Вооруженные силы ООН открывают ворота тюрьмы

В то время, когда я отбывал свой срок в тюрьме Хыннам, началась Корейская война. Спустя три дня после начала войны южнокорейские войска оставили Сеул и отступили на юг Кореи. И тогда шестнадцать стран во главе с США в составе войск ООН вмешались в ход Корейской войны. Войска ООН приземлились в аэропорту Инчхон и двинулись на Уонсан, крупнейший индустриальный центр Северной Кореи.

Тюрьма Хыннам стала главной мишенью бомбардировки ВВС США. Во время бомбардировок тюремные охранники бросали заключенных и прятались в бомбоубежища. Им было все равно, выживем мы или нет. И однажды передо мной явился Иисус; его глаза были мокрыми от слез. Это было для меня предупреждением, и я закричал: «Идите сюда и не отходите от меня дальше чем на 12 метров!» И тут же после этого в 12 метрах от меня разорвалась бомба. Те из заключенных, кто был рядом со мной, остались в живых.

Бомбардировки становились все чаще и интенсивнее, и охранники начали избавляться от заключенных. Они выкрикивали имена некоторых из нас и приказывали явиться в строй, захватив с собой трехдневный запас еды и лопату. Заключенные думали, что их просто переводят в другую тюрьму, однако на самом деле их отводили в горы и заставляли рыть ямы, а потом хоронили в этих ямах. Людей вызывали на казнь в зависимости от величины срока: тех, чей срок был самый большой, казнили в первую очередь. И тогда я понял, что мой черед наступит завтра.

Однако в ночь накануне моего предполагаемого расстрела началась массированная бомбардировка. Бомбы ливнем сыпались с неба. Это было 13 октября 1950 года; в тот день войска ООН, высадившись в аэропорту Инчхон, заняли полуостров и двинулись по направлению к Пхеньяну, чтобы напасть на Хыннам. В ту ночь войска США атаковали Хыннам с помощью бомбардировщиков В-29. Бомбардировка была такой ожесточенной, что весь лагерь был охвачен огнем. Тюремные стены рухнули, и охранники стали разбегаться, спасая свою жизнь. И вот наконец-то открылись ворота тюрьмы, которые сдерживали нас все это время! Примерно в два часа утра следующего дня я спокойно, не торопясь, покинул тюрьму Хыннам.

Я пробыл в заключении два года и восемь месяцев, и мой внешний вид был просто ужасным – вся одежда и белье были изорваны в клочья. И вот так, прямо в лохмотьях, вместо того чтобы вернуться домой, я отправился в Пхеньян с группой последователей, которых я нашел в тюрьме. Некоторые из них не стали искать своих жен и детей и пошли за мной. Я могу представить себе, как моя мама плакала каждый день, переживая за мою судьбу, но мне было важнее позаботиться о членах моей общины, оставшихся в Пхеньяне.

По пути в Пхеньян мы увидели, как Северная Корея готовится к войне. Крупнейшие города были связаны между собой двухполосными дорогами, которые в случае чего можно было использовать для военных целей. Многие мосты были забетонированы, чтобы выдержать вес тридцатитонных танков. То удобрение, ради упаковки которого заключенные Хыннама рисковали своей жизнью, было отправлено в Россию в обмен на устаревшие марки оружия, которое шло нарасхват вдоль всей 38-й параллели.

Прибыв в Пхеньян, я тут же отправился на поиски членов общины, которые были со мной до моего заключения. Мне было очень важно разыскать их и узнать, какова их дальнейшая судьба. Война разбросала кого куда, но я чувствовал ответственность за то, чтобы найти их и помочь определиться в дальнейшей жизни. Я понятия не имел, где их искать, и единственное, что мне оставалось – это обойти весь Пхеньян от края до края.

Неделя поисков – и я нашел всего трех-четырех человек. Я сберег немножко рисовой муки, которую мне дали еще в тюрьме и, смешав ее с водой, сделал для них рисовые лепешки. По пути из Хыннама я пытался забить голод парой мерзлых картофелин и даже не притронулся к этой муке. Я был сыт уже при одном виде того, как они с аппетитом поглощали рисовые лепешки.

Я пробыл в Пхеньяне 40 дней, пытаясь разыскать всех, кого мог, будь то стар или млад, но так и не узнал, что стало с большинством из них. Все эти люди навсегда остались в моем сердце. Ночью 2 декабря я отправился на Юг. Все члены Церкви, а также мы с Ким Уон Пхилем присоединились к колонне беженцев длиной семь с половиной миль.

