Однажды на берегу океана 8 страница
Из джунглей выбежали шестеро мужчин в изодранных спортивных штанах, жилетах и кроссовках. У всех на шее блестели золотые цепочки. Не обращая внимания на собак, они устремились к нам. Один мужчина держал натянутый лук. Остальные размахивали мачете. Охранника они явно не боялись.
Один из них был главным. На шее у него багровела загноившаяся рана, от которой исходило зловоние. Я поняла, что он скоро умрет. У другого мужчины на шее висела проволочка с какими-то сушеными коричневыми комками, похожими на грибы. Увидев Доброту, этот мужчина указал на нее пальцем, потом обвел им по кругу свои соски и ухмыльнулся. Я пытаюсь рассказать все, как было.
Охранник сказал:
— Уходите, мистер и миссус.
Но мужчина с раной на шее — главарь — сказал:
— Нет, стоять все.
— Я буду стрелять, — предупредил охранник.
А мужчина сказал:
— Ну, может, одного из нас ты подстрелить. Ну, может, двоих.
Мужчина с луком навел стрелу на шею охранника и проговорил:
— А может, никого из нас ты не пристрелить. Может, ты стрелять надо было, когда мы быть далеко.
Охранник перестал пятиться, и мы тоже остановились. Пчелка и Доброта встали позади нас. Я с мужем оказалась между ними и охотниками.
Охотники передавали друг другу бутылку — кажется, с вином. Мужчина с луком возбудился. Это было хорошо заметно, поскольку он был в спортивных штанах. Но выражение его лица не изменилось, и он не спускал глаз с шеи нашего охранника. Голова мужчины с луком была повязана черной банданой с надписью «ЭМПОРИО АРМАНИ». Я посмотрела на Эндрю. Я попыталась говорить спокойно, но слова застревали у меня в горле.
— Эндрю, — с трудом произнесла я, — пожалуйста, дай им все, чего они хотят.
Эндрю посмотрел на мужчину с раной на шее и спросил:
— Чего вы хотите?
Охотники переглянулись. Мужчина с раной на шее шагнул ко мне. Глаза его сверкали и вращались. Он вскинул голову и безумно на меня уставился. Зрачки его были сужены, а радужки глаз походили на пули и блестели, словно медь. Он скривил губы в ухмылке, и они вытянулись в жестокую тонкую, презрительную линию. Эмоции мелькали на его физиономии так быстро, словно кто-то нетерпеливо переключал телевизионные каналы. Я чувствовала запах его пота и зловоние гноящейся раны. Он издал звук — непроизвольный стон, который, похоже, его самого удивил. Он выпучил глаза, протянул руку и сорвал с меня парео. Потом взглянул на бледно-сиреневую ткань с любопытством — он словно бы удивился, не мог понять, как она оказалась в его руке. Я вскрикнула и прикрыла руками грудь. Я попятилась от мужчины, от того, как он смотрел на меня, а он смотрел на меня то терпеливо, как бы готовый медленно изучать меня, то свирепо, то с тяжким змеиным спокойствием.
На мне осталось только зеленое бикини — узкий бюстгальтер и трусики. Я расскажу об этом снова и, может быть, тогда начну сама осознавать то, что случилось. Там, в разрываемой на части дельте реки, в африканской стране, посреди трехсторонней нефтяной войны — потому что совсем рядом с войной находился пляж, потому что государственное туристическое бюро разослало билеты на этот пляж во все журналы, перечисленные вWriters' and Artists' Yearbook [29], а я как издатель оказалась первой из тех в моей редакции, кому дистрибьюторы рассылали конверты с предложением бесплатных туров, и потому что я была в зеленом бикини отHermes. И когда я стояла там, на берегу, прикрывая руками грудь, до меня дошло, я поняла, что даром отправилась на смерть.
Раненый мужчина подошел ко мне так близко, что я почувствовала, как песок под моими ногами просел от его веса. Он провел пальцем по моему плечу, по моей оголенной коже и проговорил:
— Чего мыхотим ? Мы хотим… практиковаться… по-английски.
