Т Е С Т О В Ы Е В О П Р О С Ы 11 страница

-144-

выступил не Ягайло, как это было в действительности, а его отец Ольгерд, умерший еще в 1377 г. Наличие в наиболее ранней редакции Сказания такого анахронизма, так же как упоминание в ней Киприана, якобы находившегося перед Куликовской битвой в Москве и благословившего Дмитрия, ²⁸⁾ свидетельствует о позднем происхождении источника. Л. А. Дмитриев, правда, склонен был датировать его первой четвертью XV в. Но в первой четверти XV в. Ягайло был еще жив и обстоятельства приезда Киприана также были еще на памяти (он умер лишь в 1434 г.). Можно ли было вопреки летописям (например, своду 1408 г., отразившемуся в Тр.) так резко искажать известные тексты? Ряд исследователей предложил более позднюю датировку Сказания о Мамаевом побоище.
B. А. Кучкин отметил явно анахронистические черты Сказания - в частности, включение в число участников битвы князей Андомских (Андожских), а также упоминание Константино-Еленовских ворот Кремля, получивших это название лишь в 1491 г. Он пришел к выводу, что Сказание было составлено не ранее 80-90-х гг. XV в. ²⁹⁾
Когда текст Сказания был включен в летописи? Наиболее ранним летописным памятником, куда был включен текст Сказания, считается Лондонский список (Mus. Britannicum, MS Cotton Vitel. F. X) Вологодско-Пермской летописи, представляющий собой первую редакцию этой летописи, доведенную до 1500 г. Но Сказание о Мамаевом побоище читается в этом списке не в самом тексте летописи - там помещена как раз Пространная повесть о Куликовской битве из НСС, а в другой части рукописи, в ее втором томе. Вся же рукопись Cotton MS Vitel. F.X относится не к началу XVI в., а ко второй его половине. Даже и во второй редакции ВП, составленной в 20-х гг. XVI в. (Академический список - БАН, 16.8.15) нет Сказания о Мамаевом побоище - там читается все та же Пространная повесть из НСС. Только третья редакция ВП, представленная несколькими списками середины и второй половины XVI в., включила в основной текст вместо

-145-

Пространной повести Сказание о Мамаевом побоище в одной из его поздних редакций. ³⁰⁾
Первой по времени летописью, опиравшейся на Сказание о Мамаевом побоище, была Никоновская летопись, составленная в 30-е гг. XVI в. ³¹⁾ Основными источниками Ник. за 1377- 1389 гг. была Сим., передающая в этой части, как мы уже указывали, текст Тр., а также НСС (HV), MCC и Сказания о Мамаевом побоище - в Ник. помещена особая (Киприановская) редакция Сказания. К Сим. в основном восходила в Ник. Повесть о Митяе 6886 г., но с существенными изменениями и дополнениями. Так, значительно расширена характеристика Митяя, дополнено упоминание о его репрессивной деятельности: «епископи же, и архимандриты, и игумены, и священницы воздыхаху от него, многых бо и в веригы железныа сажаше, и наказываше и смиряше их...». На основе Жития Сергия дополнено сообщение о враждебности Сергия Митяю: «негодоваше... и на преподобного игумена Сергия». Смерть Митяя во время путешествия получила в Ник. объяснение: «Инии глаголаху о Митяи, яко задушиша его; инии же глаголаху, яко морьскою водою умориша его, понеже епископи вси, и архимандриты, и игумены, и священницы, и иноци, и вси бояре и людие не хотяху Митяа видети в митрополитех...». Но, пожалуй, наиболее важным изменением в Ник. было изменение даты приезда Киприана в Москву после смерти Митяя. Уже в Тр. хронология событий за 1377-1381 гг. была довольно запутанна, так как события после смерти Митяя излагались в пределах одной статьи 6885 г. и фраза «прииде пресвещенный Киприан митрополит ис Киева на Москву, на свою митрополию, в четверток 6 неделе по Пасце в самый праздник Вознесения Господня...» не имела годовой даты, однако в тексте Тр., как и Сим.-Рог., дата эта уточнялась далее, под 1381 г.: «В лето 6889 в четверг 6 недели по велице дни на праздник Възнесения Господня прииде из Царегорода на Русь пресвещенный Киприан митрополит на свою митрополию ис Кыева на Москву». В Ник. известие о Киприане в заключительной части повести о Киприане было дополнено отсутствующей в более ранних летописях годовой датой: «прииде Киприан из Киева на Москву в четверток 6 недели по Пасце... в лето 6888 г.». ³²⁾ Эта

