Андрей Левицкий 5 страница

Он добровольно согласился на это условие: его должны были разморозить и включить в состав экипажа где-нибудь в середине пути. Хотелось путешествовать по-настоящему – увидеть космос, оценить таинственную пустоту. Остальных – тех, кто предпочёл оказаться вне состава экипажа – сначала накачают лекарствами и наркотиками, потом в бессознательном состоянии доставят на судно, там заморозят, и весь путь до другой планеты, где их должны разбудить, люди проделают в состоянии анабиоза.

Когда он очнулся, вахту несли Кай и Эренс. Последнего должны были снова заморозить ещё пять лет назад, но он отказался – решил бодрствовать, пока корабль не долетит до цели. Что касается Кая, то он был оживлён три года спустя, и ему тоже полагалось подвергнуться повторной «заморозке» и до конца полёта отправиться в специальный отсек. Парни признались ему, с каким трудом дождались пробуждения следующего по списку члена экипажа; предполагалось, что тот составит им партию в карты и развлечёт рассказами из собственной жизни, но их надежды не оправдались. Он большую часть времени молча слушал их бесконечные споры.

–… лететь ещё целых пятьдесят лет, – напомнил Эренсу Кай.

– Это же не вечность, не так долго ждать. – Эренс махнул бутылкой.

– Ты убьёшь себя этим пойлом и другой дрянью, которую постоянно принимаешь. – Кай покачал головой. – Тебе не долететь и, значит, больше никогда не увидеть настоящего солнечного света, не услышать шум дождя, не ловить языком его капли… да мало ли чего! И года не протянешь, не говоря о пятидесяти. Поверь, тебе надо заснуть.

– Это не сон!

– Называй это как хочешь, но я тебе советую дать себя снова заморозить.

– И это также не заморозка… не замораживание в буквальном смысле слова. – Эренс выглядел одновременно и раздражённым, и озадаченным.

Судя по вялой интонации спорящих, они не в первый раз вели этот диалог.

– Тебе следовало бы верннуться, – как, кстати, и полагалось, – в свою маленькую холодную нишу ещё пять лет назад, и дать соответствующее указание: «Излечить от всех пагубных пристрастий».

– Корабль и так меня уже лечит, – гордо сообщил Эренс и поднёс ко рту бутылку.

– Ты убьёшь себя.

– Как хочу, так и живу.

– Из-за твоего поведения все на этом корабле, в том числе и спящие, могут погибнуть, – мрачно заявил Кай.

– Корабль сам о себе позаботится. – Эреис, хихикнув, обвёл взглядом комнату отдыха – единственное грязное место на судне, и смахнул со стола чашку.

Правда, здесь иногда бывало относительно чисто – если Эренс убирал за собой. Во всех остальных помещениях чистоту поддерживали роботы. А комнату отдыха Эренс стёр из памяти бортового компьютера, поэтому она сохраняла жилой вид.

– Слушай, – Кай подозрительно смотрел на своего приятеля, – а что если ты повредил корабль своей вознёй с программами?

– Ни о какой возне не может быть и речи! – надменно фыркнул тот. – Я изменил несколько основных программ по домоводству, поэтому здесь можно сохранять хоть какой-то жилой вид, и судно больше не ведёт с нами пустых разговоров. Вот и все. Но это никак не может стать причиной того, что корабль воткнётся в звезду или вообразит себя человеком, который озабочен только одним: откуда у него внутри паразиты? Но тебе этого не понять – разве ты что-нибудь смыслишь в технике? Вот Ливу, наверное, разбирается в подобных штуках, правда, приятель? – Эренс потянулся в кресле, елозя ногами по грязной поверхности стола. – Ты ведь хорошо соображаешь, Ливу?

– Не знаю, – признался он (уже не вздрагивая, когда к нему так обращались или называли «господин Ливу»). – Могу лишь предположить, что никакого вреда не будет, когда знаешь, что делаешь.

Эренс с довольным видом усмехнулся.

– С другой стороны, множество катастроф произошло как раз из-за людей, которые считали, что они знают, что делают.

– Аминь! – победоносно заключил Кай и повернулся к своему приятелю. – Ну как?

– Что сказал наш новый друг? – Эренс потянулся за бутылкой. – Он не знает.

– Тебе следовало бы вернуться к спящим.

– Они не спят.

– Бодрствовать положено только двоим.

– Тогда иди и принимай любимую позу.