Охотники заржали. Бутылка снова пошла по кругу. В какой-то момент, когда один из них поднял бутылку, я заметила, что в ней лежит что-то со зрачком. Оно было прижато к стеклу. А потом мужчина опустил бутылку, и это нечто исчезло в жидкости. Я говорю «жидкость», потому что я уже не была уверена, что это вино.
Эндрю сказал:
— У нас есть деньги, а чуть позже мы можем дать вам еще денег.
Раненый мужчина хихикнул и хрюкнул, как свинья. А потом лицо его стало абсолютно серьезным. Он заявил:
— Вы отдаваете мне все, что есть, сейчас. Никаких «позже».
Эндрю вынул из кармана бумажник и протянул раненому мужчине. Тот дрожащей рукой взял бумажник, вытащил из него банкноты и бросил бумажник на песок. Он передал деньги одному из своих людей, не глянув на них и не удосужившись пересчитать. Рана на его шее отвратительно раскрылась. Она была сине-зеленой.
Я сказала:
— Вам нужна медицинская помощь. Мы могли бы договориться в отеле, вам помогут.
Мужчина покачал головой:
— Медицина не помогай от того, что видать эти девки. Эти девки должны заплати за то, что они видеть. Отдавать нам эти девки.
Я сказала:
— Нет.
Раненый мужчина посмотрел на меня с изумлением:
— Чего ты сказать?
— Я сказаланет. Эти девушки пойдут с нами на территорию отеля. Если вы попытаетесь задержать их, наш охранник вас застрелит.
Раненый мужчина сделал большие глаза, притворившись испуганным. Он положил руки на голову и два раза повернулся кругом. Снова встретившись со мной взглядом, он спросил:
— Ты откуда, миссус?
— Мы живем в Кингстоне, — ответила я.
Мужчина склонил голову к плечу и посмотрел на меня с интересом.
— В Кингстоне-на-Темзе, — уточнила я. — Это в Лондоне.
Мужчина кивнул.
— Да знать я, где Кингстон, — сказал он. — Я там учился. Инженерный механика.
Он опустил глаза. Несколько секунд он молчал. А потом сделал очень быстрое и резкое движение. Я увидела, как сверкнуло его мачете в лучах рассветного солнца, увидела, как вздрогнул охранник, а в следующее мгновение лезвие мачете звякнуло, разрубив шею несчастного юноши и ударившись о кость. Лезвие продолжало звенеть и тогда, когда мужчина отдернул мачете, а охранник рухнул на песок. Помню, мне показалось тогда, что мачете — это колокол, а жизнь несчастного охранника — язык этого колокола.
Убийца осведомился:
— У вас там, в Кингстон-на-Темза, слышаться такой звуки?
Кровь ручьями текла из разрубленной шеи охранника. Казалось, что в теле хрупкого африканского юноши не могло быть столько крови. Его тело лежало на песке, и песок засыпал его открытые глаза, а страшная рана зияла на его шее, словно распахнутая, повисшая на сломанных петлях дверь. Или разверстая пасть. Странный, спокойный голос представительницы среднего класса звучал у меня голове: «Пэкмен. Пэкмен. Господи, он так похож на Пэкмена»[30]. Мы все замерли и молча смотрели на охранника, истекающего кровью. Помню, у меня мелькнула мысль: «Слава богу, что я оставила Чарли у родителей».
Подняв голову, я увидела, что на меня смотрит убийца. Взгляд его не был грозным. Так, бывает, смотрят на меня кассирши в супермаркете, когда оказывается, что я забыла дома дисконтную карточку. Случалось, так на меня смотрел Лоренс, когда я сообщала ему, что у меня месячные. То есть убийца смотрел на меня с легким укором.
— Этот охранник умирал из-за тебя, — сказал он.
Наверное, в то время у меня еще сохранились какие-то эмоции, потому что по моим щекам текли слезы.
— Вы с ума сошли, — проговорила я.
Убийца покачал головой. Он пошевелил пальцами, сжимавшими рукоятку мачете, и повернул лезвие так, что его кончик указал на мою шею. Мачете подрагивало в руке убийцы. Он смотрел на меня с сожалением.
