Национально-производственный принцип в практике репрессий

Дело о вредительстве на Московской областной станции полеводства стало первым, где обвиняемые во главе с директором Николаевым отбиралась по производственному принципу. До начала 1938 г. в Кунцевском районе была репрессирована только одна заводская группа, состоявшая из восьми рабочих и служащих Одинцовского лесотарного комбината⁹⁴. С переносом акцента на «национальные операции» ме­тоды фальсификаторской работы в Кунцевском рай­отделе НКВД радикально изменились. На первый план выдвинулся национально-производственный принцип формирования шпионских групп, а значит, акцент репрессий переместился из деревни в город.

Последний день зимы на Бутовском полигоне вы­дался необыкновенно жарким. Нет, речь не о погоде, февральский мороз щипал как надо. Комендантской команде как будто пришлось закрывать месячный на­ряд — 562 расстрелянных за один день, это страшный рекорд Бутово. Завершалась операция по приказу № 00447, и «посадочные места» готовились для другой категории жертв террора. Среди расстрелянных 28 февраля 1938 г. были и первые ласточки «нацио­нальной» операции. Среди них — жители Кунцево Роман Клят и Эдуард Цихотский, которых поспешно убрали после получения показаний, необходимых для «шпионского разворота» на оборонном заводе № 95.

Резидентом шпионской группы Каретников опре­делил Е.С. Бабушкину, когда-то работавшую на заво­де, а затем ставшую научным сотрудником Академии

⁹⁴ ГАРФ. 10035/1/П-46575. 192

наук. Она не была полькой, зато ее мать до 1930 г. работала прачкой в польском консульстве в Москве и проживала на его территории. Более подходящий слу­чай вряд ли бы представился. В группу Бабушкиной было включено пять человек, и по каждому из них было заведено отдельное следственное дело. Еще не все из них были отправлено на заседание «двойки», а на заводе № 95 начались новые аресты. 22 февраля и 12 марта было арестовано 18 человек, записанных в анкетах как поляки. Чтобы справиться с потоком аре­стованных, Каретников ограничивался только выби­ванием подписей на уже готовых протоколах. По дан­ным графологической экспертизы, протокол допроса М.М. Аниковича был переписан от руки сотрудницей Кунцевского ЗАГСа Метелкиной⁹⁵.

Через членов семьи арестованных ниточки шпи­онских заговоров протягивались и на другие предпри­ятия Кунцево. Мечислав Цихотский к моменту рас­стрела сына уже неделю находился под арестом. Из дел следует, что сын и отец ничего не знали о шпион­ской деятельности друг друга, хотя и тот, и другой ра­ботали на польскую разведку⁹⁶. Мечислав Цихотский являлся заместителем главного бухгалтера на иголь­ном заводе, а потому вполне подходил на роль руко­водителя «националистической террористическо-повстанческой, вредительско-диверсионной и шпион­ской группы», как она именовалась во всех обвини­тельных заключениях. Отбор рядовых шпионов в нее

⁹⁵ ГАРФ. 10035/1/П-29137.

⁹⁶ Это случалось довольно часто — ничего не знали о
шпионской деятельности друг друга Ольга Розенберг и ее
муж Василий Климентьевский, отец и сын Зоммерфельд и
другие семейные жертвы кунцевского террора.

8 - 9179

фактически производился отделом кадров, давшим информацию о поляках, работавших на заводе.

На его администрацию возлагалась и поставка обвинительного материала в отношении 13 аресто­ванных. Директор завода Д.М. Чистов позже расска­зывал об этой практике: «Сотрудники Кунцевского районного отдела НКВД всегда подчеркивали, что на арестованных лиц у них имеются веские материалы, и поэтому сами указывали, в каком плане нужно дать характеристику на того или иного работника завода. Если мною давалась характеристика объективная, то они такие характеристики возвращали обратно. При этом намекали мне, что Вы, мол, сами себя ставите под подозрение, давая такие характеристики на вра­гов народа»⁹⁷.

Среди арестованных преобладала «номенклату­ра» — начальники цехов, инженеры, но были и про­стые рабочие. Поскольку завод выпускал швейные иголки, обвинить его сотрудников в шпионаже было непросто. Чтобы как-то выйти из положения, следова­тель Соловьев вложил в уста одного из арестованных такую фразу: «Если развалим завод, поставим под уг­розу снабжение одеждой армии, а отсюда и моральное состояние ее бойцов»⁹⁸. Десять из тринадцати членов «контрреволюционной польской организации» были расстреляны. Игольный завод, разом лишившись зна­чительной части своего руководства, вошел в полосу хозяйственных неудач.