– Сейчас не моя очередь. Ты проснулся первым.

– Я не спал!

– И так далее, и так далее…

 

Иногда он надевал скафандр и через шлюз отправлялся на прогулку по кораблю. В одном конце судна находился тесный и маленький отсек для двигателя, в другом – почти таких же размеров жилой отсек, а между ними – бесконечные коридоры, битком набитые спящими.

Он шёл по холодным тёмным проходам, слева и справа тянулись ряды тусклых красных лампочек, расположенных над ячейками, в которых лежали замороженные люди. Ячейки напоминали выдвижные ящички в шкафу для хранения документов. Иногда он останавливался и выключал фонарь на шлеме своего скафандра, тогда цепочка красных искр плавно изгибалась, подчиняясь спирали коридора. Двигаясь внутри безмолвного тела корабля, он, как правило, выбирал внешний коридор, самый первый, это помогало оценить масштабы судна. Постепенно гравитация корабля снижалась; ему приходилось перемещаться с помощью скользящих прыжков, из-за которых он чаще оказывался под потолком, чем продвигался вперёд. На выдвижных ящиках-гробах имелись ручки, и он пользовался ими, когда хождение делалось неэффективным. Так он тащил себя к центру корабля, перехватывая ручки, словно скобы ступенек.

Посередине «Отсутствующих Друзей» проходила шахта лифта – от жилого отсека до двигателя. Оказавшись в центре корабля, он вызывал лифт, если тот не дожидался его с прошлого раза. Он вплывал внутрь залитого жёлтым светом цилиндра. Помещал фонарик предмет в центре кабины и наблюдал за тем, удалось ли расположить его точно в центре всей медленно вращающейся вокруг своей оси массы корабля. У него хватало терпения проводить так не один час – дожидаясь (в этом он честно себе признавался), когда одна часть его помешательства победит другую.

Если фонарик сдвигался, оказываясь на стене, полу, потолке кабины лифта или уплывали через открытую дверь, то ему приходилось возвращаться обратно тем же путём, каким он пришёл сюда: лететь, взбираться, подтягиваться и так далее… Если же предмет по прошествии долгого времени оставался в центре помещения, то он мог разрешить себе путешествие в жилой отсек на лифте.

 

– Брось, Ливу, – закуривая трубку, произнёс Эренс. – Что всё-таки вынудило тебя отправиться в этот полет, а?

– Мне не хочется об этом говорить.

Он включил вентиляцию, стремясь избавиться от клубов наркотического дыма, медленно заполнявших «колесо обозрения» – так они назвали одно из помещений жилого отсека, единственное место, откуда через окна можно было смотреть на звёзды. Периодически он поднимался туда любоваться необыкновенной красоты панорамой, иногда даже читал здесь стихи…

Эренс изредка тоже сюда наведывался, а вот Кай – никогда. Как утверждал его приятель, Кая при виде раскинувшегося безмолвного космоса охватывала тоска по дому.

– Чем это можно объяснить?

Закалве покачал головой и откинулся в кресле, уставясь в темноту.

– Это тебя не касается.

– Хочешь, я расскажу тебе, почему я оказался здесь, на этом корабле, если… если ты мне расскажешь, что ты забыл здесь. – Эренс произнёс эту фразу тоном капризного ребёнка, выбирающего себе партнёров по игре.

– Брось, приятель.

– Знаешь, какая у меня интересная история?

– Да уж, не сомневаюсь…

– Но я тебе ничего не расскажу, пока ты не будешь со мной откровенным. Не упускай такой шанс.

– Попробую это пережить, – отозвался он и выключил освещение.

В сгущающейся темноте вспыхивало красным при каждой затяжке лицо курившего трубку мужчины. Тем не менее Эренс заметил отрицательный жест, когда протянул трубку с наркотиком своему соседу, и пренебрежительно фыркнул.

– Тебе следовало бы стать раскованнее, друг мой. – Кресло тихо скрипнуло: очевидно, Эренс решил устроиться поудобнее. – Слови кайф, тогда легче будет поделиться своими проблемами.

– Какими проблемами?

Он увидел в темноте, как его сосед качает головой.

– Нечего прикидываться, на этом корабле нет таких, кто не убегал бы от собственных проблем – поэтому и выбрали такой способ путешествия.

– А-а, так я вижу перед собой местного психотерапевта?