— Я тут живу, — сказал он. — Это ты сходить с ума, что приехала сюда.
Тут я от страха разрыдалась. Эндрю задрожал. Доброта начала молиться на языке своего племени:
— Экенем-и Мария. Гратиа йу-и оби Динвени нонйел-и, И нве нгози кали икпоро нине на нгози ди-ли нва афо-и бу Йезу.
Убийца зыркнул на Доброту и объявил:
— Ты умираешь следующая.
Доброта посмотрела на него.
— Нсо Мария Нне Сиуку, — проговорила она, — ‘йо ниел’анйи бу нди нжо, кита, н’убоси нке онву анйи. Амен.
Убийца кивнул. Вдохнул и выдохнул. Я наконец услышала шум прибоя. Коричневые собаки, закончив свою жуткую трапезу, подошли ближе к нам. Лапы у них дрожали, шерсть была перепачкана кровью. Убийца шагнул к Доброте. Я поняла, что не смогу пережить, если он ударит ее мачете. Я попросила:
— Нет. Пожалуйста… пожалуйста, не трогайте ее.
Убийца остановился, повернулся ко мне:
— Опять ты?
Он улыбался.
Эндрю проговорил:
— Сара, прошу тебя. Думаю, самое лучшее, что мы можем сделать, это…
— Что, Эндрю? Заткнуться и надеяться, что нас не убьют?
— Я просто думаю, что это не наше дело, поэтому…
— Ага, — кивнул убийца. — Не твой дело. — Он повернулся к другим охотникам и развел руками: — Не его дело — говорить. Говорить — это дело черных людей. Ха-ха-ха-ха!
Охотники засмеялись и принялись хлопать друг друга по спине, а собаки начали нас окружать. Когда убийца обернулся, его взгляд был серьезен.
— Первый раз я слышу, как белый человек говорить, что мой дело — не его дело. Вы брать наше золото. Вы брать наша нефть. Что не так с наши девки?
— Ничего, — пробормотал бедный Эндрю. — Я не это имел в виду.
— Ты расист?
Убийца произнесрассист.
— Нет, — быстро ответил Эндрю. — Конечно нет.
Он в упор посмотрел на Эндрю.
— Ну? — произнес он. — Хочешь спасать эти девки, мистер?
Эндрю кашлянул. Я смотрела на него. Руки моего мужа дрожали. Его сильные, красивые руки. Я часто любовалась его руками, когда он брал чашку с кофе, когда его пальцы порхали по клавиатуре в то время, когда он работал над статьями. Мой муж, как обычно, отправивший текст для своей воскресной колонки электронной почтой из аэропорта всего лишь днем раньше. В тот момент, когда объявили посадку на наш рейс, я просматривала текст, чтобы исправить опечатки, если они найдутся. Последний абзац звучал так:«Мы — общество, интересующееся только самим собой. Как наши дети научатся ставить других выше себя, если этого не делаем мы?»
— Ну? — повторил убийца. — Хочешь их спасать?
Эндрю посмотрел на свои руки и довольно долго стоял в такой позе. Над нами кружили чайки и громко перекликались. Я пыталась унять дрожь в ногах.
— Пожалуйста, — сказала я. — Если вы позволите нам увести этих девушек с собой, мы сделаем все, что вы хотите. Дайте нам только вернуться в отель, и мы вам дадим все, что вы попросите. Деньги, лекарства — что угодно.
Убийца пронзительно взвизгнул. Все тело его сотряслось от этого крика. Он стал хохотать. Капля крови стекла с его ослепительно белых зубов и упала на грязный серый нейлоновый спортивный жилет.
— Думаешь, мне это все сильно нужный? — проговорил он. — Не видишь эта дырка в моей шее? Через два дня я умирать. Думаешь, мне сильно надо деньги и лекарство?
— Так чего же вы хотите? — спросил Эндрю.
Убийца переложил мачете из правой руки в левую.
Поднял правую руку и выпрямил указательный палец.
— Белый человек всю мою жизнь указывать мне этим пальцем. А сегодня ты можешь отдавать мне этот палец. На память. Так что отрезать свой палец, мистер, и давай его мне.
