Идеология меча. Предыстория рыцарства 11 страница

Итак, никакие данные в отношении «Божьего мира» по другим регионам не дают основание усомниться в выводах, сделанных нами для Аквитании. Повсюду мы встречаем то же стремление церкви както компенсировать ослабление власти короля или графа: она обращается к principes, обладателям sublimitas militaris (военного верховенства), с требованием ограничить свою военную активность, направляя ее лишь на тех, кто, как и они, в состоянии защищаться. Нигде не говорится, что церковь возлагает на рыцарей какуюто защиту слабых.

 

V. «Божье перемирие»

 

Назначением «Божьего мира» было спасти от войны некоторых лиц и тем самым защитить их имущество: прежде всего это касалось церковников, монахов, монахинь, клириков, паломников, а также крестьян, торговцев и иногда даже знатных женщин. «Божье перемирие» направлено на то, чтобы исключить войну на какието периоды в году. Чтобы дать возможность для богослужений, следует воздержаться от пролития крови и совершения насилий на время праздников Пасхи, отмечающих страсти, смерть и воскресенье Господа. Как здраво заметил Э. Семишон, в течение более чем века «церковь не совсем запрещала войны сеньорам, владельцам фьефов, для которых сражения были потребностью и представлялись правом, но она ограничивала длительность этих войн». [512]

Эта идея родилась, похоже, в Каталонии. Но уже отмечалось, что еще в 1016 г. собор в Верденсюр Дубс пытался запретить воинам нападать на безоружных всадников после начала поста и до конца пасхальных праздников. Задача состояла в том, чтобы побудить светских сановников благочестиво соблюдать главный церковный праздник. Это предписание — пока не перемирие как таковое, оно еще связывается с понятием «мира». Некоторые воины, соблюдая некую аскезу, на время поста воздерживались от использования своего оружия. И став безоружными, они включались в число тех, на кого церковь не разрешала «сильным» нападать. [513] Однако идея начала свой путь.

В 1027 г. в Тулуже, близ Перпиньяна, собравшиеся епископы утвердили «перемирие», обнародованное епископом Беренгаром и требовавшее от воинов воздержаться от любых нападений на врага с 9го часа субботы до 1го часа понедельника, и так каждую неделю. Это предписание явно связано с соблюдением воскресенья. Как представители всех прочих ремесел должны были прекращать работу, так и от всех воинов, каков бы ни был их ранг, требовалось не вести войну. В этот день работать по профессии нельзя. [514] Похоже, что собор в Вике 1033 г. расширил это запрет на срок до трех дней, с вечера четверга до утра понедельника, и что эта идея потом пошла дальше. [515] Действительно, перемирие распространялось и ширилось: оно добралось до долины Роны, где установилось благодаря совместным усилиям епископа Арльского Рембо и Вьеннского — Леже; именно оттуда, где, по свидетельствам современников, впервые водворился «Божий мир», перемирие проникло в Ломбардию, в Готию и, наконец, вернулось в области, где зародилась сама идея, — в Нарбонне, в Каталонию. [516] Его развитие закрепляет слабость центральной власти и рост могущества епископов. В самом деле, например, в Провансе на нарушителей «мира» жаловались епископу и каноникам. Чтобы принуждать и карать в отсутствие настоящей «светской руки», церковь создала новых виконтов, помощников епископа, получавших свою должность от него; за помощью обращались и к сеньорам, значение которых за полвека повысилось. Они, отмечает Ж. П. Поли, «получали в обмен за службу то, что другие брали силой». [517]

В решениях собора в Сен ЖильдюГар 1042 г., как и почти на всех последующих соборах, «Божий мир» и «перемирие» были теснейшим образом связаны. Здесь встречается запрещение наносить вред церквям и духовенству, а также, в каноне III, очень интересное уточнение, касающееся «Божьего мира»: он ограничен во времени, но запрещает (что важно для нас) всем milites по какой бы то ни было причине браться за оружие в течение этого периода. [518]