– Да пошёл ты! Никто ведь не вернётся из этого путешествия… не вернётся домой. К тому же половина наших родственников и знакомых, вероятно, уже умерли, а остальные последуют за ними, когда мы доберёмся до места назначения. Так как мы никогда больше не увидим знакомые лица… да и вообще не увидим собственный дом, планету… следовательно, должны существовать чертовски важные и чертовски скверные причины для того, чтобы превратиться в бесчувственное тело и отправиться в таком виде куда подальше. У всех нас имеется повод от чего-то или кого-то бежать…

– А может, некоторые из присутствующих здесь просто любят путешествовать?

– Чушь, путешествовать так не любит никто!

– Ну и ладно. – Закалве пожал плечами.

– Нет, давай, чёрт побери, поспорим.

– Я не верю в споры.

Закалве смотрел в темноту и видел прямо перед собой огромный линейный корабль – судно чётким силуэтом высилось на фоне сумеречного света, но не было застывшим, мёртвым – все его закованные в броню палубы источали явную, нарастающую с каждой секундой угрозу.

– Ну, ты даёшь! – искренне удивился Эренс. – А я-то считал, равного мне по степени цинизма отыскать невозможно.

– Это не цинизм, – спокойно ответил он. – Просто мне кажется, что люди переоценивают значение споров. Им просто нравится слышать собственные речи.

– Спасибо, просветил.

– Не стоит благодарности. А если тебе действительно интересны мои соображения на этот счёт…

– Давай-давай!

– Большинство людей не готово… не хотят изменить своё мнение. – Он следил за тем, как медленно поворачивается перед ним тёмное пространство космоса, усеянное звёздами (Эти звезды тоже взорвутся когда-нибудь, напомнил он себе). – Думаю, в глубине души они отдают себе отчёт, что другие люди точно такие же. Вот почему споры провоцируют вспышки гнева, ведь спорщики не слышат друг друга, да и не пытаются услышать – настолько незначительными кажутся им доводы другой стороны.

– Если твои рассуждения не циничны, что же тогда ты понимаешь под цинизмом? – фыркнул Эренс.

– Я думаю так: то, во что люди верят, они и считают правильным. – В его голосе слышалась горечь. – А доводы, утверждения… словом, то, о чём можно спорить, появляется позже и, в сущности, не имеет смысла. Именно поэтому спор нельзя выиграть…

– Так что же ты предлагаешь, профессор, взамен этих бессмысленных с твоей точки зрения споров?

– Соглашаться… не соглашаться, – Закалве тихо усмехнулся. – Или драться.

– Драться?

– А что ещё остаётся? – пожал он плечами.

– Например, переговоры…

– Переговоры – это способ прийти к какому-то выводу, а это невозможно, так же, как одержать победу в споре.

– Значит, не соглашаться или драться – всё сводится к этому?

– Если до этого дойдёт…

Некоторое время Эренс молча посасывал трубку, пока красное свечение не потускнело, затем спросил:

– Ты ведь служил в армии, да?

Его собеседник, казалось, целиком был поглощён открывавшимся перед ним зрелищем – мерцавшими звёздами в темноте космоса, и всё же повернул голову и посмотрел на соседа.

– Думаю, так получилось, что из-за этой войны мы все служили в армии, не правда ли?

– Хм-м, – глубокомысленно промычал Эренс.

В «колесе обозрения» установилась тишина. Они оба молча смотрели, как плывут им навстречу блистающие сонмы звёзд.

 

Он остановился в длинном, закрученном спиралью коридоре, примерно на полпути к середине корабля; в ногах почти не чувствовалось веса, щеки немного горели из-за повысившегося кровяного давления. Цепочка красных огоньков уходила вдаль, и ему вдруг страстно захотелось увидеть кого-нибудь из спящих. Такое желание овладело им впервые, обычно он вообще не думал о штабелях замороженных людей, которые вёз корабль. Его проинструктировали, как обращаться с этими выдвижными ящиками, после того как он добровольно согласился нести вахту, причём сделали это дважды. Включив фонарь скафандра, он выдвинул пульт управления ящиком. Осторожно, одним пальцем, не снимая перчатки скафандра, набрал код, который, по утверждению Эренса, отключал корабельную систему слежения. Рядом с красным зажёгся голубой огонёк; красный горел по-прежнему – если бы лампочка замигала, это свидетельствовало бы о сбое, и судно немедленно отреагировало бы на сигнал.