В то время как подчиненные «чистили» скромную индустрию провинциального городка от лиц польской и латышской национальности (к ним заодно присте-

97 ГАРФ. 10035/1/П-26041. 98ГАРФ. 10035/1/П-26041.

гивали украинцев, белорусов и евреев, особенно вы­ходцев из Прибалтики), Каретников изобретал все бо­лее экзотические формы шпионской паутины, якобы окутавшей Кунцево. После самоубийства следователя Смирнова ему достались в качестве подследственных два грека, записанные в анкетах как лица без опреде­ленных занятий. Один из них так и не признал себя виновным, другой — Г.Х. Илиадис стал «резидентом германской разведки, возглавлявшим шпионскую контрреволюционную группу греков»⁹⁹.

Точнее было бы написать — гречанок, поскольку только они входили в группу Илиадиса. Такого рань­ше не бьшо в практике репрессий (шпионаж считался все-таки мужской профессией), очевидно, мужской контингент с подходящими анкетными данными в Кунцевском районе был практически исчерпан. Воз­можно и иное объяснение — женщину было проще запугать и добиться подписи под протоколом, а в ус­ловиях «мартовского пика» экономия времени и сил работников НКВД выступала отнюдь не последним фактором следствия.

Тот факт, что все гречанки являлись домохозяй­ками или лотошницами, а посему не имели доступа к военным тайнам, никого не смущал. За два дня до­просов, 3 и 5 марта 1938 г., Каретников получил во­семь признаний в шпионской деятельности. Потомки жителей Эллады якобы совращали рабочих оборонных заводов и выпытывали у них секретную информацию. А пока комиссия наркома внутренних дел и прокурора СССР определила каждой из них от 8 до 10 лет ис­правительно-трудовых лагерей.

99 ГАРФ. 10035/1/П-61786.

Скорее исключением, чем правилом в практике кунцевских репрессий было сведение в одну группу лиц, которых нельзя было связать друг с другом ни по национальному, ни по производственному принципу. Их аресты свидетельствовали о том, что информация о «лицах враждебной национальности» собиралась не только в паспортном столе и заводских отделах кад­ров, но и от участковых милиционеров, до которых фактически спускался общегосударственный план ре­прессий. В результате в немку превращалась даже учи­тельница немецкого языка, среди разоблаченных шпионов, как в случае с гречанками, стали нормаль­ным явлением лица без определенных занятий, куста­ри и домохозяйки.

Следователи Дикий и Соловьев буквально в три дня, 14—16 марта сколотили из них особую шпион-ско-диверсионную группу, участники которой, как признавал в 1940 г. на допросе тот же Соловьев, «уз­навали друг друга только в камере предварительного заключения»¹⁰⁰. Из двенадцати членов группы, кото­рую волей следствия возглавил токарь текстильной фабрики В.Ф. Данич, было пять женщин. Достаточно бледно выглядели и их преступные деяния. Так, учи­тельница немецкого языка Г. Г. Ферапонтова «пропо­ведовала преимущества фашистского строя среди школьников», домохозяйки ограничивались распро­странением антисоветских слухов. Связанная якобы с польской разведкой группа представляла собой целый интернационал: латыши, немцы, евреи. Попытка по­скорее избавиться от явного даже по меркам 1938 г. «липачества» не удалась: на расстрел успели отправить

¹⁰⁰ Из показаний Соловьева от 16 июля 1940 г. (ГАРФ. 10035/1/П-50176).

только Данича и Р.К. Неймана, дела остальных членов группы были позже пересмотрены.

Отказ Москвы осуждать по первой категории женщин-домохозяек (и возврат следственных дел из УНКВД МО на «доработку», хотя в них самих этот факт не отмечался) вновь и вновь возвращал исполни­телей к производственному принципу проведения ре­прессий. Если исходить из числа арестованных, то главной жертвой «массовых операций» в Кунцево ока­зался завод № 46, производивший патроны для стрел­кового оружия. Специфика производства, связанного со взрывчатыми веществами, текучесть кадров и сла­бая дисциплина вели к постоянным авариям на заво­де, хотя вряд ли он особо выделялся на общем фоне форсированной индустриализации советской эконо­мики. Однако для разоблачения вредительства и ди­версий вряд ли можно было бы найти более благодат­ную почву.

