Язык без драки

 

Памятники индийской средневековой литературы неоднократно упоминают труппы бродячих комедиантов, состоявшие из рассказчиков забавных и веселых историй, магов-фокусников, мимов, акробатов, канатоходцев, музыкантов и танцоров.[2151] На Руси христианские заправилы изводили скоморохов.[2152] В Риме они тоже долго были неприкасаемы для властей, напоминая этим отношение соплеменников к исламским суфиям, дервишам, поздним русским христианским блаженным, нынешним индийским бабам. Блаженный (μακάριος, beatus, счастливый) — имя христианских подвижников, имеющее в различных христианских церквях разное значение. Связанно, например, с именем богослова и святого Августина. Соответствует буддистскому просветленному.[2153]

Мучения Понтия Пилата, показанные разными рассказчиками в евангелиях, имеют именно эту римскую природу. Казнить блаженного дело презренное.

«Пусть весь мир трепещет перед императором — мим его не боится. Этот презренный, обесчещенный человек бросает владыке мира со сцены такие слова, что зрители задыхаются от восторга и ужаса. Лаберий отомстил Юлию Цезарю в тот самый раз, когда тот заставил выступить его на сцене. Играя роль раба, которого собирались выпороть, он закричал: «Квириты! свободу теряем» — и затем добавил: «Придется всех тому бояться, кого боятся все». Сказано это было так, что все обернулись на Цезаря.

Августу пришлось стерпеть очень двусмысленную шутку по своему адресу.

При Тиберии дело об «актерской дерзости» дошло до сената: мимов, не стеснявшихся в выборе слов по адресу каких-то крупных магистратов, попробовал остановить с помощью своих солдат трибун преторианской когорты. Народ возмутился; дело дошло до драки, с обеих сторон оказались убитые. Предложено было дать преторам право наказывать актеров розгами. Предложение не прошло — «божественный Август, — рассказывает Тацит, — некогда постановил, чтобы актеры были избавлены от телесных наказаний, и Тиберий не смеет преступать его слова». Тиберию пришлось уступить. Эпитет «старого козла», данный ему в одной ателлане облетел весь Рим; повторяли его с большим удовольствием.

После отравления Клавдия и убийства Агриппины (Нерон попробовал сначала утопить мать, подстроив гибель судна, в котором она направлялась к себе домой), мим, пропев «будь здоров, отец! будь здорова мать!», изобразил в живой жестикуляции пьющего и плавающего человека, «намекая на то, как погибли Клавдий и Агриппина», а затем указал на сенаторов и пропел «Орк уже тащит вас за ноги». Нерон не осмелился казнить смельчака и только выслал его из Италии.

Марк Аврелий относился очень терпимо ко всем похождениям своей жены и даже осыпал почестями ее любовников. Однажды он застал ее за ранним утренним завтраком с неким Тертуллом, но по обыкновению сделал вид, что ничего особенного не случилось (к утреннему завтраку приступали обычно сразу же после вставания, т. е. на рассвете). История эта быстро стала известной всему Риму и появилась на сцене в таком виде: игрался излюбленный мим о глупом обманутом муже; глупец спрашивает раба, как зовут любовника жены, раб отвечает: «Тулл»; спрошенный в третий раз, он нетерпеливо восклицает: «Я же сказал тебе трижды: “Тулл”» (по латыни ter Tullus = Tertullus)».[2154]

Об авторе строк о мимах и других простых, серых людях древнего Рима, которые я обильно использую:

«Мария Ефимовна Сергеенко вела у нас спецкурс по своей книге «Жизнь Древнего Рима». Маленькая, сухонькая, в темном пиджаке, она была полной противоположностью кафедральным дамам, всегда разодетым и накрашенным. Мария Ефимовна числилась в Институте истории, а с нами занималась по просьбе Доватура. Каждая ее лекция — увлекательное путешествие в прошлое — производила на нас глубокое впечатление».[2155]

В современном мире влияние мимов на людей бесконечно усилили радио, телевидение, синематограф, печать и сеть.