Он отпер шкаф и выдвинул ящик целиком. Фамилия женщины, напечатанная на крышке, была ему не знакома. Он поднял крышку. Спокойное, мертвенно-бледное лицо, руки сложены на груди поверх бумажной туники. Ногти достаточно длинные – это, по утверждению Эренса, свидетельствовало о том, что человек ещё жив. Но возможно, она успела их отрастить ещё при жизни. Из носа и рта тянутся трубочки. Тело обернуто в прозрачный пластик, блеснувший в лучах света его фонарика: словно товар, выставленный в магазине, подумалось ему. Судя по показаниям на небольшом экране, вспыхнувшем над её головой, она пребывала в неплохой форме – для человека, находившегося так близко к границе жизни и смерти. Бросив взгляд на пульт управления, он ввёл новый код; на всей поверхности пульта зажглись и замигали многочисленные разноцветные огоньки, но красная лампочка по-прежнему горела, не мигая. Он открыл дверцу под экраном и вытащил наружу небольшую прозрачную сферу, напоминающую кусочек льда, которую пронизывало множество зелёных проводков. Сунув другую руку поглубже, нащупал небольшую кнопку. Итак, в правой руке – информация, записанная с мозга женщины, и раздавить этот шарик не составит труда, палец левой – на кнопке, нажав на которую можно выключить её жизнь.

Он постоял так некоторое время, прислушиваясь к себе, словно ожидая, что какая-то часть его сознания станет принимать решения, в том числе и это. Несколько раз ему казалось, что импульс послан, и теперь дело за ним, но ему удавалось погасить этот порыв. Он не убрал палец с кнопки, продолжая разглядывать зеленоватую сферу. Как замечательно и в то же время как странно, что вся информация, содержащаяся в человеческом мозге, может занимать столь малый объём!

Он задвинул ящик обратно и продолжил свою обычную прогулку к центру корабля.

 

– Я не знаю никаких историй.

– Все знают какие-то истории, – непреклонно заявил Кай.

– А я не знаю. Во всяком случае, настоящих историй.

– Что такое – «настоящая история»? – фыркнул Кай.

Его собеседник пожал плечами, окидывая взглядом привычный беспорядок комнаты отдыха.

– Интересная. Та, которую хотят услышать и слушать.

– Люди хотят услышать разное. То, что один считает интересной историей, другому может не понравиться.

– Ну, я могу ориентироваться только на то, что сам отнёс бы к категории «настоящих историй», но таковые мне не известны. – Закалве холодно усмехнулся, глядя на Кая.

– Это другое дело, – кивнул тот.

– Разумеется.

– Тогда расскажи, во что ты веришь, – предложил, поворачиваясь к нему всем телом, Кай.

– С какой стати?

– Почему бы и нет? Потому что я спросил!

– Нет.

– Не будь таким скрытным, сдержанным. Нас всего трое человек на миллиарды миль, а корабль – тот ещё зануда. С кем же поговорить?

– Ни во что я не верю.

– Вообще?

Он кивнул. Кай откинулся на спинку кресла, задумчиво покачивая головой.

– Здорово тебя, должно быть, обидели…

– Кто?

– Кто-то ведь лишил тебя веры, ведь ты во что-то верил раньше?

– Никто и никогда меня ничего не лишал. Они помолчали. Закалве первый прервал паузу.

– Ну, а ты во что веришь?

– Я верю в то, что вокруг нас. – Кай скрестил руки на груди. – Верю в то, что ты видишь, находясь в «колесе обозрения»… в то, что мы увидели бы сейчас на экране, будь он включён, хотя это зрелище отнюдь не единственное, во что я верю.

– И всё-таки… можешь ты это назвать одним словом, Кай? – попросил он.

– Пустота. – Губы Кая скривились в подобие улыбки, плечи нервно шевельнулись. – Я верю в пустоту.

Он рассмеялся.

– Это очень близко к «ничему».

– Не согласен с тобой, – возразил Кай.

– Для большинства это выглядит так.

– Позволь рассказать тебе одну историю.

– Это обязательно?

– Не больше чем для тебя слушать её.

– Ладно… всё равно, лишь бы убить время.

– История, кстати, правдивая. Впрочем, это не имеет значения. Существовало одно местечко, где к вопросу о наличии у человека души относились очень серьёзно. Много людей, колледжи, университеты, города и даже страны постоянно обсуждали эту проблему и смежные с ней темы.