На этот раз имеются в виду именно milites. Отметим, что их не рассматривают как однородный класс, а различают среди них majores и tninores, не уточняя, к каким слоям общества относятся эти категории. В том же году новый собор в Тулуже расширяет право убежища, подтверждает защиту крестьян и возобновляет запрет на войну в воскресенье; а главное, и это ново, предписывает уже не только наказания духовного характера. Точно так же в Нарбонне в 1054 г. провинциальный собор тщательней, чем прежде, разрабатывает запреты, связанные с войной. Здесь собралось десять епископов, граф Рамон, виконт Беранже, аббаты, клирики и множество знатного и незнатного народа, которые и слышат заявление: «кто убивает христианина, тот проливает кровь Христа». [519] Перемирие на сей раз распространяется на многочисленные церковные праздники, охватывающие в целом 285 дней в году. Оно позволяет вести войну в течение всего 80 дней в году, разбитых на короткие периоды. Тут же предусмотрен и штраф для нарушителей: 40 су, не считая отлучения. [520]

В Нарбонне в 1054 г. дело в свои руки вновь взял граф. Отмечено, что во всем Лангедоке никогда не упоминается ни взятия присяг у «рыцарей», ни создания некоего воинства. [521]

 

VI. Идеологическая интерпретация установлений «мира»

 

Так кто же пытается сдержать хищнические наклонности аристократии? В самом деле церковь, как долго утверждали? По мнению некоторых, она, похоже, лишь присоединилась к этому движению. Исток же его, как считают многие авторы, — в народе. Так, П. Боннасье отмечает, что собрания всегда происходили на открытом воздухе, а не в церквах. Это, по его мнению, признак их народного происхождения. Церковь лишь присоединилась к этому движению и организационно оформила его, обратившись ради собственной защиты к крестьянству, выразив его мнение. Точно так же ради борьбы с грабителямишателенами она вступила в союз с молодым классом купцов. Однако не принимая на себя обязательств крайнего характера, поскольку ставить под вопрос существующее общественное устройство она не хотела: ведь высшее духовенство и аристократия были связаны слишком многим. Следствием этого, по мнению автора, стал компромисс: крестьянам и купцам были даны какието гарантии, но сеньориальный бан остался в неприкосновенности. [522]

Полностью согласиться с этим тезисом мы не можем. Мы, конечно, отмечали, что первые мирные соборы, где собирались principes ecdesiae и principes saecularis, чаще всего происходящие из одних и тех же семейств, тем не менее были направлены против principes; разумеется, не графов и не главных представителей власти графства, обычно присутствовавших на соборах, a principes militiae, сил, которые как раз поднимались и натиск которых крупнейшие роды старой аристократии не всегда могли сдержать. Нам кажется, что именно против них церковь и некоторые «князья» и попытались возвести защитный барьер идеологии. Возможно, по этой причине в Каталонии, в Нормандии, в Нарбоннё, когда граф не присоединяется к движению за «мир», оно терпит полный провал; [523] отметим, наконец, что как в Вердене, так и в Теруанне предписания, ограничивающие войну, всегда оговаривают одно исключение — службу в войске короля, графа или епископа. В Каталонии, как и в Нормандии или во Фландрии, установления «мира» были использованы графами для укрепления своей власти. Конечно, простое население могло только приветствовать это движение. Возможно, такие движения зарождались и в нем, хотя мало что в текстах позволяет это утверждать. Но мы полагаем более правдоподобным, что это движение приобрело размах благодаря слиянию интересов высшего духовенства, земли которого слишком часто становились объектом нападений грабителейшателенов, и высшей аристократии, обеспокоенной нарастанием хаоса, которого она не могла остановить, — хаоса, вызванного действиями беспокойного класса сеньоров. Класса, который повсюду демонстрирует свое могущество.

То есть, возможно, перед нами идеология, порожденная соглашением высшей аристократии и низших слоев народа, которое направлено против угроз или бесчинств мелкой и средней «знати», знати шателенов и их milites.