«В театре римский всадник Децим Лаберий выступал в миме собственного сочинения; получив в награду пятьсот тысяч сестерциев и золотой перстень, он прямо со сцены через орхестру прошел на свое место в четырнадцати первых рядах».[2156]

Мимы хорошо зарабатывали на похоронах:

«Покойника обмывали горячей водой: это было делом родственников умершего или женской прислуги. Устройство похорон поручалось обычно либитинариям, этому римскому «похоронному бюро», находившемуся в роще богини Либитины (вероятно, на Эсквилине) и включавшему в свой состав разных «специалистов»: от людей, умевших бальзамировать труп, и до носильщиков, плакальщиц, флейтистов, трубачей и хористов.

Так как труп часто оставался в доме несколько дней, то иногда его бальзамировали, но чаще лишь натирали теми веществами, которые задерживали разложение; это было кедровое масло, которое, по словам Плиния, «на века сохраняет тела умерших нетронутыми тлением»;[2157] такую же силу приписывали соли,[2158] меду,[2159] амому.[2160] Затем умершего одевали соответственно его званию: римского гражданина в белую тогу (герой третьей сатиры Ювенала одним из преимуществ жизни в захолустном италийском городке считает то, что там люди облекаются в тогу только на смертном одре,[2161] магистрата — в претексту или в ту парадную одежду, на которую он имел право. На умершего возлагали гирлянды и венки из живых цветов и искусственные, полученные им при жизни за храбрость, военные подвиги, за победу на состязаниях».[2162]

Похороны Цезаря запомнились надолго:

«Флейтисты и актеры на его похоронах срывали с себя и швыряли в пламя надетые для такого дня одежды, старые легионеры жгли оружие, которым украсились для похорон, а многие женщины — свои уборы, что были на них, буллы и платья детей».[2163]

«Иногда мим берет сюжеты мифологические и выворачивает их наизнанку: на сцене появляется прелюбодей Анубис; Диану секут; читается завещание скончавшегося Юпитера, издеваются над голодным Гераклом. Юпитер «величайший сильнейший» появлялся на сцене в таком виде, что зрители покатывались со смеху: обросший, в коротенькой одежонке наподобие женской мантильки, с деревянной молнией в руке — как не хохотать!

Глупость бывает смешна, и мим весело и беззаботно демонстрирует ее зрителям в разных видах и аспектах — от глубокомысленных отдельных замечаний вроде «пока он ездил на воды, он ни разу не умирал» или «если ты не беременна, ты никогда не родишь» до целого произведения, построенного на том, что действующие лица не могут схватить смысла фразы, а понимают каждое слово буквально.

Цицерон помнил «этот старый, очень смешной мим». Историю обманутого мужа и неверной жены мим представляет очень часто, и мимографы перерабатывают ее на разные лады; ее любят именно потому, что в очень уж смешном виде здесь представлен дурак-муж. Сам Август спокойно смотрел, по словам Овидия, на «прелюбодеяние на сцене», а его-то уж никак нельзя считать потаковщиком того, что разрушает семью и уничтожает святость брака. Миму не полагалось вдумываться в сущность явлений; под его веселым текстом никогда нет того второго, скрытого плана, который вдруг неожиданно выбивается наверх с грозным окриком «над кем смеетесь? Над собой смеетесь!»

С богами языческого пантеона мим расправлялся со свойственной ему безудержной дерзостью; тем менее было для него основания щадить новую, чуждую, религию. На христиан сочиняются едкие и веселые песенки, «которые распевают повсеместно и во всякое время, на площадях, на пирушках, в веселье и в печали». Осмеиваются христианские таинства, крестная смерть Христа, церковные служители. Их одевают в непристойные одежды и устраивают на сцене пародию христианских таинств. Император Юлиан пользовался мимами как своеобразной пропагандой против христианства. Немудрено, что церковные писатели мечут против мима громы и молнии. Театр объявляется вотчиной сатаны, а мимы — его мистериями. Нельзя смотреть мимы и остаться чистым. Мимы — это «огненная вавилонская печь», которую топит сам сатана. Иоанн Златоуст обрушивался на мимы со всем пылом своего огненного красноречия. Напрасно! Мимы продолжали оставаться излюбленным зрелищем; люди толпами валили поглядеть на любимых актеров, и тут ничего не могли поделать ни пламенные проповеди, ни суровые постановления церковных соборов. Иоанн Златоуст в проповеди, обращенной к его неуемно жадной до удовольствий пастве, перечисляет некоторые акробатические и жонглерские номера: человек сворачивается клубком и катается по арене в виде живого шара; подбрасывает в воздух большие острые ножи и всякий раз ловит их за рукоятки; неподвижно держит на лбу тяжелую штангу, на верху которой борются двое мальчиков. О таком же номере вспоминает Марциал: «замечательный Масклион» держит на лбу шест, на верху которого покачиваются тяжести; ему приходится этим шестом балансировать, удерживая его в равновесии».[2164]