К числу первых жертв репрессий на заводе № 46 можно отнести его директора Плоткина, который за­стрелился в предчувствии ареста. Главный механик завода М.М. Авдеенко был арестован еще в октябре 1937 г., главный инженер Д.В. Новиков и коммерче­ский директор С.А. Марткович — в ноябре. В конце января следующего года одиночек-вредителей смени­ли шпионские коллективы. Первый из «резидентов» был импортирован из Москвы. Им стал латыш Карл Озолин, арестованный 28 января 1938 г. Сокольниче­ским райотделом НКВД г. Москвы. В обвинительном заключении по делу Озолина ни слова нет о заводе № 46, не допрашивался он об этом и после ареста членов своей «шпионской группы» в Кунцево¹⁰¹.

101 гарф. Ю035/1/П-25966.

После приговора к высшей мере наказания Озо-лин был превращен из неправедно обвиненного в за­очного обвинителя, от которого в разные стороны по­тянулись цепочки арестов. Вероятно, ценную инфор­мацию о его знакомстве с работавшими на заводе № 46 латышами предоставили Кунцевскому РО НКВД коллеги из Сокольников. Следствие, которое вели оперативные работники Смирнов и Соловьев, завер­шилось в течение недели. Десять из двенадцати чле­нов «латышской шпионской группы» на патронном заводе, в которую определили также Новикова и Мартковича, были расстреляны.

Вскоре оказалось, что это была только «пристрел­ка» к предстоявшей операции на том же заводе — са­мой крупной из массовых репрессий в Кунцево и по­следней — в карьере Каретникова. Чтобы экономить время, он с оперативной группой выезжал на завод и там производил аресты¹⁰². За несколько дней начиная с середины марта было арестовано около 50 заводчан, причем около трети из них составляли женщины. Бо­лее половины из них были записаны в анкетах как поляки, затем шли немцы, латыши и представители других национальностей.

Основой сценария разоблаченного заговора яви­лась адресованная в Кунцевский райотдел НКВД справка за подписью главного инженера патронного завода, в которой были расписаны особо уязвимые места этого предприятия¹⁰³. Там было перечислено буквально все — от электроподстанции до пороховых складов, от пожарного водоема до подъездных путей,

¹⁰² См. заявление А.П. Важинского от 1 марта 1939 г. (ГАРФ. 10035/1/П-50163). юз _ГАрф. Ю035/1/П-52533.

и Каретникову оставалось только расставить по мес­там арестованных членов шпионской сети.

Их допросы велись с ошеломляющей скоростью. Из просмотренных 30 протоколов, составленных в те­чение двух недель, 14 подписаны Каретниковым, 10 — инспектором ЗАГСа Петушковым и 6 — начальником пожарной охраны Живовым. Последние только пере­писывали то, что сочинял «мозговой центр» райотдела НКВД, и добивались признаний арестованных. Аб­сурдность выдвигавшихся обвинений не требует ком­ментариев — в случае войны взорвать каждый из за­водских цехов должны были независимо друг от друга не менее десятка диверсантов. Вспомним иное — при аресте Каретникова помимо «квартирного вопроса» ему вменялось в вину, что на обслуживаемых им предприятиях продолжало работать более ста человек с подозрительными биографиями. Если бы не кон­трольная дата прекращения «национальных опера­ций», утвержденная на самом высоком уровне¹⁰⁴, — 15 апреля 1938 г. — вторая чистка патронного завода оказалась бы не последней.

Уже после того, как был арестован «серый карди­нал» районного аппарата госбезопасности, запущен­ный им механизм продолжал поглощать все новые жертвы. Прекратились аресты, но следствие спешно доводилось до заседания «двойки». Словосочетание «оборонный завод» имело роковое звучание — шесть работниц завода № 46 были приговорены к расстрелу. Их судьба была решена 29 июля 1938 г., а постановле­ние о передаче их дел на рассмотрение внесудебных органов было оформлено только задним числом,

¹⁰⁴ Решение об этом было принято Политбюро ЦК ВКП(б) 31 января 1938 г. (см.: Хлевнюк О.В. Указ. соч. С. 190-191).

13 августа. К этому дню Александру Шпакову уже за­сыпали бутовской землей. Остальным женщинам при­шлось дожидаться своего часа еще две недели.