Примерно тысячу лет назад один король-философ, которого считали мудрейшим человеком на планете, заявил, что эти вопросы отнимают у человечества слишком много сил, которым можно было бы найти более достойное применение. По его приказу для окончательного завершения дискуссии были приглашены самые умные мужчины и женщины. Чтобы собрать всех, кто пожелал принять в этом участие, потребовалось немало лет. Ещё столько же отняло опубликование всевозможных трактатов, книг, каковые появились в результате обсуждения. А король тем временем отправился в горы, дабы в одиночестве очистить свой разум. Вернуться он собирался тогда, когда спор иссякнет и будет оглашено окончательное решение. Прошли годы, прежде чем король-философ и самые умные люди встретились. Правитель выслушал всех, кому было что сказать о существовании души.

Пришлось ему опять покинуть суетный мир, чтобы обдумать услышанное, и спустя год король объявил, что ответ опубликует в многотомной книге. Были открыты два издательства, и каждое выпустило по большому и толстому тому. В одном на каждой странице повторялась одна и та же фраза: «Душа существует», в другом – »Душа не существует». Надо отметить, что на языке этого королевства каждая такая фраза состояла из одинакового количества слов и даже одинакового количества букв.

Люди внимательно перелистывали страницы книг в надежде найти ответ на вопрос, ключ к разгадке, тщетно пытаясь увидеть что-либо другое, кроме этих фраз. Напрасно! Обратились к королю, но тот дал обет молчания, и только кивал или качал головой, когда его спрашивали о чём-то, что касалось управления государством. Если же речь шла о душе, правитель никак не реагировал на подобные вопросы. И опять начались бесконечные споры, было написано немало трактатов, так или иначе касавшихся этой проблемы…

Через полгода после выхода в свет этих двух томов появились ещё два, но на этот раз издательство, которое напечатало книгу, начинавшуюся с фразы «Душа существует», изменило своё утверждение на диаметрально противоположное. Другое же издательство теперь сообщало на страницах своего тома: «Душа не существует». Так теперь происходило каждые полгода. Король дожил до глубокой старости, и при его жизни было издано нескольких десятков томов. Когда он уже лежал на смертном одре, придворный философ положил по обе стороны от него по экземпляру книги, надеясь, что голова короля склонится в момент смерти в ту или иную сторону и тогда станет ясно, какому выводу правитель отдаёт (или, точнее, отдавал) предпочтение. Но король умер, глядя прямо перед собой, и голова его осталась неподвижно лежать на подушке.

Книги издаются вот уже тысячу лет, до сих пор являясь источником нескончаемых споров и…

Он поднял руку, останавливая рассказчика.

– У этой истории есть конец?

– Нет. – Довольная улыбка появилась на лице Кая. – Нет. Но в этом как раз и вся соль.

Он пожал плечами, встал с кресла и направился к двери.

– Но если у чего-то нет конца, – крикнул ему в спину Кай, – то это ещё не значит…

Плавно закрылась дверь лифта. Оставшийся в комнате отдыха человек, не отрываясь, следил, как пополз к центру корабля индикатор движения кабины.

–… что нет решения, – тихо закончил Кай.

 

Прошло полгода вахты, перемежаемой сном и молчаливым участием в бесконечных спорах двух приятелей. Он находился в кабине лифта, наблюдая, как медленно вращается вокруг своей оси оставленный в центре кабины фонарик. Его он оставил включённым, погасив всё остальное освещение. Крошечное пятнышко света двигалось по стене кабины так же медленно, как часовая стрелка. Почему-то он вспомнил прожектора «Стабериндо» – как далеко они теперь отсюда! Непонятно, что заставило его решиться снять шлем (иначе – покончить с собой), но почему-то руки медленно потянулись к зажимам.

Избавиться от шлема в вакууме – непростое занятие, состоящее из нескольких, различной длительности, этапов. Он начал постепенно готовить скафандр и загадал, наблюдая за перемещением света, происходящим по мере движения фонарика: если луч упрётся ему в глаза – нет, в лицо, нет, в любую часть головы, то он остановится. Если нет – снимет шлем и умрёт. Он позволил себе роскошь дать воспоминаниям нахлынуть и захлестнуть его с головой, в то время как его руки методически открывали один зажим за другим. «Стабериндо» – огромный металлический корабль, застывший в камне (и каменный корабль, застывший в воде), сестры Даркенза и Ливуэта – так вот из чего, оказывается, он слепил то имя, под которым скрывался сейчас! И Закалве, и Элетиомел – ужасный, Элетиомел…

Скафандр загудел, пытаясь предупредить, что его хозяин делает что-то очень опасное. Пятнышко света находилось всего в паре дюймов от его головы.