«Уже само по себе понятие — актер катхакали — подразумевает высокую исполнительскую квалификацию, известный уровень сценического мастерства. Прежде чем получить это высокое звание и появиться даже в маленькой роли перед взыскательным зрителем, необходимо пройти сложный 12-летний курс обучения (ученики начинают занятия в возрасте 7–8 лет). Каждый день систематической и трудоемкой тренировки начинается с четырех часов утра и продолжается с незначительными перерывами на отдых и принятие пищи до девяти часов вечера. Процесс обучения включает в себя занятия танцем, музыкой, пением, классической литературой, историей искусств. Особым предметом считаются канонические наставления по выражению средствами актера-мима различных чувств, настроений и эмоций. К концу обучения каждый из учащихся обязан знать наизусть не менее 15–20 пьес основного репертуара театра катхакали. Сильное, гибкое, прекрасно натренированное тело актера обучают также быть музыкальным, синхронным языку музыки.

На Малабаре актеры катхакали обычно принадлежат к высшей военно-земледельческой касте — наярам, а также и высшей брахманской касте — намбудири. Обе эти касты издавна считались крупной культурной силой юга Индии. Искусство катхакали передается в семьях от поколения к поколению, и в настоящее время среди актеров немало таких, чья семейная традиция служения театру насчитывает не менее двух-трех столетий.

Даже в таких современных учреждениях, как Академия классического танца — Керала Каламандалам, обучение ведется по системе гурукула, т. е. учитель — ученик. По традиции ученики живут вместе с учителем, наставления которого простираются не только на обучение мастерству, но и на весь образ жизни его подопечных».[2165]

Малабaр — область в Южной Индии между берегом Аравийского моря и горами Западные Гаты. Иногда название Малабар применяют ко всему юго-западному побережью Индостана, которое называется Малабарский берег. Предполагается, что название области произошло от малаяламского слова Mala (холм) и персидского Bar (королевство). Однако в нем можно увидеть и латинское mala barathra, ненасытная утроба.

Мимы получили свое название от изображения (буквально — подражания: слово мим происходит от греческого mimesis — подражание).

Большим успехом пользовался мим, названный по имени знаменитого разбойника Лавреола (Лаврушка, Лаврушник), этого Фра Диаволо[2166] древнего Рима. Написан он был неким Лентулом (первая половина I в. н. э.), мимическим актером, и пришелся римской публике очень по вкусу: его ставили еще в III в.

И. Х. Дворецкий: Laureola: 1) лавровая ветвь или венок; 2) торжество. Laureus (laurus) лавровый.

Лавр непременный спутник Аполлона.

Есть любопытные параллели. В русском блатном языке лаврушник значит вор с югов, а лавры — погребальный венок.[2167]

В конце представления этого главаря разбойников ловили и распинали. Большую часть представления роль играл актер-профессионал, который в конце заменялся преступником, приговоренным к смерти.

О такой казни во время представления при Домициане сообщают Марциал и Ювенал: «Также и Лентул проворный в “Лавреоле” выступил ловко, став достойным креста не только на сцене — и в жизни»:[2168]

Как Прометей, ко скале прикованный некогда скифской,

грудью, не зная конца, жадную птицу кормил —

так каледонскому дал разверстое чрево медведю,

не на поддельном кресте вздернут, нагой Лавреол.

