Вопрос о терминах

В заключение нельзя обойти еще один вопрос. А не сводится ли вся дискуссия, может спросить читатель, в значительной мере к спору о словах? Одни называют одно и то же общество рабовладельческим, другие—основанным на азиатском способе производства, что и порождает взаимное непонимание.

В таком предположении есть доля истины. Выше мы показали, что в отдельных случаях точки зрения спорящих сторон по существу близки — «феодалист» Е. М. Медведев, сторон-

 

ник «азиатской» концепции Г. Левин, да и Ф. Тёкеи с его «этапами» внутри единой формации азиатского способа производства, по существу, признают в истории стран Востока между первобытной и капиталистической эпохами наличие двух больших периодов, в общем соответствующих понятиям рабовладельческого и феодального. Может быть, последние два термина действительно неудачны?

На обсуждение, таким образом, ставятся термины (сейчас мы говорим уже только о терминах) «феодализм», «рабовладельческий строй», «азиатский способ производства». Они обсуждаются в неравной степени. Термин «феодализм» употребляется почти всеми участниками дискуссии, и как будто никто, кроме В. П. Илюшечкина, активно не возражал против него.

Остаются, следовательно, два термина: как назвать древнее общество—рабовладельческим или азиатским?

Термин «рабовладельческий», видимо, не вполне удачен, поскольку создает впечатление обязательного наличия высших, классических форм рабства, которые не характерны для раннеклассовой стадии. Но это именно впечатление. Выше мы выяснили, что на самом деле понятие рабовладельческого общества не требует обязательного господства высших, античных форм рабства. Совершенно прав и Ю. И. Семенов, говоря, что «о терминах не спорят, а условливаются» [730, 290]. Может быть, и в данном случае достаточно будет условиться точней о содержании данного, давно уже употребляемого термина?

Автор настоящей книги в начале дискуссии подчеркивал недостатки термина «рабовладельческий строй» и предложил взамен термин «общинно-рабовладельческий строй». Такой термин, казалось ему, больше отвечает существу современных взглядов на рабовладельческое общество как на такое, в котором рабовладельческий уклад, являясь ведущим, никогда, видимо, количественно не преобладал. На устном обсуждении в марте 1965 г. автор встретил первое возражение со стороны Б. Ф. Поршнева, указавшего, что дело не в термине, что термин «феодальное общество» также не слишком удачен, так как система феодов далеко не адекватна нашему понятию феодализма. Важно, какой смысл вкладывается марксистской наукой в эти, в свое время подобранные, может быть, более или менее случайно термины.

За этим по тому же пункту последовали возражения М. М. Слонимского и Ю. В. Качановского. Особенно подробную аргументацию развернул первый. Он напомнил, что община существовала не только в рабовладельческом, но и в феодальном обществе (он мог бы добавить: «а также в первобытнообщинном»), поэтому слово «общинный» не опреде-

 

 

ляет специфику именно первой классовой антагонистической формации, между тем как термин «рабовладельческий» указывает на главное — на господствующий в ней способ производства [761, 276]. Ю. В. Качановский независимо от Μ. Μ. Слонимского выразил ту же мысль, отметив, что термин «рабовладельческий способ производства» отражает «главную тенденцию, главную ось развития древних обществ» [583, 227].

На все это трудно что-то возразить; я снимаю свое предложение. Термин «рабовладельческий» имеет недостатки, но термин «общинно-рабовладельческий» явно хуже; введение рядом с «первобытнообщинным» еще «общинно-рабовладельческого» строя могло бы не уменьшить, а лишь увеличить словесную путаницу. Добавлю, что, предлагая в прошлом термин «общинно-рабовладельческий строй», я, разумеется, всегда имел в виду не какую-то смесь рабовладельческой и первобытнообщинной формаций, а, по существу, рабовладельческое общество.

Это необходимо подчеркнуть, в частности, в связи с возражением, сделанным одним из самых маститых оппонентов — Г. А. Меликишвили. «В. Н. Никифоров,— писал он,— одним из примеров нелогичности участников нынешней дискуссии считает именно выдвижение идеи „смешанных обществ". Особенно отрицательную реакцию вызывает у него термин „рабовладельческо-феодального" общества, однако сам он (Никифоров.—В. Н.) для обозначения древневосточных обществ предлагает термин „общинно-рабовладельческий", который вряд ли является в смысле „логичности" лучшим, чем отвергаемый им „рабовладельческо-феодальный"» 644, 56].

Моего оппонента, вероятно, искренне удивит, когда я сейчас скажу, что никогда не возражал против термина «рабовладельческо-феодальный строй» (хотя он, действительно, кажется мне неудачным). Я возражал против понятия «смешанной» формации, которое противоречит представлениям о единой надстройке, одном ведущем укладе, революционных сдвигах, отделяющих одну формацию от другой. Если бы Г. А. Меликишвили в термин «рабовладельческо-феодальная формация» вкладывал понятие рабовладельческого строя с зарождающимся феодальным укладом в нем, я, пожалуй, не стал бы спорить...²⁹.