Мы также взяли с собой одного человека, который не мог ходить. Это был один из последователей, присоединившихся ко мне в Хыннамской тюрьме, по фамилии Пак. Его освободили прямо передо мной. Когда я пришел к нему домой, оказалось, что все члены его семьи уже ушли на Юг, и он сидел в доме один со сломанной ногой. И тогда я посадил его на велосипед и забрал с собой. Северокорейская армия уже оккупировала все дороги для военных целей, поэтому мы шли к Югу по замерзшим рисовым полям и отчаянно спешили. Китайская армия шла за нами буквально по пятам, однако нам трудно было шагать быстро, потому что с нами был человек, который не мог идти. Примерно на середине пути дорога испортилась настолько, что мне пришлось взвалить его на спину и нести на себе, пока кто-то другой вел за собой велосипед. Этот человек все время твердил, что не хочет быть обузой для меня, и несколько раз пытался свести счеты с жизнью. Я же пытался убедить его идти дальше и порой просто орал на него. В конечном итоге мы с ним дошли до конца...

Мы были беженцами, и нам надо было что-то есть. Мы заходили в дома, брошенные жителями, сбежавшими на Юг, и пытались найти там что-нибудь съестное, а потом варили все, что удалось найти, будь то рис, ячмень или картошка. Так мы и выживали. У нас не было никакой посуды, и есть нам приходилось щепками вместо палочек, но еда была такой вкусной! В Библии сказано: «блаженны нищие духом», верно? Мы ели все что под руку попадет, и наши желудки довольно урчали в ответ! Даже кусок ячменной лепешки казался нам таким лакомством, что нам не нужны были никакие царские яства. Каким бы голодным я ни был, я всегда заканчивал есть раньше других, чтобы им могло достаться чуть больше.

И вот, пройдя достаточно длинный путь, мы приблизились к северному берегу реки Имджин. Не знаю, как, но я почувствовал, что нам нужно как можно скорее перебраться на другой берег, не теряя ни минуты. Я очень ясно ощутил, что нам жизненно необходимо поскорее преодолеть это препятствие, чтобы остаться в живых. И я стал довольно жестко пихать в бок Ким Уон Пхиля. Он был молод и очень устал, мечтая лишь о том, чтобы прилечь и хорошенько выспаться, но я толкал и толкал его вперед, волоча за собой велосипед. В ту ночь мы прошли двадцать миль и добрались до берега реки Имджин. К счастью, река была покрыта льдом, и мы пересекли ее вслед за другими беженцами, шедшими впереди нас. За нами вытянулись целые колонны тех, кто еще не дошел до реки, однако сразу же после того, как мы пересекли реку, войска ООН перекрыли дорогу и преградили людям путь, не пуская их на тот берег. Если бы мы пришли к переправе буквально на несколько минут позже, мы не смогли бы перейти на другую сторону.

Как только мы ступили на твердую землю, Ким Уон Пхиль оглянулся назад и спросил меня: «Как вы узнали, что переправа через реку будет закрыта?»

«Конечно, я знал», – ответил я. «Если человек ступил на путь Небес, с ним вполне может произойти нечто подобное. Люди зачастую и не догадываются, что спасение ждет их сразу же за последним препятствием. Мы не могли ждать ни минуты, и если бы мне пришлось схватить тебя за шкирку и перетащить через реку силой, я бы так и сделал».

Казалось, мои слова произвели впечатление на Кима, но у меня на душе все равно было неспокойно. Когда мы подошли к тому месту, где 38-я параллель делит полуостров на две части, я ступил одной ногой на землю Северной Кореи, а другой – на землю Южной, и начал молиться.

«Сейчас нам приходится в спешке бежать на Юг, но скоро я вернусь на Север и с помощью объединенных сил свободного мира освобожу Северную Корею и объединю Север и Юг». Эту молитву я повторял про себя все время, пока мы шли на Юг.

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

«Ты – мой духовный учитель»

После перехода через реку Имджин мы отправились в Пусан через Сеул, Вонджу и Кёнгджу. 27 февраля 1951 года мы прибыли в Пусан. Город был буквально наводнен беженцами с севера – казалось, в него съехалась вся страна, и все помещения, пригодные для жилья, были забиты до отказа. В нашей каморке едва хватало места, чтобы сесть, поэтому единственным выходом было пойти ночевать в лес, пытаясь там согреться всеми возможными способами, а днем вернуться в город и попробовать найти там какую-нибудь еду.