Кровью текли, трепеща на подранном теле, живые

члены — да тела на нем не было больше нигде.

Кару понес, наконец, заслуженно — то господину

или отцу он пронзил горло злодейским мечом,

то ли, безумец, украл священное золото храмов,

то ли, жестокий, к тебе факел он, Город, поднес.

Древних злодей превзошел легенд преступленья. Такой же,

что и в легендах, ему вышел в награду конец.[2169]

Шутливая попытка устроить подобное представление со свободным человеком, не рабом, в повести А. С. Пушкина Дубровский привела к смерти домашнего мишки.

В миме было представлено, как раб Лавреол убегает от своего хозяина, прибивается к шайке разбойников, становится их атаманом, но в конце концов попадается в руки солдат и умирает на кресте.[2170]

Сюжет, по существу трагический, автор сумел повернуть так, что он предстал перед зрителями в ряде комических и веселых сценок. Одну из них мы знаем: раб, убегая, запнулся, упал, разбил себе рот и стал плеваться кровью. Его преследователи вместо того, чтобы гнаться дальше, остановились и «стали наперерыв показывать свое искусство»: плевать кровью на подмостки.[2171]

Можно представить себе, как разыгрывалась эта сценка: один старается плюнуть дальше другого, бьются об заклад, спорят, толкаются, вслух обсуждают, чем бы подкрасить слюну; кто-то падает и делает вид, что он всерьез расшибся, и его осыпают насмешками товарищи.

Проделки Лавреола, ловкость, с которой он грабит путешественников, искусство, с которым водит за нос своих преследователей — все это можно было разработать в тонах, весьма комических:

«Гораций, говоря о тех, кого опечалила смерть певца Тигелла, называет сирийских танцовщиц, продавцов лекарств (это были шарлатаны первой статьи), нищих, шутов и мимов. Это характерно: место мимов в самом низу общественной лестницы; их профессия считается бесчестной. О мимах-женщинах закон говорит: «…рожденные от этих подонков общества». В представлении римлян еще конца республики выступить мимом на сцене — значило обесчестить себя, потерять свое гражданское достоинство. В древности широко была известна история Лаберия, римского всадника, сочинявшего мимы. Обладал он несомненно и большим талантом артиста-комика, который и демонстрировал в домашнем и дружеском кругу. Это было известно, и Цезарь предложил Лаберию выступить в театре в соревновании с другими актерами, обещая 500 тыс. сестерций и золотое кольцо для восстановления во всадническом звании. Лаберий не осмелился ответить отказом; на сцене произнес он свой знаменитый пролог, где жаловался на свою участь: «Я, шестьдесят лет проживший безупречно, вышел сегодня из дому римским всадником и вернусь мимом! Да, на один этот день прожил я дольше, чем мне следовало жить». Неподдельная, едкая горечь этих слов достаточно говорит о том, каким презренным существом был актер-мим. С мимами, однако, произошло то же самое, что с гладиаторами: презренные отверженцы, лишенные гражданской чести, они славны и любимы. Им ставят статуи; мы видели, что архимим Евтих в обход всех законов состоял членом городского совета. Плутарх рассказывает, что Сулла в молодости водился с мимами, и они составляли его излюбленное общество и тогда, когда он стал всесильным диктатором. Архимим Соракс был ему близким другом. Мимы были своими людьми при дворе. Когда Иосиф Флавий хлопотал об освобождении нескольких иудейских священников, он обратился за помощью к своему соотечественнику Алитуру, известному миму. Тот представил его императрице Поппее, и бедных стариков освободили. Уже знакомый нам Латин был постоянным застольником и собеседником Домициана. Марк Аврелий жаловался, что мимы мешают людям заниматься серьезными делами, например философией. Его соправитель Луций Вер, вернувшись после парфянского похода в Рим, привез с собой такое количество всяких артистов и в том числе мимов, что ходовой стала насмешка: император вел войну не с парфянами, а с актерами, и пленными привел именно их».[2172]

Мимы, которых ныне в Средней Азии именуют масхарабозами, «в Бактрии-Тохаристане выступали в праздничные дни то в масках, то с размалеванными лицами и в париках на базарных площадях для народа или не пирах для богачей, разыгрывая понтомимы и потешные представления, полные искрометных шуток и злободневных острот. На халчаянском фризе есть маленький масхарабоз (может быть, карлик) с распластанной рожей, покрытой румянами. Но особенно выразителен масхарабоз, крупная голова которого, в рыжем парике, передана в трехчетвертном повороте; кистью левой руки он охватил заостренную рыжую бороды. Лицо бугристо, глаза навыкат, рот ощерен в язвительной усмешке, обнажая линию нижних зубов.