-146-

вновь излагалась история с Митяем и его смертью, завершающаяся фразой: «прииде Киприан из Киева на Москву в четверток 6-а неделе по Пасце»; соответственно, известие о приезде Киприана в 6889 г. было опущено, а вместо него в начале этого года была помещена фраза из Повести о Митяе: «прииде изо Царьграда на Русь Пимин митрополит; князь великий же Дмитрий Иванович не приа его...». В результате такой небольшой, почти «ювелирной» переделки Киприан оказывался в Москве перед Куликовской битвой и во время ее. Как и Сим., Ник. рассказывала о поездке Митяя и Дионисия в Царьград и о смерти Митяя еще раз - под 6887 г.
Под 6888 г. в Ник. помещена «Повесть полезна бывшего чюдеси, когда помощию Божию... и всех святых молитвами князь велики Дмитрей Иванович з братом своим двоюродным, с князем Владимиром Андреевичем... посрами и прогна Волжскиа орды гордаго князя Мамая...». Это - контаминация двух источников - Сказания о Мамаевом побоище и Пространной летописной повести о Куликовской битве. Начало повести в Ник. в значительной степени совпадает с Пространной повестью (гнев Мамая из-за поражения на Воже; наем «фрязов, черкасов, ясов и иных», требование дани «как при Чанибеке»). Тексту, заимствованному из Сказания, предшествует объяснение, каким образом Киприан оказался в Москве во время Куликовской битвы, - здесь вновь (в третий раз!) упоминается история с Митяем. Далее в Ник. читается отсутствующее в других источниках известие об обращении Дмитрия «к брату своему к великому князю Михаилу Александровичу Тверскому» и о присылке тверским князем «в помощь братаничя своего князя Ивана Всеволодича Холмского» и приходе «Андрея Олгердовича Полотского со псковичи». Как и в Основной редакции Сказания, Киприан изображается в Ник. сподвижником Дмитрия в войне с Мамаем, но упоминания о нем значительно расширены. Уже А. А. Шахматов утверждал, что «подобное прославление памяти митрополита дело не современника, а книжника XVI в., воспитавшегося в известной определенной литературной среде и применявшего выработанные в этой среде приемы к обработке различных литературных произведений...». В тенденциозных вставках, связанных с Киприаном, он видел «работу редактора XVI в., а именно редактора самой Никоновской летописи или одного из источников ея...». ³³⁾ Связь одной из вставок Ник., относящихся к