К тому времени мои волосы, коротко стриженные в тюрьме, сильно отросли, и мои штаны, изнутри подшитые ватой из одеяла, превратились в лохмотья. Вся моя одежда настолько засалилась, что дождевые капли уже не впитывались в нее, а свободно стекали вниз.

Подошвы моих ботинок почти полностью стерлись, хотя верхняя часть еще как-то держалась, так что я мог с тем же успехом разгуливать босиком. Все дело в том, что я находился на самом дне общества, был нищим из нищих. Мы не могли устроиться ни на какую работу, – ее просто не было в городе, – и у нас в карманах не было ни гроша. Поэтому, чтобы не умереть от голода, нам приходилось побираться.

И все же, даже прося у людей что-нибудь поесть, я делал это с достоинством. Если кто-то отказывался помочь, я говорил ему ясно и убедительно: «Послушайте, если вы не поможете нуждающимся – таким, как мы – даже не мечтайте о том, чтобы в будущем на вас снизошли благословения!»

После таких слов люди просто не могли нам отказать. И тогда мы брали пищу, которую нам жертвовали, и находили где-нибудь ровную полянку, на которой можно было усесться всем вместе. В те времена так питались очень многие. У нас не было ничего, и даже еду приходилось просить у людей, но наша тесная компания была согрета теплом дружбы и сердечности.

Как-то раз в один из таких дней я услышал чей-то возглас: «Вот это да! Сколько лет, сколько зим!!»

Обернувшись, я столкнулся нос к носу с Ом Док Муном, моим товарищем по учебе в Японии. Мы с ним очень близко сдружились после того, как он услышал мою песню и был глубоко тронут ею. Сейчас это один из самых выдающихся архитекторов Кореи; он спроектировал культурный центр «Сэджон» и гостиницу «Лотте».

«Пошли, – сказал он и крепко обнял меня, не смущаясь моими лохмотьями. – Пойдем скорее ко мне!»

К тому времени Ом Док Мун был женат и жил вместе с семьей в однокомнатной квартирке. Чтобы приготовить для меня отдельное место, он повесил одеяло посреди комнаты, разделив ее надвое. Сам он спал на другой половине вместе с женой и двумя маленькими детьми.

«А теперь, – попросил он меня, – расскажи мне о том, что с тобой приключилось за все эти годы. Я ведь часто вспоминал тебя и думал, где ты и чем занимаешься. Мы были с тобой друзьями, – сказал он, – но для меня ты всегда был больше, чем друг. Ты знаешь о том, что я всегда очень уважал тебя?»

До сих пор я не мог откровенно делиться своими переживаниями ни с кем из друзей. В Японии мне приходилось скрывать даже то, что я часто читал Библию. Если кто-нибудь входил в комнату в то время, как я читал ее, я тут же прятал книгу за спину. Но в гостях у Ом Док Муна я впервые рассказал ему о себе все как есть.

Мы проговорили всю ночь. Я поведал ему о своей первой встрече с Богом и о том, как я пересек 38-ю параллель, основал свою Церковь и выжил в тюрьме Хыннам. Моя история заняла у меня три полных дня, и когда я закончил рассказ, Ом Док Мун встал и тут же упал передо мной в полном церемониальном поклоне.

«Что ты делаешь?» – я был изумлен и шокирован одновременно. Схватив его за руку, я попытался было остановить его, но не смог.

«С этого момента, – произнес он, – ты будешь для меня великим духовным учителем. Этим поклоном я приветствую тебя, мой учитель. Пожалуйста, прими его».

С тех пор он был всегда со мной – как мой друг и ученик.

Вскоре после этого я устроился на работу на четвертом пирсе в порту Пусана. Я работал только по ночам и на заработанные деньги мог покупать бобовую кашу на станции Чхорян. Горячая каша продавалась в миске, завернутой в тряпку, чтобы подольше не остывать, и я перед тем, как съесть ее, грелся об эту миску час или даже больше. Это помогало мне согреться после того, как я намерзнусь во время работы за долгую и холодную ночь.

Тогда же я подыскал себе комнатку в рабочем бараке в Чхоряне. Каморка была такой крохотной, что я не мог в ней лечь даже по диагонали, чтобы ноги не упирались в стену. Но именно в этой комнатке я наточил карандаш и с трепетом сделал первые наброски к Уолли Уонбон (самый первый текст Божественного Принципа). У меня почти не было денег, но для меня это не имело значения. Если ваша душа полна решимости, вы сможете сделать все что угодно, даже живя на куче мусора. Все, что вам нужно – это воля.