В кушанской Бактрии найдены бюсты двух девушек, играющих на больших лютнях, которые они прижимают к груди (вероятно число изображение музыкантов и музыкальных инструментов было большим, но они до нас не дошли). Одна из лютнисток миловидна, полна, круглолица, у другой — более удлиненное, со строгими чертами лицо. Головы их непокрыты, волосы у обеих убраны пышными прядями — валиком вокруг начельной ленты. Есть все основания предполагать, что ваятель передал здесь портреты живых музыкантш».[2173]

Жонглеры, фокусники, акробаты были народом странствующим, перебиравшимся в поисках заработка от места к месту. Они появлялись на праздниках, на ярмарках, на больших базарах. Артистам по дороге в Китай надо было зарабатывать на пропитание. А увиденное и услышанное по дороге питало их творчество.

«Весь этот странствующий народ часто сопровождали дрессированные животные. Завести этой нищей братии слона или льва было, конечно, не по средствам, но к их услугам были такие животные, как собаки, свиньи, даже обезьяны. Вороны хорошо выучивались говорить. Козлов приучали ходить в упряжке и выучивали и более трудному; был козел, ходивший по канату. Обезьян в Италии хорошо знали еще века за два до н. э. Понятливое животное быстро выучивалось разным трюкам: источники наши рассказывают, что обезьяны танцевали, дудели на флейте, перебирали, словно заправские кифаристы, струны кифары, ездили верхом, играли в шахматы. В процессии, совершаемой в честь Изиды, которую описал Апулей, «обезьяна в матерчатом колпаке и платье шафранового цвета, протягивая золотой кубок, изображала пастуха Ганимеда». Античные скоморохи, конечно, постарались обзавестись этим занятным животным, легко поддающимся выучке. На одной помпейской фреске изображена обезьяна в длинной тунике с откинутым капюшоном, которую держит за поводок мальчик и заставляет танцевать под щелканье бича».[2174]

В Тибете прирученные обезьяны заурядное дело:

«Эта же стоянка еще более омрачилась для нас гибелью на только что пройденном перевале нашего спутника Мандрила, умершего под тяжелым вьюком, свалившимся на него вместе с быком, одновременно везшим и несчастного Мандрила. Сознаюсь, что мне лично очень тяжело было перенести смерть обезьяны, детски привязавшейся к нам и отлично знавшей каждого из участников экспедиции. Гренадеры, вооружившись лопатами, вырыли яму на красивом горном скате, вблизи звонкой и прозрачной речки. Холодный трупик нашего любимца был бережно опущен и засыпан землей, поверх которой мы соорудили из камней пирамидку. Рядом с могилой Мандрила лежит огромная каменная глыба».[2175]

Мандрилы, обезьяны, являются существами сообразительными и во многом напоминают людей. Это сходство вдохновило Ч. Дарвина[2176] на создание убедительного предположения, что человек развился от обезьяны.[2177] Поиски своего истока в обезьяне превратили ученых в героев мима о царе Сизифе. Дети тоже сообразительны, и чем-то похожи на людей. Однако вопрос о происхождении людей, появляется у ребенка с развитием ума. Поначалу дети напоминают обезьян и других животных.[2178]