-147-

Киприану, с творчеством митрополита Даниила - вероятного составителя Ник. - доказал Б. М. Клосс. Речь Киприана, советовавшего Дмитрию утолять ярость «нечестивых» (и, конкретно, Мамая) «дарами», значительно расширенная в Ник. по сравнению с Основной редакцией Сказания, была обнаружена исследователем в сборнике сказаний и поучений Даниила. ³⁴⁾ Из Сказания были заимствованы в Ник. известие о посылке Дмитрием к Мамаю посла Захарии Тютчева и подробный рассказ об обращении Дмитрия к Сергию (в Пространной летописной повести упоминалась только грамота Сергия Дмитрию) и о присылке святым двух воинов Христовых «от своего полку чернеческого» - Пересвета и Осляби. Помощь Сергия Дмитрию ужасает союзников Мамая Олега Рязанского и вслед за ним литовского князя, который в Ник. именуется, в отличие от Основной редакции Сказания, исторически правильно Ягайлом. К Сказанию в Ник. восходит и описание «уряжения полков» перед Куликовской битвой, которого не было в более ранних летописных рассказах. В Основной редакции Сказания с этой расстановкой связано первое упоминание о Дмитрии «Боброкове», не упомянутого в более ранних летописях и появившегося только в «Задонщине» (без прозвища «Боброк»). В Ник. «Дмитрий Боброков родом из страны Волынскиа» появляется несколько позже. Самый рассказ о Куликовской битве разделен здесь на две годовые статьи; основные военные действия описаны под 6889 г., и именно здесь впервые упоминается Дмитрий Боброк, приглашающий великого князя слушать «приметы» перед боем (слушанье «примет» упоминается и в Основной редакции). Вместе с князем Владимиром Андреевичем Боброк возглавляет «западный (засадный) полк», которому автор Сказания предназначил важнейшую роль в рассказе. В Сказании (в Основной редакции и в Ник.) описываются также обмен конем и одеждой между Дмитрием Ивановичем и его «любимым» Михаилом Бренком и поединок инока Пересвета с татарским богатырем Темир-мурзой. Автор Сказания, несомненно одаренный писатель, применил далее сюжетный прием, значение которого для искусства было чрезвычайно плодотворным, - режиссеры XX в. именовали его «отказным» или «тормозным» действием. При описании боя преимущество сперва предоставляется противнику, и когда он уже начинает «одолевати» и те, кому сочувствуют читатели, «плачюще и слезяще зело», жаждут действия, предводитель сдерживает их, ссылаясь на неблагоприятные обстоятельства,

-148-

и лишь в минуту всеобщего отчаяния объявляет: «Подвизайтеся, время нам благо прииде». Именно такое «отказное» действие делает конечный успех героев особенно выразительным. Ник. воспроизвела и еще один эффектный эпизод Сказания - заключительную сцену, когда участники сражения ищут и не находят самого великого князя Дмитрия Ивановича, находят убитого Бренка в великокняжеской одежде и еще одного воина, похожего на Дмитрия. И только потом, «уклонившеся на десную страну», они обнаружили самого великого князя, «под ветми лежаща, аки мрътв». Доспех его был «весь избит и язвлен зело», но сам он даже не был ранен.
Под вновь повторенной датой 6889 г., в отличие от НСС и MCC, Ник. сообщает (вслед за Сим.) не о назначении, а об изгнании Пимена. Под 6890 г. сообщается о приезде на Русь из Царьграда архиепископа Дионисия Суздальского и указано (как в НСС и, в частности, в HV) о его выступлении против еретиков, которые здесь однозначно именуются «стригольниками».
В Повести о нашествии Тохтамыша в Ник. расширена тема бесчинства москвичей, не выпускавших из града - «и убиваху их и богатство и имение их взимаху. Киприань же митрополит всея Русии возпрещаше им; они же не стыдяхуся его и небрежаху его...». Апология Киприана продолжена и под 6891 г.: «Toe же осени не возхоте князь великий Дмитрей Иванович Московский пресвященного Киприана митрополита всеа Русии и имеша к нему нелюбье. Киприан же митрополит воспомяху слово Господне, глаголющее: егда гонят вас из града сего, бегайте в другый... Несть бо греха еже бегати бед и напастей, но еже впадше некрепце стоати о Господи... И тако Киприан митрополит всеа Русии тою же осени с Москвы отъиде в Киев...». Далее сообщается о приглашении в Москву Пимена и отправлении Дионисия с Феодором Симоновским в Царьград. Под 6892 г. в Ник. читается отсутствующее в других летописях известие о стремлении Тохтамыша под влиянием «некого князя Ординского» «дати великое княжение» каждому из русских князей, а также известие о поставлении патриархом Дионисия «в митрополиты на Русь», о заточении его Владимиром Ольгердовичем Киевским (о его смерти сообщено под 6894 г.). Под 6895 г. после сообщения об очередной поездке Пимена в Царьград говорится, что «прииде Пимен митрополит на Русь из Царырада не на Киев же убо, но на Москву токмо; и прииде без исправы, понеже на Киеве бе Киприан митрополит, а на Москве Пимин митрополит». Образ Пимена продолжал занимать составителя Ник. и далее: под 6897 г. он поместил особую повесть «Хожение Пименово в Царьград»,