Факт тот, что на севере Франции начиная с первой четверти XI в. «мир» Асцелина Ланского запрещает кому бы то ни было во время перемирия вести конные походы, военные действия, кроме как за дело короля; а в этом случае участник похода не должен брать для себя и своей лошади больше, чем необходимо. [524] Тот же, идентичный текст можно найти в декрете Жерара I Камбрейского за 1036 г. А «мир» Дрогона Теруаннского от 1063 г., используя те же выражения, вместо короля упоминает графа Фландрского. Частные войны отныне запрещены. Право ведения войны оставлено лишь за графом. [525]

Тем временем этот текст был использован в Лилльбонне, между 1047 и 1066 годами. Здесь перемирие считалось обязательным для всех, кроме короля и графа. [526] На Лилльбоннском соборе 1080 г. был обнародован тот же текст. Тут светская власть взяла дело в свои руки: за преступления карал герцог. Герцогская власть еще опиралась на установления «мира». С 1090 г. их даже включили в кутюмы Нормандии. «Божий мир» становится «миром герцога». [527]

Таким образом, к концу XI в. герцоги Нормандские устанавливают свой мир, наследующий «Божьему», который они использовали, чтобы укрепить свою власть и выступить в роли блюстителей порядка. [528] То же самое и в те же времена происходит во Фландрии. В Каталонии с 1068 г. основания «мира» были внесены в обычаи Барселоны , и П. Боннасье вправе сказать: «Как в это же время в Нормандии, „Божий мир“ становится миром графа». [529] Ту же тенденцию можно было заметить и в других местах, при определенном запаздывании. Но почти везде principes для противодействия прочей знати опирались на установления «Божьего мира», благодаря которым они представали «источниками правосудия». [530]

Тем самым это установление способствовало укреплению власти князей. Нельзя, конечно, утверждать, что в этом и состояла искомая цель, когда в конце X и начале XI вв. несколько епископов и principes закладывали основы «мира». То время почти везде характеризовалась глубочайшим упадком княжеской власти, которой угрожали беспокойные феодалы. Характерно для него и ослабление власти епископов в пользу монахов. Однако было бы несколько рискованным делать из этого вывод, что возник добровольный или сознательный союз князей и епископов, нечто вроде защитного рефлекса класса, почувствовавшего над собой угрозу. Хотя верно, что светские князья и князья церкви обычно происходили из одних и тех же семейств, действовали они отнюдь не заодно. Епископы порой боролись против светских князей, чтобы освободиться от их опеки; последние, также, не колеблясь, вступали с церковными сановниками в словесные или вооруженные стычки.

С другой стороны, моральную и духовную роль епископов также нельзя не принимать в расчет. Эта роль побуждала их обличать, иногда страстно, поведение светских князей, хотя их связывали с последними общие материальные интересы и даже родственные узы. Установления «мира» по самой своей сути были вызваны беспокойством такого рода. Замечая упадок королевской власти — защитницы церквей и pauperes, церковники, епископы, попытались обуздать насилия власть имущих при помощи морали, грозя отлучением тем, кто нарушит их предписания, и иногда требуя присяги в их соблюдении. [531] Таким образом, роль церкви представляется нам существенной.

 

Заключение

 

Зародившиеся в Аквитании в конце X века установления «мира», какими бы ни были их истоки, были направлены против главных виновников нарушений установленного порядка. К ним редко относятся «магнаты», которые как раз отвечали за это старый порядок и которым даже при необходимости не решились бы предъявить столь тяжелое и масштабное обвинение. Редко имеются в виду и milites: их чаще всего считали простыми исполнителями воли «сильных», и соборы их почти не упоминают. Главные лица, против кого направлены решения, в текстах называются nobiles, principes, principes majores и minores, principes militiae, как исключение — milites privati. Поэтому нам кажется, что установления «мира», во всяком случае, вначале, имели характер антисеньориальный, но не антиаристократический; возможно, они и родились в народе, но распространяла и объявляла их церковь, которая с целью утвердить их гораздо чаще прибегала к духовному оружию — к силе народа, хотя бывало и такое. Эффективности этого духовного оружия (интердикта — против вельмож, управляющих более или менее обширной территорией; личного отлучения — против сеньоров меньшего ранга, не следующих примеру высших) хватало не всегда, и тогда гражданские власти добавляли к ним уголовные наказания, за вынесение которых брали ответственность на себя, когда обладали реальной властью (в частности, во второй половине XI в.), оборачивая тем самым идеологию установлений «мира» в свою пользу.

