ о депортации и посмотрел на меня, Сару и Чарли. Долго стоял, почесывал живот, кивал, а потом спросил:

— Почему ребенок так одетый?

Сара посмотрела на него в упор:

— Ребенок верит, что наделен особой силой.

Командир усмехнулся.

— Вот и я тоже, — сказал он. — В этот раз я никого из вас не арестую.

Все рассмеялись, и все-таки военные полицейские ехали за нашим такси от аэропорта. Я была очень напугана, но Сара взяла меня за руку. «Я тебя не брошу, — сказала она. — Пока здесь я с Чарли, ты в безопасности». Полицейские остановились около нашего отеля. Мы пробыли там две недели, и они столько же.

 

Из окна нашего номера хорошо был виден город Абуджа. Чистые дома высились на много миль вокруг. Некоторые дома были покрыты серебристым стеклом, в котором отражались длинные прямые бульвары. Я смотрела на город. Во время заката загорелись красные отблески на домах, а потом я смотрела на них всю ночь. Я не смогла уснуть.

Когда взошло солнце, оно оказалось между горизонтом и низом облаков. Солнце озарило золотой купол мечети, а на четырех высоких башнях еще горел электрический свет. Это было красиво. Сара вышла на балкон и увидела, как я смотрю на город.

— Это ваш город, — сказала она. — Ты этим гордишься?

— Я не знала, что такое есть в моей стране. Я все еще пытаюсь поверить, что этот город мой.

Я простояла на балконе все утро. Становилось все жарче. На улицах появилось множество такси, причем это были не только машины, но и такси-скутеры. Ходили уличные торговцы, увешанные коробками с футболками, шалями и лекарствами.

Чарли сидел в комнате, где работал кондиционер, и смотрел мультфильмы. Сара разложила бумаги Эндрю на длинном низком столе. На каждую стопку бумаг мы положили туфлю или кусок стекла или поставили лампу, чтобы листки не сдуло потоком воздуха от больших вентиляторов с лопастями из красного дерева, вращающихся под потолком. Сара объяснила, как она собирается писать книгу, материалы для которой собирал Эндрю. «Мне нужно собрать как можно больше историй вроде твоей, — сказала она. — Как думаешь, мы сможем сделать это здесь? Чтобы нам не пришлось ехать на юг страны?»

Я не ответила. Я просмотрела некоторые бумаги, а потом снова вышла на балкон. Сара последовала за мной.

— В чем дело? — спросила она.

Я кивком указала на полицейскую машину, стоявшую на улице возле отеля. Около машины, прислонившись к ней, стояли двое мужчин в форме, беретах и солнцезащитных очках. Один из них поднял голову и, увидев нас, что-то сказал второму полицейскому, и тот тоже запрокинул голову. Они долго смотрели на наш балкон, а потом закурили сигареты и сели в машину: один — на переднее сиденье, другой — на заднее. Двери они не закрыли и выставили из машины ноги, обутые в тяжелые ботинки.

— Вы ведь понимаете, что это не очень хорошая идея — собирать истории, — сказала я.

Сара покачала головой:

— Я не согласна. Я считаю, что это единственный способ, с помощью которого мы можем добиться для тебя безопасности.

— Что вы имеете в виду?

Сара оторвала взгляд от полицейской машины:

— Наша проблема в том, что у тебя есть только твоя собственная история. Одна история делает тебя слабой. Но как только у нас соберется сто историй, ты станешь сильной. Если мы сумеем показать, что то, что случилось в твоей деревне, произошло еще в сотне деревень, то сила будет на нашей стороне. Нам нужно собрать рассказы людей, которые пережили то же самое, что довелось тебе пережить. Мы должны добиться того, чтобы эти факты невозможно было отрицать. Потом мы можем послать собранные нами истории юристу, и, кроме того, мы поставим в известность власти, чтобы они знали: если с тобой что-нибудь случится, эти истории сразу попадут в средства массовой информации. Понимаешь? Я думаю, именно этого Эндрю хотел добиться с помощью своей книги. Именно так он мог спасти девушек вроде тебя.