«Трудно с уверенностью сказать, изображена ли здесь детская забава или это сценка уличного представления. Никаких сомнений не вызывает изображение на глиняном светильнике. Жонглер (о его профессии свидетельствуют два находящихся вверху обруча) занят обучением своих товарищей по работе: в руке он держит какой-то предмет (ломоть хлеба, лепешку или плод) и, улыбаясь, что-то говорит обезьяне, протянувшей к нему свою руку. С другой стороны стоит лестница, по которой уверенно взбирается небольшой песик. Он, видимо, уже преуспел в своем образовании и, как настоящий артист, сам наслаждается своим искусством: учитель, всецело занятый обезьяной, предоставил талантливого ученика самому себе. Собаки были неоценимыми помощниками и жонглеров, и акробатов: они взбегали по лестницам, прыгали сквозь обручи, подавали лапу, умирали. Плутарх рассказывает, что он видел в Риме собаку-актера, разыгрывавшую сцену наркотического отравления: только что весело бегавшая, она, съев что-то, отскакивала, делала, пошатываясь, несколько шагов по сцене, падала и вытягивалась, словно мертвая. Затем она начинала постепенно приходить в себя: поднимала голову, зевала, потягивалась, вставала, делала несколько неуверенных шагов, а потом бодрой трусцой убегала со сцены. Можно представить себе эффект этого зрелища. Выступали и свиньи. Они появлялись перед публикой в намордниках, с колокольчиками на шее и показывали какие-то чудеса».[2179]

Животное тоже могло быть героем мима, как и хитрый как Август разбойник Лаврушка или русский Петрушка.[2180] В Китае такой мим известен до нашего времени также.

Сунь Укун[2181] — китайский литературный персонаж, Царь обезьян, известный по роману Путешествие на Запад У Чэнъэня.[2182] До Путешествия на Запад уже существовало несколько вариантов истории похода в Индию монаха Сюаньцзана и других.[2183]

Некоторые считают, что образ Сунь Укуна основан на индийском боге-обезьяне Ханумане. Например, в Индонезии, их действительно трудно различить — Хануман и Сунь Укун считаются одним и тем же существом. По окончании путешествия, в награду за усердие, Будда Западного Рая назначил Сунь Укуна Всепобеждающим Буддой. Дальнейшая биография Сунь Укуна простым смертным неизвестна. Известно только, что, согласно произведению Лотосовый светильник, Сунь Укун однажды стал учителем мальчика, который боролся с богом Эрланом для того, чтобы освободить из заточения свою маму. Мальчик победил, что и неудивительно при таком учителе.[2184]

Римские невозвращенцы скучали по любимым скоморохам.

М. Р. Фасмер: скоморох — бродячий музыкант, плясун, комедиант, также колдун, др.-польск. skomrośny, skomroszny бесстыдный, нескромный, skowryśny, skowrośny веселый, живой. Греч. *σκώμμαρχος от σκῶμμα шутка, проделка, которое, с др. стороны, считают источником, нигде не засвидетельствовано. Скоморохи часто носят «латинскую одёжу». Несмотря на это и произведение из ит. sсаrаmuссiа шут, откуда франц. sсаrаmоuсhе, англ. sсаrаmоuсh хвастун, негодяй, не является достоверным. То же можно сказать о произведении от этнонима Σκαμάρεις — враги аваров, ср.-лат. Некоторые сравнивают это слово с в.-луж. skomorić совершать недозволенный поступок.[2185]

Прибыль мимов и их подельников от таких гастролей была огромна. Одна нефритовая маргарита в дешевом устричном пенале, проданная в Риме, обеспечивала безбедную старость:

«Первое место и высшее положение среди всех ценных вещей занимает жемчуг. Посылает его главным образом Индийский океан ... И для индов тоже за ним отправляются на острова, притом весьма на немногие: богаче всех Тапробана и Стоидис, как мы сказали в описании земли, а также Перимула, мыс Индии. Но особенно славится добываемый около Аравии в Персидском заливе Красного моря.