Итак, можно говорить о настоящих соглашениях между церковными и гражданскими властями. Епископы указывают графам на виновников беспорядков, графы обращаются с последними как светская власть: арестовывают и судят сами, либо передают епископскому суду. Роль «народа» была простым отклонением. Погрешностью. Это движение «присваивает» аристократия. Один связанный с «миром» текст из Турени конца XI в. уточняет, что граф, ведя свои отряды на harones — нарушителей мира, сам при этом мира не нарушает, равно как в случае, когда он намерен арестовать нарушившего долг барона, дабы судить его. [532]

По сути, речь идет об использовании королевской идеологии, которую с XI в. стали относить к князьям: поддержание мира и порядка, защита церквей, бедных, вдов и сирот — о последних тексты «мира» напрочь забыли; [533] в начале века Адемар Шабаннский уже возлагал эту функцию на графа Аквитанского. Именно слабость князей побудила церковь взять на себя эту идеологию, которая некогда была общехристианской, а после — только идеологией королей, прежде чем перешла к князьям. Но на сей раз церковь не стала спускать дальше вниз по шкале общественной иерархии этику защиты церквей и xnerm. es, неправильно называемую «рыцарской». Она не обратилась ни к шателенам, ни к milites с просьбой прийти на смену ослабевшей власти. Как раз наоборот, она потребовала от principes militiae и, очень редко, от milites не выступать против мира короля и князя, ставшего миром церкви. Не нападать на церкви, а вовсе не покровительствовать им. Не грабить купцов, клириков, монахов, позже — даже знатных женщин, а вовсе не защищать их. А присягу нападать на нарушителей мира церковь брала с безоружного народа, а не с milites и не с «сеньоров», против которых как раз и призывала бороться. Когда во второй половине XI в., а порой и позже графам удавалось вновь укрепить свою власть, они самым естественным образом брали на вооружение идеологию «Божьего мира». [534] Не только его запреты, но и его утверждения, которые были составными частями старинной королевской идеологии. Ни на миг эта идеология во встреченных нами до сих пор текстах «мира» не стала «рыцарской».

Что касается «Божьего перемирия», более аристократического, то оно сначала требовало от nobiles и их воинов воздержаться от боев на время праздника Пасхи, потом — в день воскресенья, чтобы достойно отстоять воскресное богослужение, потом распространило это «табу» на срок с вечера четверга по воскресный вечер и на главные религиозные праздники; короче, оно требовало от них частично отказаться от их излюбленного занятия — частных войн. Те, кто боролся с нарушителями, избегали анафемы, провозглашаемой против последних. Позже из нее исключались и те, кому поручалось восстанавливать порядок, — войска короля или князей в их владениях.

Таким образом, деятельность воинов любого ранга запрещалась на время «Божьего перемирия» и ограничивалась, когда война вновь становилась дозволенной. Тем самым это «ремесло» кодифицировалось, и на всех воинов налагались одни и те же запреты. Воинская деятельность, а также бездействие «великих» и «малых» milites теперь сближались между собой.

«Божий мир» не создал рыцарской этики, но во многом способствовал формированию общей ментальности всех тех, кого все чаще и чаще в это время называют рыцарями.

[535]

 

Глава девятая

Три сословия

 

 

I. Времена меняются…

 

К предписаниям «Божьего мира» не всегда прислушивались. Обилие текстов, упоминающих эти предписания, — признак, что их необходимо было повторять. В свидетельствах о многочисленных бесчинствах шателенов или milites в течение всего XI века и позже тоже нет недостатка. Аймоин около 1005 г. упоминает их частые грабежи, [536] а повествование о чудесах Сент Фуа, составленное в середине XI в., сообщает о похищении milites скота и корма. [537] В 1052 г. анонимный составитель хроники монастыря Сент Бенинь в Дижоне говорит о многочисленных захватах монастырских земель, в которых повинны milites. [538] В Нормандии, согласно Гильому Пуатевинскому, грабежи, похищения ради выкупа, опустошение земель были обычным делом, пока граф Гильом не восстановил порядок в своем домене. [539] Еще в 1088 г. Хариульф свидетельствует о растущем числе захватов церковных земель milites и шателенами — потомками тех, кто давнымдавно подарил церкви эти земли. [540] Эта практика не прекращается и в начале XII века, судя по жалобам Хильдеберта, который в 1115 г. включает насилие и грабежи в число традиционных обычаев milites saecularis. [541] Рауль Тортер через два года рисует сходную картину. [542]

Мы видим, что многочисленные свидетельства жалоб на агрессивное, хищническое и грабительское поведение milites можно найти для всего века и для самых разных регионов.