Эндрю побледнел, покачал головой и сжал кулаки. Убийца взял мачете за лезвие и протянул рукояткой моему мужу.
— Делать это, — сказал он. — Тяп-тяп. Давать мне свой палец, а я отдавать тебе девки.
Долгая пауза.
— А если я не соглашусь?
— Тогда идти куда хотеть. Только сначала вы услыхать, как вопят эти детишки перед смерть. Ты слыхать, как девка умирать медленно?
— Нет.
Убийца закрыл глаза и покачал головой.
— Жуткий музыка, — сказал он. — Ты ни за что не забывать. Может, один прекрасный день ты просыпаться в свой Кингстон-на-Темза и понимать, что потерял не только палец.
Пчелка расплакалась. Доброта держала ее за руку.
— Не бойся, — произнесла она тихо. — Если сегодня они убьют нас, вечером мы будем кушать хлеб с Иисусом.
Убийца широко раскрыл глаза и, глядя на Эндрю, процедил сквозь зубы:
— Пожалста, мистер. Я не есть дикарь. Я не хотеть убивать эти девки.
Эндрю протянул руку и взял у убийцы мачете. Рукоятка была испачкана кровью. Кровью охранника. Эндрю искоса взглянул на меня. Я подошла к нему и нежно прикоснулась рукой к его груди. Я плакала.
— О, Эндрю. Кажется, тебе придется это сделать.
— Я не могу.
— Это всего лишь палец.
— Мы не сделали ничего плохого. Мы просто гуляли по пляжу.
— Всего-навсего палец, Эндрю, а потом мы снова пойдем гулять.
Эндрю опустился на колени, сказав:
— Не могу поверить, что это происходит.
Он посмотрел на лезвие мачете и провел им по песку, чтобы очистить от крови. Он положил левую руку на песок ладонью вверх и согнул все пальцы, кроме среднего. Потом взял мачете в левую руку, но удар не нанес. Он проговорил:
— Откуда нам знать, что они не убьют этих девочек, даже если я это сделаю, Сара?
— Ты будешь знать, что сделал все, что смог.
— А вдруг я заражусь СПИДом от этого лезвия? Я могу умереть.
— Я буду с тобой. Я так тобой горжусь.
На берегу стало тихо. Чайки взлетели высоко в синее небо и теперь парили на ветру. Ритм прибоя не изменился, но теперь казалось, что интервал между тем, как за одной волной накатывает следующая, тянется бесконечно долго. Я вместе с девушками, охотниками и окровавленными собаками смотрела и ждала, как поступит мой муж, и мне казалось, что в те мгновения мы все одинаковы, что мы просто создания природы, несомые теплым ветром событий, которые сильнее нас.
Эндрю закричал и взмахнул мачете. Лезвие со свистом рассекло горячий воздух и вонзилось в песок довольно далеко от руки Эндрю.
— Я не стану это делать, — заявил он. — Это просто черт знает что такое. Я не верю, что он отпустит девочек. Ты погляди на него. Он все равно собирается их убить.
Оставив мачете в песке, Эндрю встал. Я смотрела на него. Кажется, именно в это мгновение меня покинули всякие чувства. Я поняла, что мне уже не страшно. Глядя на мужа, я почти не видела в нем мужчину и человека. Теперь я думала, что нас всех убьют, но это волновало меня куда меньше, чем должно было бы волновать. Волновало меня почему-то то, что мы так и не построили теплицу в углу нашего сада. А потом мне пришла в голову здравая мысль: «Какое счастье, что моя мать и мой отец живы и здоровы. Они позаботятся о Чарли».
Убийца вздохнул и сказал:
— Ладно, мистер делал свой выбор. Теперь, мистер, беги домой в Англия. Можешь там говорить, что приезжал в Африку и встречал настоящий дикарь.