Возвращаясь теперь к вопросу о терминах, мы вынуждены заключить, что термин «рабовладельческое общество»—все же лучшее из того, что предложено в отношении классовых обществ древности. Он отражает главное — ведущую роль рабовладельческого уклада — ив остальном, при всех своих недостатках, все-таки довольно гибок. Совершенно иначе об-

 

 

стоит дело, по нашему мнению, с термином «азиатский способ производства». Этот термин неудачен, во-первых, потому, что — в отличие от терминов «первобытнообщинный строй», «рабовладение», «феодализм» и т. д.— он является по происхождению географическим, т. е. связывает предполагаемую стадию общечеловеческого развития с одной частью света— с Азией. Во-вторых, и это главное, термин «азиатский способ производства» имеет вполне определенный основной смысл, без учета которого мы не вправе его употреблять.

Он с самого начала связан с представлением об отсутствии частной собственности на средства производства, на землю. Если есть частная собственность на землю — особой азиатской общественной формации нет. Но мы с абсолютной точностью знаем, что во всех классовых антагонистических обществах, включая древневосточные, частная собственность на землю (если угодно—иногда в виде частного владения) существовала. Должны ли мы называть «азиатскими» такие общественно-экономические отношения, при которых основной признак азиатского способа производства заведомо отсутствует? Ясно, что употребление указанного термина также увеличивает путаницу вокруг обсуждаемых проблем.

В этом, повторяем, второстепенном для нас вопросе мы не согласны с автором недавней монографии «Переходные общественные отношения» Д. Кшибековым [621]. Автор остро и справедливо критикует теоретические построения сторонников существования «азиатской» и «смешанной» формаций³⁰. Но ему хотелось бы все-таки сохранить термин «азиатский способ производства». Он пишет: «Действительно, существуют ли особенности восточного, так сказать, азиатского способа производства? Да, существуют. Есть ли своеобразие форм земельной собственности? И на этот вопрос можно ответить утвердительно» [621, 192].

Но где, в какой стране «существует» такое своеобразие форм земельной собственности, которое свойственно якобы азиатскому способу производства? Д. Кшибеков приводит в качестве примеров Казахстан и Туркмению. По его словам, «в дореволюционном Казахстане существовала частная, подворная мелкая собственность на скот. Однако этого нельзя сказать относительно собственности на землю. Но означает ли это отсутствие всякой собственности на нее? Собственность на землю была, особенно на пастбища, луга, озера, леса и зимовки. Но она могла быть только общинной или крупнофеодальной» [621, 193]. Итак, в отношении дореволюционного Казахстана, при всех особенностях его экономики, не приходится говорить об отсутствии там частной земельной собственности (т. е. там не было главной черты азиатского способа производства), поскольку существовала «крупнофео-

 

 

дальная собственность»... Второй пример: Туркмения, где в условиях ярко выраженного ирригационного хозяйства, казалось бы, самое место отношениям собственности, свойственным особому «азиатскому» строю. Но и здесь, утверждает Д. Кшибеков, поскольку людей для ирригационных работ «организовывали крупные феодалы, то и право собственности на каналы и колодцы принадлежало им. Что же касается собственности на землю, то она осуществлялась лишь через собственность на воду» [621, 194]. Следовательно, и в Туркмении частаая феодальная собственность на землю (и воду) существовала, т. е. об отношениях азиатского способа производства снова не может быть речи.

Других примеров «в пользу» того, что азиатский способ производства, пусть не как особая формация, но как «своеобразные особенности экономики, культуры и бытовых традиций азиатских стран» [621, 195], где-то реально существовал, автор не приводит. Перед нами—одно из проявлений замечающейся в ряде работ тенденции любой ценой спасти термин, привязав его к каким-нибудь (еще недостаточно определенным) особенностям каких бы то ни было стран (так как «Восток», как мы не раз говорили выше, понятие в высшей степени расплывчатое, и найти у всех стран «Востока» общие «особенности» вообще вряд ли удастся).

Конечно, если термин «азиатский способ производства» будет, таким образом, в корне переосмыслен, фактическая основа для современной дискуссии исчезнет. Пока мы возражаем против данного термина только потому, что с ним связано неверное содержание.

Любопытно, что, наоборот, некоторые авторы, выступающие в поддержку концепции особой азиатской формации, сами указывают определенные недостатки термина «азиатский способ производства» [см. 467, 204; 686, 224]. Даже Ж. Сюрэ-Каналь, один из зачинателей дискуссии, пишет: «Остается найти более подходящий термин, чем определение „азиатский способ производства", географическая узость которого отражает то состояние изученности конкретных обществ, какое было при Марксе» [785, 162].

Выше мы, кажется, доказали, что дело не только в «географической узости». Но мы полностью согласны с указанными авторами в том, что термин «азиатский способ производства» неудачен. Употреблять ли его — зависит от них самих.