-149-

восходящую к отдельному памятнику «Хождение Игнатия Смольянина», где описывалось, как «фрязы» в Азове пленили Пимена и его спутников и получали с них «мзду»; заканчивается «Хожение» смертью Пимена в Царьграде. Однако к смерти Пимена составитель Ник. возвращался еще раз, после рассказа «О преставлении великого князя Дмитрия Ивановича Московского», сообщив, что «Пимен митрополит всея Русии бысть тогда в Царьграде», и под 6898 г. поместив известие о его смерти. Лишь после этого он рассказывал о торжественном возвращении Киприана в Москву.
Под 6900 г. в Ник. помещен еще один памятник, отражающий события того же периода, - «Повесть о преподобном Сергии» - особая редакция Жития Сергия, в которой Сергию приписывается не только благословение Дмитрия на борьбу с Мамаем, но и наставление его князю, дословно совпадающее (как отметил еще С. К. Шамбинаго) с речью Киприана Дмитрию в предшествующем тексте Ник. (об утолении «ярости нечестивых» «дарами»). Речь эта отражает какую-то особую редакцию Жития Сергия (в других редакциях Жития ее нет). ³⁵⁾
В редакции, близкой к той, которая читается в Ник., Сказание о Мамаевом побоище было помещено в третьей редакции ВП (сходный текст и в дополнительных статьях Лондонского списка ВП). ³⁶⁾ Упоминание о пребывании Киприана в Москве во время Куликовской битвы противоречило здесь остальным известиям о церковно-княжеских отношениях, заимствованным в ВП из НСС.
В Новгородской летописи Дубровского и в так называемой Ростовской (Архивской) летописи ³⁷⁾ в повесть о Куликовской битве было сделано несколько вставок из Сказания о Мамаевом побоище: об «уряжении полков», о выступлении «потаенного полка» под предводительством Владимира Андреевича и Дмитрия Волынца и о поисках Дмитрия после битвы. Выдержки из Сказания о Мамаевом побоище («Дмитрий Боброков» и «уряжение полков»; поиски Дмитрия после битвы)

-150-

содержатся и в кратком рассказе о Куликовской битве Устюжской летописи; окончательное возвращение Киприана отнесено здесь к 6896 (1388) г. ³⁸⁾
Очень краткое изложение событий 1375-1381 гг. содержит Степенная книга: упоминается здесь история с Митяем, смерть которого предсказал Сергий; кратко изложена «преславная победа за рекою за Доном» с благословения Сергия. Соперничество Киприана и Пимена упомянуто задним числом в связи с окончательным приходом Киприана при Василии Дмитриевиче. ³⁹⁾ Совсем перепутаны события этих лет в Холмогорской летописи: упоминания о Михаиле-Митяе нет совсем; под 6887 г. сообщается о поставлении Пимена и приглашении Киприана, под 6889 г. о приходе Киприана и заточении Пимена, победа над Мамаем отнесена к 6890 г., но речь идет, скорее, о битве на Воже; более подробно изложено нашествие Тохтамыша, изгнание Киприана и приглашение Пимена, о дальнейшей судьбе которого ничего не говорится, упоминается лишь приход Киприана в 6898 г. ⁴⁰⁾
Изложение истории последних лет Дмитрия Донского у В. Н. Татищева (V, 132-175) в основном построено на Ник.: по Ник. дано описание истории с Митяем и Куликовской битвы (дополненное уже отмеченным выше ⁴¹⁾ упоминанием о «Василии Татисче»). Расширен лишь рассказ о нашествии Тохтамыша под 6891 (1383) г. Упомянутое в Ник. размышление Дмитрия «с князи и бояры» при известии о нашествии конкретизированы. Дмитрий говорит: «Неудобно намо малости ради вой стати противо хана. И асче побеждены будем, то погубим всю землю Рускую и не можем к тому милости испросити. Аще ли же и победим, то с большею силою пришед, паки вся погубит». Дмитрию возражает «един тысецкий»: «Идем, княже, на броды и станем сожидати воинства. А к хану пошли дары с покорою и проси милости...». Дополнено и упоминание Ник. о переговорах с суздальскими князьями, призывавшими москвичей принять с честью войска Тохтамыша: «Но князь Остей и воевода великаго князя не хотяху верити татарам, рекусче, яко сльстивше, прияв град, погубят все Христианы и всю землю Рускую. Князи же суздальстии, верюсче ли хану и его клятве или льстяхуся великому княжению и завидуюсче силе великого князя Димитрия, кляхуся тяжкою клятвою, яко никое зло граду сотвориса. И народы всии, слышавше сиа, начаша