Когда убийца отвернулся, я опустилась на колени. Я пристально посмотрела на Пчелку. Она увидела то, чего не увидел убийца. Она увидела, как белая женщина положила левую руку на влажный, слежавшийся песок, взяла мачете и одним ударом отрубила себе средний палец. Так девочка в Суррее в тихую и спокойную субботу отрубила бы кухонным ножиком кончик морковки. В промежутке между йогой и ланчем. Пчелка увидела, как белая женщина выронила мачете и стала качаться вперед и назад, зажав раненую руку здоровой. Наверное, раненая женщина выглядела просто обескураженной. Наверное, она произнесла:
— О!.. О-о-о…
Убийца развернулся и увидел меня. Кровь заливала мою руку, сжатую в кулак. На песке передо мной валялся мой палец. Он выглядел нагло и глупо. Я была смущена его видом. Убийца округлил глаза.
— О, черт, черт! — вырвалось у Эндрю. — Что ты наделала, Сара?! Что ты, черт побери, наделала?!
Он упал на колени, обнял меня, прижал к себе, но я оттолкнула его здоровой рукой:
— Больно, Эндрю. Больно,дерьмо ты этакое.
Убийца кивнул. Он наклонился, подобрал мой мертвый палец и указал на Пчелку.
— Ты будешь живая, — сказал он. — Миссус заплатить за твоя жизнь. — Затем указал моим пальцем на Доброту. — А вот ты умираешь, малышка. Мистер не пожелал за тебя платить. А мои парни, понимаешь ли, они должны чувствовать вкус крови.
Доброта схватила Пчелку за руку и вскинула голову.
— Я не боюсь, — сказала она. — Господь мой пастырь.
Убийца вздохнул.
— Тогда он тупой пастырь, — сказал он. — Плевать он на тебя.
А потом — громче шума прибоя — зазвучали рыдания моего мужа.
Два годя спустя, сидя за столом у себя дома, в Кингстоне-на-Темзе, я обнаружила, что все еще слышу эти рыдания. Я посмотрела на свою искалеченную руку, лежащую на столе поверх голубой скатерти.
Пчелка заснула на диване. Стакан джина с тоником остался нетронутым. Я поняла, что не могу вспомнить, в какой момент она перестала рассказывать историю, а я начала вспоминать. Я встала из-за кухонного стола, чтобы приготовить себе новую порцию джина. Лимона не было, поэтому я добавила в стакан немного концентрированного лимонного сока из бутылочки, стоявшей в холодильнике. Вкус получился отвратительный, однако все же выпивка добавила мне храбрости. Я взяла телефон и набрала номер человека, которого, пожалуй, могла бы назвать любовником. Правда, это слово меня коробит.
Я понимала, что звоню Лоренсу второй раз за день. Я очень старалась звонить ему как можно реже. Я продержалась почти целую неделю со дня смерти Эндрю. Несколько лет я не была так долго верна мужу.
— Сара? Это ты? — шепотом спросил Лоренс.
У меня ком подкатил к горлу. Я обнаружила, что не могу произнести ни слова.
— Сара? Я думал о тебе весь день. Как все прошло? Ужасно? Ты должна была позволить мне приехать на похороны.
Я судорожно сглотнула и проговорила:
— Это было бы неприлично.
— О, Сара, никто бы ничего не понял!
— Я все понимала бы, Лоренс. Кроме совести, у меня почти ничего не осталось.
Молчание. Его медленное дыхание.
— Это ничего, что ты до сих пор любишь Эндрю. Для меня это нормально.
— Ты думаешь, я до сих пор его люблю?
— Я просто предполагаю. Вдруг это тебе поможет.
Я засмеялась почти неслышным смехом:
— Сегодня все мне пытаются помочь. Даже Чарли улегся спать без капризов.
— Но это же нормально, когда люди пытаются помочь. Ты ведь страдаешь.
— Я непробиваема для страданий. И меня поражает, что люди вроде тебя еще ко мне неравнодушны.
— Ты слишком строга к себе.
— Да? Я сегодня видела гроб, в котором лежал мой муж. Гроб везли на каталке. Когда еще посмотреть на себя со стороны, как не в такой день?
— М-м-м… — произнес Лоренс.
— Немногие мужчины отрубили бы себе палец, да, Лоренс?
— Что? Нет. Я уж точно вряд ли.
В горле у меня запершило.