В тот год Ким Уон Пхилю исполнилось двадцать лет, и он перепробовал все виды работ, на которые только мог устроиться. Работая в ресторане, он приносил домой подгорелый рис, который невозможно было подать клиентам, и мы вместе съедали его. У него был талант к рисованию, и вскоре он устроился художником в американскую войсковую часть.

В конце концов, мы с ним решили залезть на гору Помнетколь в Помильдонге и построить там хижину. Неподалеку от этого места было кладбище, поэтому поблизости не было ничего, кроме каменистого ущелья. У нас не было ни клочка земли, который мог бы принадлежать нам, поэтому мы разровняли часть горного склона и на этой площадке соорудили жилище. У нас не было даже лопаты! Мы позаимствовали маленький совок у кого-то во дворе рядом с кухней и вернули его обратно еще до того, как хозяева хватились пропажи. Ким Уон Пхиль и я вгрызались в скалу, разравнивали землю и строили из гравия фундамент, а затем из грязи, смешанной с соломой, делали кирпичи и строили стены. Затем мы отыскали несколько картонных коробок из-под американских продуктов, распрямили их и прикрепили сверху вместо крыши. На землю вместо пола мы постелили кусок черного пластика.

Наша лачуга была хуже самых бедных и простеньких домишек. Она была вплотную прилеплена к скале, и посреди комнаты из земли торчал большой камень. Все, что у нас было – это подобие конторки, прислоненной к этому камню, и мольберт Ким Уон Пхиля. Во время дождя пол нашей комнаты подмывало ручьем, и было так романтично слушать журчание воды прямо под нами! Когда мы просыпались поутру в насквозь промерзшей комнатушке с протекающей крышей и текущим под полом ручьем, у нас из носа текли такие же ручьи. И все-таки мы были рады даже такой избушке, где мы могли лечь на пол и просто расслабиться, забыв обо всем. Условия жизни были просто ужасными, но мы были полны надежд, понимая, что идем по пути Божьей воли.

По утрам, когда Ким Уон Пхиль шел на работу на американскую базу, я провожал его до подножия горы, а когда он вечером возвращался домой, выходил и встречал его. Все остальное время я посвящал написанию Уолли Уонбон. Наша комнатка была буквально завалена множеством заточенных карандашей. У нас всегда были карандаши; даже рис был не всегда, а карандаши – всегда.

Уон Пхиль очень помогал мне – и материально, и духовно. Благодаря ему я мог сфокусироваться на рукописи. Даже приходя с работы и валясь с ног от усталости, он все равно искал возможность помочь мне. Я так мало спал в те дни, что мог заснуть прямо на ходу. Порой я засыпал даже в туалете, и Уон Пхилю приходилось сопровождать меня туда, чтобы убедиться, что со мной все в порядке.

Но на этом его помощь не заканчивалась; он со всей искренностью хотел хоть как-то помочь мне в написании книги. Он взялся рисовать портреты для американских солдат и на вырученные деньги покупал мне карандаши. В те времена солдаты США любили заказывать портреты своих жен и возлюбленных перед отправкой на родину. И Ким Уон Пхиль брал шелковую ткань, грунтовал ее и натягивал на деревянные подрамники, а потом писал портреты и продавал их по четыре доллара за штуку.

Я был очень благодарен ему за такую посвященность. Я садился позади него, когда он рисовал, и всеми силами старался помочь ему. Когда он уходил на работу на американскую базу, я покрывал грунтовкой шелк, вырезал дощечки для рамок и склеивал их. К тому времени, как он возвращался домой, я промывал его кисти и покупал ему необходимые краски. Вернувшись с работы, он брал карандаш 4В и рисовал портрет. Сперва заказов было очень мало, всего один или два в день, но потом слава о его работах стала распространяться все шире и шире. Он стал таким популярным у солдат, что ему порой приходилось за вечер делать двадцать или даже тридцать портретов. В конце концов, вся наша комната оказалась заваленной этими портретами, и мы уже не знали, где нам спать.

Когда на нас посыпались заказы, я решил, что пришло время помогать как-то посущественнее, и пока Уон Пхиль рисовал черты лица, я раскрашивал губы и одежду. На деньги, заработанные совместным трудом, мы покупали карандаши и другие материалы для живописи, а все остальное время посвящали свидетельствованию. Очень важно записывать Слово Бога на бумаге, но еще важнее напрямую рассказывать людям о Божьей Воле.