Закалве – спросил он себя, что значит эта фамилия для него? Что она значила для кого угодно? Любой на его родине закивает в ответ: Закалве, как же – война, знатная семья. Кому-нибудь известно и о трагедии, постигшей эту семью. Он снова увидел этот стул – маленький и белый. Закрыл глаза, чувствуя горечь во рту. Затем открыл… Осталось всего три маленьких зажима, два, один, а затем быстро повернуть… Фонарик в центре кабины смотрел прямо на него, ярко сверкая линзой. Послышалось тихое, едва слышное шипение. Металлический корабль, каменный корабль и этот стул… Он почувствовал, как на глаза у него наворачиваются слёзы. И другая рука поднялась к груди, где под многими синтетическими слоями скафандра и тканью белья над сердцем был маленький сморщенный шрам, которому минуло два десятка лет – или семь десятков, смотря как измерять время.

Фонарик повернулся именно тогда, когда он расстегнул последний зажим, световое пятно ударило ему в глаза, затем…

Затем фонарик погас! Иссяк заряд или ещё какая-нибудь неисправность, это не имело значения. Наступила почти полная темнота, только через едва заметные щели в кабину просачивался слабый отблеск – так светили красные огоньки, отмечая еле теплившуюся жизнь людей, которых вёз на борту корабль. Скафандр тихо загудел – неожиданно грустный звук на фоне продолжавшегося шипения воздуха. Он тупо смотрел на то место, где должен был быть фонарик, невидимый в центре кабины, в центре корабля, на середине пути. Как же я теперь умру, подумал он.

Он вернулся к холодному сну через год, когда, попрощавшись, покидал комнату отдыха Кай и Эренс продолжали спорить.

В конечном счёте он оказался ещё на одной низко-технологической войне в качестве пилота (потому что теперь точно знал – в схватке линкор всегда проиграет самолёту), совершал полёты среди снежных вихрей над белыми островами, которые на самом деле были плоскими айсбергами.

 

 

Мантия валялась на полу, словно только что сброшенная кожа какой-то рептилии. Он собирался набросить её сверху, но передумал – останется в том, в чём есть… Он стоял в ванной перед зеркалом, изредка поднося бритву к голове, делая это медленно и осторожно, будто проводя расчёской по волосам. Бритва скребла сквозь пену по коже, вылавливая последние щетинки. Затем взял полотенце и вытер ставший гладкий и блестящий череп. Длинные чёрные волосы валялись на полу, словно сброшенное оперенье. Из окна ему были видны сторожевые башни окружающей город крепостной стены, он никогда не останавливался на ней взглядом, но сегодня его поразили благородство и чёткость её линий – возможно потому, что она была обречена. Он отвернулся, мысленно ругая себя за сентиментальность и пошёл надевать ботинки. Голове было непривычно холодно, к тому же он не чувствовал стянутых на затылке волос, это его раздражало. Он сел на постель, застегнул пряжки ботинок, некоторое время смотрел на телефон, стоявший на тумбочке рядом с кроватью, затем поднял трубку.

Память подводила его: он не был уверен, что звонил вчера вечером в космопорт. К сегодняшнему утру следовало подготовить эту развалину «Победоносную», дабы она нанесла врагу «обезглавливающий удар». Так вот, может, все это просто приснилось? Голос в трубке настойчиво интересовался, с каким номером его соединить. Он назвал космопорт. Главный бортмеханик был заметно напряжён и взволнован. Корабль готов к старту: горючее залито, координаты введены… «Победоносную» запустить через несколько секунд после того, как он даст команду. Он кивнул своим мыслям и посмотрел в окно – по сравнению с освещённой комнатой небо казалось тёмным. Трубка молчала, но он чувствовал, как там, на другом конце линии, нарастает беспокойство и тревога.

– Господин, – нарушил молчание главный бортмеханик. – Господин Закалве, каков будет ваш приказ?

Он явственно видел перед собой зеленоватый шарик, кнопку, слышал шипение воздуха, пальцы искали на шее зажимы скафандра, тело вздрогнуло. Да, содрогнулось не только тело, но и само здание, постель под ним. Задребезжали стекла, грохот взрыва, низкий и тревожный, прокатился за крепостными стенами.