— Я слишком многого ждала от Эндрю, правда? Не только там, на берегу. Я ждала слишком многого от жизни.
Долгое молчание.
— А от меня чего ты ждала? — спросил Лоренс.
Вопрос застал меня врасплох, а голос Лоренса прозвучал сердито. Моя рука, державшая телефон, задрожала.
— Ты использовал прошедшее время, — сказала я. — Жаль, что ты это сделал.
— Не стоило?
— Нет. Пожалуйста, не надо.
— О! А я думал, ты как раз для этого звонишь. Я думал: вот почему она не позвала меня на похороны. Потому что ты ведь могла так поступить, если бы хотела порвать со мной, да? Что-то вроде преамбулы. Ты напомнила бы мне, какой у тебя тяжелый характер, а потом доказала бы это.
— Пожалуйста, Лоренс. Это ужасно.
— О господи, я понимаю. Прости.
— Пожалуйста, не сердись на меня. Я звоню, чтобы попросить у тебя совета.
Пауза. Потом смех. Не издевательский, но равнодушный.
— Ты не просишь совета, Сара.
— Не прошу?
— Нет. Никогда. По крайней мере, что касается важных вещей. Ты спрашиваешь совета, когда тебе интересно, подходят ли эти колготки к вон тем туфлям. Спрашиваешь, какой браслет выбрать. Ты не просишь участия. Ты просишь своих поклонников доказать, что они обращают на тебя внимание.
— Неужели я действительно такая дрянь?
— На самом деле ты еще хуже. Потому что, стоит мне сказать, что к твоей коже очень идет золото, ты нарочно начинаешь носить серебро.
— Правда? Никогда не замечала. Прости. Мне так жаль.
— Не стоит извиняться. Мне нравится, что ты ничего не замечаешь. Есть множество женщин, которые с ума сходят из-за того, кто и как смотрит на их украшения.
Я покачала стакан с джином и сделала осторожный глоток:
— Ты пытаешься заставить меня лучше к себе относиться, да?
— Я просто хочу сказать, что ты не из тех женщин, которые встречаются каждый день.
— Это комплимент, да?
— Можно считать и так. А теперь перестань кокетничать.
Я улыбнулась. Кажется, в первый раз за неделю.
— Мы раньше так никогда не разговаривали, верно? — сказала я. — В смысле, откровенно.
— Хочешь откровенного ответа?
— Наверное, нет.
— Я всегда говорил откровенно, а ты меня не слушала.
В доме было темно и тихо. Только постукивали о стекло кубики льда в моем стакане. Когда я заговорила, мой голос зазвучал надтреснуто.
— Сейчас я слушаю, Лоренс. Бог свидетель, сейчас я тебя слушаю.
Краткая пауза. А потом я расслышала еще один голос. Это была жена Лоренса, Линда. Она крикнула:
— Кто это звонит?
А Лоренс прокричал в ответ:
— Просто один человек с работы.
Ох, Лоренс. Ну, надо же было ему вставить это словечко —просто. Сказал бы: «С работы». А потом я подумала о Линде, о том, каково ей делить со мной Лоренса. Я думала о ее холодной злобе — не из-за того, что приходится делить его со мной, а из-за потрясающей наивности Лоренса, полагавшего, что Линданичего не знает. Я думала о том, что измена в их семье стала несимметричной. Ведь Линда могла в отместку завести какого-нибудь заурядного и скучного любовника. Нарочно, второпях. О, это был просто кошмар. Из уважения к Линде я повесила трубку.
Я постаралась унять дрожь в руке, которой сжимала стакан с джином, и посмотрела на спящую Пчелку. Воспоминания об Африке метались в моем сознании — хаотичные, бессмысленные, жуткие. Я снова набрала номер Лоренса:
— Ты сможешь ко мне заехать?
— Хотел бы, но сегодня не получится. Линда куда-то уходит с подругой, а я должен сидеть с детьми.
— А няньку вызвать не можешь?
Я догадалась, что слишком настойчиво уговариваю Лоренса, и выругала себя за это. Лоренс почувствовал что-то по тону моего голоса.