Одной из основных жертв этих грабежей и захватов была церковь. Ее богатство вызывало зависть, тем более что вследствие медленного изменения религиозной психологии люди все меньше рассчитывали, что пожертвования и дарения земель обеспечат им спасение. [543] Возникают и развиваются новые формы религиозности, постепенно оттесняющие старые. В конце века в дарении видят уже не договор, не вид страхования загробной жизни и не средство искупления грехов, а разновидность лишения собственности, перехода ее в другие руки. Поэтому их делают все реже. Наследники дарителей былых времен пытаются оспаривать, справедливо или необоснованно, дарственные своих предков. [544] Финансовые трудности некоторых знатных семейств в соединении с развитием других форм набожности, таких, как паломничество, а позже — как священная война в Испании или крестовый поход в конце века, способствуют усилению этой тенденции. [545] Однако не следует переоценивать ни скорость развития, ни всеобщность этого процесса. Такие изменения религиозной психологии не могли не быть медленными и касались не всех. В течение всего века нет недостатка в примерах дарений, согласующихся со старинной религиозной ментальностью. По утверждению Ж. Дюби, до XII в. в огромных масштабах идет перевод недвижимости в собственность аббатств и епископских церквей. [546] Выступления против этой концепции спасения через благотворительность появляются лишь в конце XI века, даже в начале следующего. Вследствие такого перевода (во всяком случае, во Франции) владения мирян из средней аристократии после благочестивых дарений и наследственных разделов оказались под угрозой распада. Началась борьба против этого распада, которая в XII в. привела к уменьшению числа браков младших детей в семьях, к укреплению солидарности линьяжа и к сокращению земельных дарений, замененных другими формами религиозности, которые мы упомянули выше. Отсюда понятно, что многие сеньоры, оказавшиеся в затруднительных обстоятельствах, или не слишком благочестивые, или не слишком покладистые, могли оспаривать старинные дарения, пытаясь возвратить их, хотя бы частично. [547] В результате возникали частые конфликты между светскими и церковных властями, конфликты, способствовавшие появлению и распространению грегорианской идеи — сделать церковь независимой от светских властей.

Вообще весь XI век представляется нам веком стремления к независимости: феодальные князья пытаются (и чаще всего успешно) стать независимыми от центральной власти, аббаты — освободиться от опеки епископов, шателены и даже milites — выйти изпод власти principes, «еретики» — изпод власти церкви, церковь — изпод владычества мирян, горожане в коммунах — изпод власти территориальных сеньоров. Установившийся порядок везде трещит по швам и колеблется. Чтобы он мог восторжествовать, его «пропитывают» идеологией — во всем лагере «хранителей» старого порядка, которые силятся доказать, что он угоден Богу и что любое посягательство на него кощунственно.

 

II. Консерватизм «трех сословий»

 

Этот аспект особенно заметен в трудах двух епископов «консерваторов», Жерара Камбрейского и Адальберона. Свою идеологию они разрабатывают для противодействия многим силам, которые кажутся им угрожающими.

— Перед лицом ереси, грозящей распространиться на область Арраса, как лет двадцать назад это грозило и Орлеану, оба прелата превозносят авторитет церкви. Они напоминают о сакральном характере сана епископов, о важной роли клира и таинств, которые еретики отрицают. Они напрягают все силы и пускают в ход все свое красноречие, чтобы не допустить смешения сословий, функций и полов, которого домогается ересь. Они отвергают внедряемое еретиками социальное уравнивание: Бог хочет, чтобы существовало духовенство, призвание которого — молиться, быть необходимыми посредниками между землей и небом, Богом и мирянами.