– Господин Закалве? – напомнил о себе главный механик.

«Корабль перехватят. „Ксенофоб" применит против него эффекторы, и „обезглавливающего удара" не произойдёт…»

– Что нам делать?

«Можно повернуть обратно, обойти… масса вариантов! Если враг не у твоего порога, всегда есть выбор, и даже если к тебе вторглись – значит, ты что-то упустил, не сделал нужный выбор, благодаря которому вообще можно было избежать драки. Всегда, повторяю, есть выход, и нет ничего неизбежного, чего нельзя было бы предусмотреть».

– Господин Закалве?

Следующий близкий взрыв заставил его принять решение.

– Отбой, – тихо произнёс он. – «Обезглавливающий удар» нам теперь не понадобится.

Цитадель сотрясли новые взрывы. Покидая апартаменты и спускаясь по чёрной лестнице, он слышал, как нарастает на этажах особняка смятение.

 

Он покинул цитадель через потерну и оказался на площади, заполненной палатками беженцев. Вдали, над куртиной медленно плыли тучи пыли и дыма. Из-за стены, зияющей брешами, доносился треск оружейной пальбы, затем выстрелило более тяжёлое оружие, землю сотряс взрыв. Он был абсолютно уверен, что таких ещё вчера в имперской армии не было.

Он шёл дальше через палаточный город; из цитадели велась рассеянная стрельба. Ещё один взрыв обрушил часть её стены. Перед палатками испуганные люди жались друг к другу. Он шёл мимо них, никем не узнанный, а может быть – просто не замечаемый ими. Над головами пронёсся самолёт, выпуская длинные чёрные сосуды, которые лопались, извергая пламя и чёрный дым. Вспыхнуло несколько палаток, до него донеслись ужасные крики, и в воздухе поплыл запах жареного мяса. Самолёт вернулся, поливая огнём, люди упали на землю, и он, единственный, кто остался стоять, видел, как дёргается и опадает одежда на лежащих вокруг него людях, когда пули попадали в цель.

Вокруг него мельтешила круговерть лиц; иногда ему казалось, что среди них есть знакомые. Несколько раз он был на грани того, чтобы протянуть руку и остановить кого-нибудь… Люди толкали его, задевали, наконец, сшибли с ног. Он с трудом поднялся, отряхивая пыль, – настолько сильным оказался толчок… Когда на улицах города появились солдаты, совсем рассвело. Он скрылся за палаткой, прячась от выстрела, и неожиданно наткнулся на юношу в имперской форме, который замахнулся на него карабином. Ему удалось выбить оружие ударом ноги. Людская толпа слегка поредела; раздавались гортанные крики имперских солдат. Он увидел, как один из них прицелился в него, и поднял руку, собираясь сказать, объяснить, что в этом нет особенной надобности, но тот все равно выстрелил.

«Не очень хороший выстрел, учитывая расстояние», подумал он, когда его отбросило и закрутило от удара пули. «В верхнюю часть груди, около плеча, лёгкие и ребра целы», – решил он и упал. Он лежал в пыли, рядом с уставившимся в пустоту мёртвым полицейским. В пронзительно-голубом небе над разрушенной крышей особняка, где находились его апартаменты, бесполезно парил модуль. Кто-то пнул его, переворачивая на живот. Он немного напрягся в ожидании завершающего удара, но такового не последовало. Фигура-тень над ним, тёмная на фоне света, пошла дальше. Он полежал некоторое время, затем поднялся и пошёл, направляясь к бреши в стене. В нос и горло набилась пыль, уши закладывало от рёва двигателей самолётов и танков, человеческих голосов.

Взрыв сшиб его с ног, бросив на рухнувшую палатку. Он поднялся почти сразу, ощущая сильный шум в голове. Оглядываясь кругом, поднял взгляд на цитадель. Верх стены ярко освещали солнечные лучи, модуля нигде не было видно. Сделав шаг, он ощутил сильную боль в ноге. Бормоча себе под нос, он поднял с земли палку и опёрся на неё. Его многочисленные раны говорили с ним на языке боли, но он не слушал их. Его встряхивало, он падал на колени – вероятно, в него попали ещё какие-то пули, но большой уверенности в этом не было. Около бреши он упал, не в силах дальше идти.