— Милая, — проговорил он, — ты же знаешь, что я приехал бы, если бы смог, правда?
— Конечно.
— Ты без меня справишься?
— Конечно.
— Как?
— О, я тебе так скажу: я справлюсь так, как всегда справлялись британские женщины до изобретения слабости.
Лоренс засмеялся:
— Отлично. Послушай, ты сказала, что тебе нужен совет. Мы можем поговорить об этом по телефону.
— Да. Конечно. Я. Понимаешь… Мне нужно кое-что тебе рассказать. Тут все немного осложнилось. Сегодня утром ко мне явилась Пчелка.
— Кто?
— Нигерийская девушка. Одна из тех, что были на берегу.
— Господи Иисусе! Но ведь ты, кажется, говорила, что те мерзавцы ее убили.
— Я была в этом уверена. Я видела, как они ее утащили. Ее и вторую девушку. Я видела, как их волокли по берегу, а они кричали и отбивались. Я смотрела им вслед, пока они не превратились в крошечные точки, и что-то внутри меня тогда умерло.
— И что же теперь? Она просто постучала в твою дверь?
— Сегодня утром. За два часа до похорон.
— И ты еевпустила ?
— А кто бы не впустил?
— Нет, Сара. Большинство людей не впустили бы.
— Она словно воскресла из мертвых, Лоренс. Я вряд ли смогла бы захлопнуть перед ней дверь.
— Но где же она тогда была, если она не умерла?
— Наверное, она попала на какой-то корабль. Выбралась из своей страны и оказалась здесь. Два года провела в центре временного содержания иммигрантов в Эссексе.
— В центре временного содержания? Господи, что же она натворила?
— Ничего. Наверное. Туда всех иммигрантов помещают, чтобы потом определить в приют.
— Но… двагода ?
— Ты мне не веришь?
— Я ей не верю. Два года в фактическом заключении? Нет, значит, она все-таки что-то натворила.
— Она африканка, у нее не было ни гроша. Думаю, ей дали по году за первое и за второе.
— Перестань… А как она тебя разыскала?
— Кажется, у нее осталось водительское удостоверение Эндрю. Он уронил свой бумажник на песок.
— О боже. И она все ещеу тебя ?
— Она спит на моем диване.
— Представляю, каково тебе.
— Утром я подумала, что схожу с ума. Мне казалось, что это сон.
— Почему ты мне не позвонила?
— Я позвонила, ты забыл? Нянька опаздывала. Ты был не в себе.
— Она тебе угрожает? Скажи мне, что ты уже позвонила в полицию.
— Нет, ничего такого. Она замечательно играла с Чарли весь вечер. Он был Бэтменом, а она Робином. Очень милая команда.
— И тебя это не пугает?
— Если я сейчас начну пугаться, я потом не буду знать, как перестать.
— Но что она здесьделает ? Что ей нужно?
— Наверное, она хочет немного пожить здесь. Говорит, что больше никого не знает.
— Ты серьезно? Она может здесь жить? В смысле, легально?
— Я не уверена. Я не спрашивала. Она так измучена. Похоже, она пришла сюда пешком от самого этого центра временного содержания.
— Она ненормальная.
— У нее совсем не было денег. Она даже на автобус сесть не могла.
— Послушай, мне это не нравится. Мне не по себе из-за того, что ты там с ней совсем одна.
— И что я, по-твоему, должна делать?
— Я считаю, что ты должна ее разбудить и попросить уйти. Я серьезно.
— Куда уйти? А если она откажется?
— Тогда я хочу, чтобы ты позвонила в полицию. Пусть ее увезут.
Я ничего не сказала.
— Ты меня слышишь, Сара? Я хочу, чтобы ты позвонила в полицию.
— Я тебя слышу. Только лучше бы ты не говорил:«Я хочу».
— Я же о тебе думаю. А вдруг она поведет себя грубо?
— Пчелка? Да в ней нет ни капли грубости.
— Откуда ты знаешь? Ты ничего не знаешь об этой женщине. А вдруг она ночью войдет к тебе с кухонным ножом? Вдруг она ненормальная?