— В ответ на действия сеньориальных властей, которые, порой опираясь на монахов, пытаются насадить эгалитарные обычаи «Божьего мира», заставляя великих и малых давать клятвы, и даже в ответ на действия некоторых епископов, не понимающих возможной тлетворности подобных присяг и выступающих в их защиту (например, епископов Герена Бовезийского и Беро Суассонского), они утверждают, что мир не может быть делом ни монахов, ни епископов, ни principes, а только короля… советники которого — епископы. Пусть же последние выполняют лишь свою службу и не никогда не берутся за оружие, даже ради доброго дела. Дело клира — молиться, советовать королям и давать им сведения; дело королей — сражаться и обеспечивать мир. [548]

— В ответ на действия монахов, добивающихся все большего значения в глазах королей, притом, что престиж их у князей растет, они объявляют, как это делал уже Геласий, что ответственность за руководство миром делят две власти — короли и епископы. Pugnatores и oratores. Хорошо понятно, что первое слово относится здесь, как и в прошлом веке, к воинской деятельности королей, а не простых воинов.

 

 

Жерар Камбрейский

 

Аргументация Жерара Камбрейского, как показал Ж. Дюби, вся строится на этих посылках. [549] В трех торжественных речах — в Компьене, в Дуэ и, наконец, в своей аррасской проповеди — Жерар использует все идеологические ресурсы, чтобы оказать сопротивление шателену Готье Лансскому, который, опираясь на своих milites, оспаривает у него власть в Камбре; чтобы уменьшить авторитет графа Фландрского, поддерживающего Готье; чтобы возвеличить роль епископов — он подчеркивает ее сакральный характер и возложенную на них миссию давать советы королям; чтобы восславить миссию короля и отмести претензии князей, монахов, некоторых епископов на роль гарантов мира. Он (Жерар) хочет предстать истинным инициатором настоящего мира, такого, который запрещает вершить собственный суд и сражаться с вечера среды до утра понедельника — конечно, исключение делается для короля (отметим: но не для графа), который со своим войском идет умиротворять страну. [550] То есть. Жерар отвергает тот мир, который предлагают его соперники. Это мир кажется ему опасным как слишком эгалитарный. Он резко возражает Беро Суассонскому и Гарену Бовезийскому, которые, prae itnbecillitate regis (ослабляя короля), смешивают функции и опрокидывают право и иерархию, желая связать всех людей одной присягой. Мимоходом отметим, что Жерар здесь расширяет, искажает идею противников, требовавших этой присяги лишь от рыцарей. [551] По его мнению, это чересчур. Подобная нивелировка ценностей кажется ему демагогической, опасной, потому что ставит на одну доску управляющих и управляемых, вождей и массу. Поэтому он осуждает этот «ложный», слишком рискованный мир. Этот мир, по мнению Жерара, обращен к слишком большому числу людей, не все из которых кажутся ему «ответственными». Последовав этому дурному совету, можно поставить этих людей перед фатальной дилеммой: отказаться давать клятву и быть подвергнутыми анафеме или поклясться и стать клятвопреступниками. [552] У Жерара нет повышенной оценки воинов, как раз наоборот. «Когда Жерар Камбрейский говорит об oratores и pugnatores, он вовсе не имеет в виду всех клириков и всех воинов. Он имеете виду епископов и королей». [553] Это не значит, что он принижает военную функцию — совсем наоборот. Он подчеркивает, что в ношении меча нет ничего дурного, и что сам Бог побудил Авраама, Иосифа Навина, Давида взять в руки оружие. Кроме того, напоминает он, sacerdotes actingunt reges. [554] Но это не дает основания этим священникам самим браться за означенный меч. А вот короли должны поддерживать мир, умерять насилия рыцарей, которые нередко бывают грабителями; епископы также обязаны защищать pauperes от последних. [555] Нигде у Жерара Камбрейского milites не предстают в ином качестве, кроме как виновников смут и беспорядков. Так же как еретики, они смущают и потрясают общество. Общество, которое Жерар хочет изобразить стабильным, неизменным, твердо стоящим на трех опорах, обеспечивающих его устойчивость. На трех функциях. Он заявляет перед собравшимися епископами: такое разделение угодно Богу и им установлено: genus humanum ab initio trifariam divisum esse monstravit, in or atoribus, agriculoribus, pugnatoribus (и определил Он, чтобы род человеческий изначально имел троякое разделение — на людей молитвы, земледельцев и воинов). [556] Каждая функция вносит свой вклад в ансамбль, каждая нуждается в других. Тем, кто молится, нужны покровительство со стороны pugnatores и пища, которой снабжают их agricultures. Последние, в свою очередь, пользуются молитвами oratores и защитой pugnatores, когда занимаются своими делами.