-151-

кричати на князя Остея и воевод, да смирятся с ханом, глаголюсче, яко „не можем силе его противитися". Тии же со слезами просясче, да претерпят мало, егда князь великий и брат его Владимир Андреевич, собравше силы, приидут на отсечь, ведусче бо, яко с ханом не более 30 000 всех вой его. Но народы не хотяху их слушати, понудиша князя отворити врата и изыти с дары к хану». Рассказ об отъезде Киприана из Москвы в 6892 г. изложен Татищевым без приведения оправданий Киприана и дополнен вероятным, но неизвестно откуда взятым утверждением, будто гнев Дмитрия был вызван тем, что Киприан советовал сопернику Дмитрия Михаилу Тверскому идти в Орду «просити великаго княжения».

* * *

Как и в историографии Александра Невского, в историографии Руси при Дмитрии Донском батальным сценам уделялось несравненно больше внимания, чем политической истории соответствующего периода.
При изучении источников по истории Руси конца XIV в. исследователи, писавшие после А. А. Шахматова, во многом опирались на его труды. При этом, однако, обычно не учитывалась разная степень доказательности построений ученого. Вполне убедительными были выводы, вытекавшие из сравнения привлеченных им летописных текстов (дополнительно " подтвержденные исследованиями других ученых), - первичность текста Тр., воспроизведенного у Карамзина, в Рог. и Сим., восхождение к ним текстов различных редакций НСС («свода 1448 г.») - НК, З IV, HV, CI и других летописей, модификация этих текстов в последующем летописании. Совсем иное значение имели построения А. А. Шахматова относительно связей между летописными текстами и внелетописными памятниками, посвященными в основном Куликовской битве. Источниками дошедших до нас текстов Шахматов считал летописную повесть, возникшую в среде духовной, а также рассказ не дошедшей до нас «Московской летописи», ⁴²⁾ в основе которой лежала официальная реляция о походе великого князя и предполагаемое «Слово о Мамаевом побоище», созданное при дворе серпуховского князя Владимира Андреевича и прославлявшее его, литовских князей Ольгердовичей и Дмитрия Волынца. Это «Слово», по мнению А. А. Шахматова, также