Я покачала головой:
— Мой сын это почувствовал бы, Лоренс. У него обостренное чутье летучей мыши.
— Черт , Сара! Это не смешно! Позвони в полицию.
Я посмотрела на Пчелку: она крепко спала на моем диване, приоткрыв рот и прижав к груди колени. Я молчала.
— Сара?
— Я не буду звонить в полицию. Я позволю ей остаться.
— Но почему? Что в этом хорошего?
— В тот раз я не смогла ей помочь. Может быть, теперь смогу.
— И что ты этим докажешь, скажи пожалуйста?
Я вздохнула:
— Наверное, я докажу, Лоренс, твою точку зрения о том, что я плохо воспринимаю советы.
— Ты же понимаешь, я вовсе не такое имел в виду.
— Да. И это возвращает нас к самому началу.
— Это к чему же, я запамятовал?
— К тому, что со мной порой трудно.
Лоренс рассмеялся, но мне показалось, что смех его звучит вымученно.
Я оборвала разговор и долго смотрела на длинные гладкие белые половицы. Потом поднялась наверх. Я решила лечь спать на полу в комнате моего сына. Мне хотелось быть рядом с ним. Я призналась себе в том, что кое в чем Лоренс прав: я не догадывалась, как Пчелка может повести себя ночью.
Прижавшись спиной к холодной батарее в спальне Чарли, закутавшись в теплое одеяло и подтянув колени к груди, я попыталась вспомнить, что меня привлекло в Лоренсе. Я допила джин с тоником и поморщилась от вкуса лимонного эрзаца. Такая маленькая проблемка: отсутствие настоящего лимона. В этом было что-то вроде утешения. Я родом из семейства, в котором проблемы всегда были маленькими и решаемыми.
В нашей семье не было супружеских измен. Мама и папа очень любили друг друга. Если это было не так, значит, они нанимали актеров, чтобы те на протяжении двадцати пяти лет играли роль влюбленных голубков, а потом поддерживали с этими актерами связь, чтобы их можно было мгновенно вызвать в любое время, когда один из отпрысков решал явиться домой на выходные из университета или собирался позавтракать в воскресенье с родителями, прихватив с собой бойфренда. В моей семье все праздники праздновались в Девоне, а супругов выбирали на всю жизнь. Я гадала, как вышло так, что я нарушила клятву верности.
Я посмотрела на сына, спящего под теплым одеялом. Он был бледен и неподвижен. Он даже на ночь не расставался с костюмом Бэтмена. Я слышала, как он дышит. Медленно и ровно. Он крепко спал. Я не могла вспомнить, чтобы я так крепко спала с тех пор, как вышла замуж за Эндрю. Уже в первый месяц нашего супружества я поняла, что связала судьбу не с тем человеком. Потом пришло чувство нарастающего недовольства, из-за которого невозможно заснуть по ночам. Мозг не перестает подбрасывать варианты альтернативных жизней. Остается только завидовать тем, кто спит крепко.
Но хотя бы в детстве я была счастлива, и меня звали Сара Саммерс. На работе я до сих пор пользуюсь фамилией Саммерс, хотя из моей личной жизни она исчезла. В детстве я любила все, что любят девочки: розовые пластмассовые браслетики, а потом — серебряные. Когда я стала старше, у меня было несколько бойфрендов для практики, а еще позже — несколько мужчин. Англия была создана из предрассветных туманов, поднимавшихся до холки лошадей, из пирогов, которые сначала остужают на проволочных подносах и только потом режут, из приятных, легких пробуждений. Впервые я встала перед выбором, когда мне пришлось решать, какой факультет выбрать в университете. Все мои учителя твердили, что мне следует изучать юриспруденцию, поэтому я, естественно, выбрала журналистику. Я познакомилась с Эндрю О’Рурком, когда мы оба работали в редакции лондонской вечерней газеты. Наша газета, похоже, идеально отображала дух города. Тридцать одна страница была посвящена выдающимся событиям, происходящим в Лондоне, а одна страница — мировым новостям, то есть тому, что происходило за лондонской окружной магистралью. Газета подавала эти материалы в духеmemento mori [31].