Я пожала плечами:

— А если власти не боятся средств массовой информации?

Сара медленно кивнула.

— Это возможно, — проговорила она. — Не знаю. А ты что думаешь?

Я устремила взгляд на высотные здания Абуджи. Дома-башни мерцали под палящим солнцем, словно мираж, и казалось, что от этого зрелища можно очнуться, только плеснув в лицо пригоршню холодной воды. Очнуться и забыть его.

— Я тоже не знаю, — ответила я. — Я не имею понятия о том, как все устроено в моей стране. Пока мне не исполнилось четырнадцать лет, моя страна была для меня тремя полями маниока и старой лимбой. А потом я жила в вашей стране. Поэтому не спрашивайте у меня, какие порядки в моей стране.

Сара молчала примерно минуту, а потом спросила:

— А ты чего хотела бы? Как ты себе представляешь, чем мы могли бы заняться?

Я снова стала смотреть с балкона на город. И впервые увидела, сколько в нем места. Между городскими кварталами я видела большие просветы. Сначала я думала, что эти темные зеленые квадраты — парки или сады, но теперь поняла, что это просто пустые пространства, на которых можно еще что-то построить. Абуджа была недостроенным городом. И мне это стало интересно — то, что в моей столице есть эти зеленые квадраты надежды. Да, очень интересно было увидеть, как моя страна несет свои мечты в прозрачном пластиковом пакете.

Я улыбнулась Саре:

— Давайте будем собирать истории.

— Ты уверена?

— Я хочу стать частью истории моей страны. — Я указала на город: — Видите? Для меня оставили место.

Сара очень крепко сжала мою руку.

— Хорошо, — сказала она.

— Но… Сара?

— Да?

— Сначала я должна рассказать вам одну историю.

И я поведала Саре о том, что случилось в тот день, когда умер Эндрю. Ей было тяжело слушать, а мне — рассказывать. Потом я ушла в комнату, а Сара осталась на балконе одна. Я села на кровать рядом с Чарли. Он смотрел мультфильмы, а я смотрела на Сару. Она стояла на балконе, и ее плечи сотрясались от рыданий.

 

На следующий день мы приступили к работе. Рано утром Сара вышла на улицу и дала очень много денег военным полицейским, которые сидели в машине около отеля. После этого глаза у них стали как у тех, кто нарисован на банкнотах, которые им дала Сара. Они перестали видеть что-либо, кроме открытого бардачка в салоне машины и подкладки карманов полицейской формы. Полицейские поставили нам одно-единственное условие: мы должны были возвращаться в гостиницу каждый вечер до заката.

Моя работа состояла в том, чтобы находить людей, которые боялись говорить с иностранной журналисткой, но я убеждала их в том, что Сара — хороший человек, и тогда они соглашались с ней говорить. Эти люди мне верили, потому что моя история была такая же, как у них. Я обнаружила, что в моей стране очень много людей, повидавших ужасы, которые творили нефтяные компании. Они творили эти ужасы и не хотели оставлять в живых свидетелей. А люди из правительства предпочитали молчать. Мы объездили весь юго-восток моей страны в стареньком белом «пежо» — точно такой машине, какая была когда-то у моего отца.

Я садилась на переднее сиденье рядом с Сарой. Она вела машину, а Чарли смеялся и хохотал у нас за спиной. Мы громко включали музыку, которую передавали местные станции. Красная пыль, облаком окружала машину и проникала внутрь, так что когда в конце дня мы снимали с Чарли его костюм Бэтмена, у него вокруг глаз краснели пятна в форме прорезей, сделанных в маске.

Порой мне становилось страшно. Порой, когда мы приезжали в деревни, я замечала, как на меня смотрят некоторые мужчины, и вспоминала, как мужчины охотились за мной и моей сестрой. Я гадала, не могут ли нефтяные компании до сих пор платить кому-нибудь деньги, чтобы навсегда заткнуть мне рот. Я боялась деревенских мужчин, но Сара только улыбалась. «Расслабься, — говорила она. — Вспомни, что было в аэропорту. Ничего не случится с тобой, пока я рядом».