-152-

отразилось в «Задонщине» и Сказании о Мамаевом побоище. Однако все эти источники - лишь предположения ученого. А. А. Шахматов думал, что текст не дошедшей до нас «Московской летописи» XIV в. отразился в Новгородской летописи по списку Дубровского. ⁴³⁾ Однако уже А. Н. Насонов отметил поздний характер этой летописи и лежащего в ее основе Новгородского свода 1539 г., связанного с боярским родом Квашниных; ⁴⁴⁾ М. А. Салмина доказала, что рассказ о Куликовской битве в своде 1539 г., включающий интерполяцию из Сказания о Мамаевом побоище, вторичного происхождения по отношению к летописным рассказам XV в. Необходимо, очевидно, при изучении дошедших до нас источников исходить из реальных текстов, взаимоотношения между которыми были с достаточной убедительностью установлены А. А. Шахматовым (находки новых текстов не поколебали предложенной им генеалогической схемы), а не из догадок ученого.
Наиболее ранним из этих текстов был рассказ Тр., сохранившийся в Сим. и Рог. Известия этого свода несомненно были тенденциозны и далеко не полны: составителя больше интересовали церковные дела (и, конкретно, борьба Киприана за митрополичий престол), чем борьба с Ордой.
Можно полагать, что рассказ Тр. был не первым повествованием о Куликовской битве. Мы знаем только один источник этого рассказа - синодик убитых, хотя и дошедший в рукописи более позднего времени, ⁴⁵⁾ но составленный, по всей видимости, после сражения. Но наличие в рассказе Тр.-Рог.- Сим. за 1380 г. некоторых дублировок текста (повторение упоминаний о бегстве Мамая и о возвращении Дмитрия в Москву) позволяет, как отметил Л. А. Дмитриев, предполагать, что текст этот уже был дополнен. ⁴⁶⁾ Даже если считать, что рассказ, совпадающий в Тр. и в Рог.-Сим., о Куликовской битве восходил не к Тр., а к своду 1390-1392 гг., ⁴⁷⁾ все же эта дата - не современная битве, а отстоящая от нее не менее чем на 10 лет. Рассказ НСС о событиях конца XIV в. не был, очевидно, проникнут такими тенденциями, которые

-153-

заметны в Тр., но он явно вторичен и тоже не лишен тенденциозности. Рассказ этот, видимо, сложился в первой половине XV в. и отражал некоторые политические события этого периода (обвинение суздальских князей в предательстве в 1382 г.) и т. д. Последующее летописание - MCC и особенно Ник. - внесло в этот рассказ множество явных дополнений.
Своеобразие внелетописных памятников, повествующих о Куликовской битве, и их отражения в поздней летописной традиции (Ник. и др.) заключается в том, что только в них содержался рассказ о решающей роли Владимира Андреевича Серпуховского и Дмитрия Боброка в исходе битвы (засадный полк), о поведении Дмитрия Донского во время сражения (обмен одеждами с Михаилом Бренком, поиски и обнаружение его после боя), а также об иноках-воинах, посланных на битву Сергием Радонежским.
В исторической литературе XX в. о Куликовской битве ⁴⁸⁾ важнейшую роль играли (как и в предшествующих трудах) соображения о «вероятности» или «невероятности» тех или иных отдельных известий о ней. Даже А. Е. Пресняков, отметив, что в памятниках письменности обнаруживается «явная тенденция» выделить роль Владимира Андреевича и князей Ольгердовичей «возможно ярче», указал, что «у нас нет оснований отказать этой тенденции в фактически верной основе, так как нет данных, которые можно ей противопоставить, а внутренняя вероятность говорит в ее пользу». Он, однако, отказался от подробного изложения тех эпизодов битвы, которые читаются в Сказании о Мамаевом побоище и поздних летописных памятниках, ограничившись замечаниями, что роль Дмитрия Донского как «вождя Великороссии в национальной борьбе за независимость» обрисовалась позже «в условной перспективе общественной памяти и книжной разработке „повестей о Мамаевом побоище"». Он отметил, что особенно богата переделками была Ник., «выдвинувшая моральную роль св. Сергия, разработавшая романтический мотив об иноках Пересвете и Ослябе...». ⁴⁹⁾ В необъятной литературе о Куликовской битве, вышедшей в свет после Преснякова (и особенно в литературе военных и послевоенных лет), преобладает своеобразная военно-историческая трактовка этой темы: опираясь на Сказание о Мамаевом побоище и Ник., авторы предлагают читателям карты, изображающие диспозицию войск на Куликовом