Рисуя эту идиллическую картину идеального общества, направляемого епископами и управляемого королем, способным обеспечить мир и порядок с помощью своих воинов, в то время как клирики предаются молитве, а крестьяне заняты своим дающим пропитание трудом, Жерар возражает всем своим противникам. Готье Лансскому и других сеньорамвластителям, желающим присвоить королевские прерогативы. Герену Бовезийскому и его друзьям, которые хотят участвовать и в мирских делах. А также еретикам, которые отрицают существующую структуру общества, оспаривают необходимость клира, хотят заставить работать всех, отвергают военную функцию, отрицают полезность таинств, короче, уничтожают всякое понятие об ordo, презирают общественную иерархию и церковные обряды. В своем выступлении на синоде в Аррасе Жерар основывает всю свою аргументацию на этом понятии — необходимости различия между сословиями, функциями. [557]

Как и milites, не желающие более подчиняться и намеренные вести себя независимо, как и монахи, уже не остающиеся у себя в монастырях, чтобы молиться, еретики представляются ему опасностью не только для христианского учения, но и для установленного порядка. Они возмущают сторонников общества ordines, которое отстаивают Жерар и Адальберон. [558]

 

 

Адальберон Ланский

 

Действительно, в то же время, между 1025 и 1030 гг., Адальберон выражает очень похожие мысли. Он тоже критикует ересь, посягающую на социальные различия. Именно ради борьбы с нею он описывает дом Божий, считающийся единым, но имеющий троичную (как божество) форму с точки зрения функций и двоичную (как человечество) по юридическим статусам. Общество, каким бы оно ни было, не эгалитарно, как говорят еретики: по воле Божьей оно полностью неэгалитарно, в нем есть два состояния (conditions). Он называет их так: состояние nobilis a и состояние servus a. Последний тип он описывает как низкий, презренный, отягощенный бедами; эти люди не получают ничего без мучений и предоставляют первым все, что тем необходимо, как пищу, так и одежду. Зато знать — это bellatores. Их функция состоит в том, чтобы покровительствовать церквам, защищать народную массу, малых и великих, и защищаться самим. [559]

Знать. Bellatores — это она. Не следует видеть в них рыцарей, еще слишком опутанных, по мнению епископа Ланского, узами сервильной или, по крайней мере, какойто зависимости, делающей их подчиненными. Bellatores — это не milites, а короли и князья, роль которых для Адальберона, как и для каролингских епископов, состоит в поддержании мира силой оружия, защите церквей и inerme vulgus (безоружного простонародья). [560] Как и Жерар, он возлагает на короля миссию принуждать к соблюдению закона, а на епископов — миссию давать советы королю. Только при этом условии угодный Богу порядок будет восстановлен: когда обнажать меч будут bellatores либо milites по их приказу, но не епископы. Когда крестьяне станут работать в поте лица, не жалуясь, чтобы кормить остальное «тело» общества; крестьяне, но не клирики и не знать, как хотят некоторые монахи, а также еретики. Когда монахи будут молиться за спасение всех, но не миряне; когда они не будут вмешиваться в мирские дела, желая давать советы королям или подстрекая мирских milites стать milites christi, призывая, подобно еретикам, мирян жить целомудренно в подражание клирикам.

Тема поэмы Адальберона — прежде всего необходимость сохранения порядка. Пусть каждый остается на своем месте в земной иерархии, куда поместил его Бог, иерархия же эта — образ небесной иерархии: Distinctus disponitur ordo supernus, Cuius ad exemplar terrenus fertur haberi (Основа небесного порядка — неравенство, а земной, как сказано, создан по подобию небесного). [561]