-154-

поле, придают важное значение участию Сергия и троицких монахов, руководству Владимира Серпуховского и Дмитрия Боброка в исходе битвы; обсуждают поведение Дмитрия Донского во время сражения. Но, как и исследователи XIX в. (например., Н. И. Костомаров ⁵⁰⁾ ), они исходят при этом не из характеристики источников, а из представлений о степени вероятности данного сообщения. Только один из историков XX в. - Г. В. Вернадский - был готов поверить утверждению Ник. об участии Киприана в подготовке к походу на Мамая (он и вообще строил весь рассказ о Куликовской битве по Ник.); ⁵¹⁾ остальные склонны были считать эту версию явным вымыслом. Однако об участии Сергия велись споры. Часть исследователей безусловно придавала важное значение участию Сергия в этом событии; часть отрицала его роль. ⁵²⁾ Так же расходились мнения относительно обмена одеждами между Дмитрием и Михаилом Бренком. М. Н. Тихомиров признавал достоверность известия о таком переодевании и даже обосновывал его необходимость; Р. Г. Скрынников считает его невероятным. ⁵³⁾
Некоторые работы, вышедшие за последние десятилетия, содержали важные наблюдения, связанные с источниками по истории Куликовской битвы. Мы упоминали работы Л. А. Дмитриева, показавшего, что уже первоначальная редакция Сказания о Мамаевом побоище приписывала роль союзника Мамая Ольгерду (а не Ягайло, как следует из всех современных битве источников), и М. А. Салминой, построившей генеалогию летописных рассказов о Куликовской битве. В. А. Кучкин, приведший убедительные аргументы в пользу поздней (не ранее конца XV в.) датировки Сказания о Мамаевом побоище, показал, что в первоначальных редакциях Жития Сергия обет Дмитрия Сергию построить монастырь после победы над Мамаем был дан не перед Куликовской битвой, а перед

-155-

предшествующей ей битвой 1378 г. на Воже (монастырь был построен, как следует из летописей, до Куликовской битвы). ⁵⁴⁾
Когда и при каких обстоятельствах появились в источниках рассказы о важной роли Владимира Андреевича Серпуховского (Храброго) и Дмитрия Боброка и о засадном полке, решившем исход боя? В рассказе Тр. ни Владимир, ни Боброк как участники Куликовской битвы не упоминались; НСС дважды упоминал Владимира в связи с битвой, но о засадном полке ничего не сообщал; о роли Боброка он также умалчивал. Развернутый рассказ о засадном полке, Владимире и Боброке принадлежал Сказанию о Мамаевом побоище и, вслед за ним, Никоновской летописи.
Чем может быть объяснено умолчание всех летописей до XVI в. об этом важном, согласно Сказанию и Ник., моменте в истории битвы? Умолчание летописания конца XIV в. о роли Владимира Андреевича может быть объяснено тем, что в 1389 г. между ним и Дмитрием Ивановичем возник конфликт (Дмитрий отнял у серпуховского князя Дмитров и Галич), в начале княжения Василия I Владимир «отъезжал» от великого князя в Новгородскую землю; только затем конфликт был урегулирован. НСС не имел оснований преуменьшить роль Владимира Андреевича; трудно объяснить умолчание в этом источнике о засадном полке, если он играл столь важную роль в исходе битвы. Еще более трудно объяснить умолчание о Боброке во всех летописях до Ник. Никаких оснований для тенденциозного умолчания о нем, если о его деятельности было известно, летописи XV в. не имели. Потомки его служили князьям московским; внук производил перепись в Костроме. ⁵⁵⁾
Каков был идейный смысл рассказа о Владимире Андреевиче и Боброке, засадном полке и поисках Владимиром Дмитрия после боя в Сказании о Мамаевом побоище? Исследователи оценивали смысл этого рассказа по-разному. Л. А. Дмитриев писал, что эпизод с засадным полком «прославляет не серпуховского князя, а воеводу князя московского Дмитрия Волынца... Судя по ряду летописных записей, Владимир Андреевич был незаурядным храбрым полководцем. При чтении же Сказания создается впечатление, что автор приуменьшил роль Владимира Серпуховского в событиях 1380 г.». ⁵⁶⁾ По мнению же М. З. Тихомирова, Сказание прославляло Владимира

-156-

Серпуховского и литовских князей Ольгердовичей. Оно было тенденциозным памятником, изображавшим Дмитрия Донского «почти трусом»: «Это - сознательное искажение действительности, а не только литературный прием». Рассказ о пребывании Дмитрия в конце битвы вдали от поля боя, где его нашли воины, посланные Владимиром Андреевичем, «представляет своего рода памфлет, направленный против великого князя и, вероятно, возникший в кругах, близких к Владимиру Андреевичу Серпуховскому». С Владимиром Андреевичем Серпуховским связывал Сказание о Мамаевом побоище и Р. Г. Скрынников, но, соглашаясь с поздней датировкой Сказания, предложенной В. А. Кучкиным, он считал, что дошедший до нас текст памятника представлял собою позднюю (конца XV в.) переделку некоего более раннего памятника, еще не включавшего содержащихся в Сказании явных анахронизмов. ⁵⁷⁾
Таким образом, перед исследователями вновь встает вопрос о некоем протографе, лежащем в основе Сказания (а заодно и «Задонщины»), который ставил еще А. А. Шахматов. Однако никаких независимых текстов, отражающих этот протограф, пока не обнаружено. Исключение составляет один любопытный фрагмент, на который обратила внимание Р. П. Дмитриева. Он содержится в Тверском сборнике XVI в. и обнаруживает сходство со Сказанием и особенно с «Задонщиной»: «В лето 6888. А се писание Софониа резанца, брянского боярина, на похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Володимеру Андреевичу...». Далее говорится о приходе Мамая, о его намерении идти на Русь, а приписанные и зачеркнутые строки представляли собой концовку, где упоминается «суженое место межу Доном и Днепром, на поле Куликове на реце на Непрядве», где «положили свои головы» русские воины, и воздается им честь и слава. ⁵⁸⁾ Но даже если предполагать, что этот текст действительно первичен по отношению к известным нам текстам «Задонщины» и Сказания, то вопроса о существовании и характере протографа Сказания он не решает. Здесь не упоминаются ни воины, посланные св. Сергием, ни засадный полк, ни Боброк. Р. Г. Скрынников не дал никакого текстологического обоснования своему предположению о пратексте Сказания о Мамаевом побоище - он просто отнес все «поздние датирующие признаки» в тексте Сказания (Ольгерд вместо Ягайла, Киприан в

-157-

Москве, неправильное именование жены Владимира Андреевича и т. д.) «к слою, возникшему едва ли не в процессе обработки памятника». Как и В. А. Кучкин, он придал важное значение «прямой ссылке автора на источники информации, которыми он пользовался: „Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича"... », ⁵⁹⁾ Но эта ссылка на «самовидца», как часто бывало в житийных и сходных с ними памятниках, относилась к сообщению о чуде - о руках, спускавшихся с небес и державших венцы над русскими воинами. ⁶⁰⁾
В. А. Кучкин обратил внимание на то, что в «Задонщине», как и в Сказании, упоминалось, что в повороте Куликовской битвы большую роль сыграл Владимир Серпуховской. Он имеет в виду, очевидно, текст в одном из списков «Задонщины» (ГИМ, Муз. собр., № 3045): «И нукнув князь Владимер Андреевич с правые руки на поганаго Мамая с своим князьм Волыньскым, 70-ю тысящами...». ⁶¹⁾ Но Р. П. Дмитриева и А. А. Зимин с достаточным основанием признали это место в пространной редакции «Задонщины» вставкой из Сказания. ⁶²⁾ Да и сама «Задонщина», как уже было указано, не может считаться наиболее ранним и близким по времени к Куликовской битве памятником: все, что мы знаем о времени ее письменной фиксации, - это то, что она была написана не позже 1479 г.
Высказывались сомнения в том, что Сказание о Мамаевом побоище, приписывающее столь важную роль Владимиру Серпуховскому, могло быть написано после середины XV в., когда удельное княжество Серпуховское было уничтожено. ⁶³⁾ Но уничтожение его произошло лишь в 1456 г., при внуке Владимира Василии Ярославиче, верном союзнике Василия II в борьбе за престол, которого неблагодарный великий князь тем не менее отправил в заточение. У серпуховского князя оставались сторонники, составившие заговор с целью освободить его. ⁶⁴⁾ В силе оставался и Троицкий монастырь, основанный на