И рассказывается, что после того, как эта царица, победительница в таком великом споре, была захвачена, вторая жемчужина из этой пары была разделена надвое, чтобы эта половина их пиршества была в обоих ушах Венеры в Пантеоне в Риме. Плиний приводит в разделе о жемчугах историю, что две самые крупные в мире жемчужины были у Клеопатры, доставшиеся ей от восточных царей (у которых они передавались из поколения в поколение). Клеопатра заключила с Антонием пари, что она превзойдет его в роскоши пиршеств, потратив на одно пиршество 10000000 сестерциев. К удивлению Антония, роскошь обеда была обычной, но когда Клеопатра велела подать ей второе блюдо, перед ней поставили только чашу с таким крепким уксусом, в котором растворяются жемчужины. Эти две жемчужины, уникальные создания природы, она носила в ушах. Сняв одну из них, она бросила ее в уксус, в котором жемчужина растворилась, и выпила его. Когда она собралась сделать то же самое с второй жемчужиной, третейский судья (Луций Мунаций Планк) остановил ее и объявил ее победительницей. Эта вторая жемчужина и была позднее разделена на две для серег статуи Венеры».[2186]

Всю эту историю рассказывает также Макробий.[2187] Плиний добавляет, что до Клеопатры это делал уже Клодий, сын актера Эсопа.[2188] Позднее это же делал и принцепс Калигула, как сообщает Светоний.[2189] Мнение о том, что жемчуг растворяется в уксусе, было очень распространено в античности.[2190] Сейчас по этому поводу отмечают, что никакого такого уксуса, в котором жемчуг может раствориться, не существует, и эти рассказы считают вымыслами.

В Пантеоне были статуи многих богов, но мы знаем только о статуях Марса и Венеры. Считают, что Марс, Венера и обожествленный Гай Юлий Цезарь были главными богами Пантеона. Появляется обычай украшать статуи богинь (и смертных женщин) маргаритами.[2191]

«Белизна, размер, округлость, гладкость, вес — вот все те качества, за которые ценится жемчуг[2192], и сочетание которых настолько непостоянно, что невозможно встретить две одинаковые жемчужины, откуда и название «унион» (единственный), данное жемчугу, разумеется, римскими любителями роскоши, ведь на самом деле, ни у греков, ни у варваров, которые открыли жемчуг, ему не дают никакого другого наименования и называют только margarita.

Женщины ради тщеславия подвешивают такие жемчужины к пальцам и ушам, по две или по три штуки к каждому, и для этих предметов роскоши подбираются иноземные наименования, выискиваемые теми, кто изощряется в мотовстве, ведь подобное украшение называется «кроталиа» (кастаньеты), как будто можно получать удовольствие от треска, издаваемого бьющимися друг о друга жемчужинами; иметь жемчуг стремятся даже бедняки, которые утверждают, будто жемчуг — это телохранитель женщин на улицах и площадях. Более того, украшают жемчугом и ноги, причем прикрепляют его не только к ремешкам у обуви, но покрывают им и целые сандалии. Уже не достаточно даже носить жемчуг, нужно еще обуваться в жемчуг и ходить по жемчугу».[2193]

Хотанский нефрит, камни Восточного Туркестана и побрякушки из них оказались весьма востребованным в Риме. Как и другие невиданные предметы с Востока.

Плиний Старший утверждает, что даже римские бедняки стремились иметь маргариты, за которые богачи платили огромные деньги, а женщины цепляли маргариты к ушам, наслаждаясь производимыми ими звуками. Напоминает увлечение американскими долларами в РФ после распада СССР.

«Особую ценность в Китае представляли тонкие пластинки из нефрита благодаря замечательному звуку, издаваемому ими при ударе. Из них составлялись целые музыкальные инструменты для религиозной музыки, состоявшие из флейт и наборов пластинок нефрита, подвешенных на золотых цепочках или на шелковых шнурках. По ним ударяли деревянными молоточками; из таких же пластинок делали и звонки в красивой оправе из черного дерева. Чистые и спокойные звуки нефрита должны были умерять страсти, успокаивать бурные движения, всегда напоминая великое правило Востока — не спеши и не волнуйся. Нефриты разных месторождений, по данным китайских историков, обладали разными тонами звука».[2194]

«Увлечение жемчугом началось в Риме в I в. до н. э., а именно после победы Помпея Великого над боспорским царем Митридатом (триумф Помпея — 61 г. до н. э. — Д. Н.).[2195] Цезарь в целях борьбы с безбрачием пытался запретить ношение жемчуга женщинам старше сорока пяти лет, не имевшим мужа и детей».[2196]

Плиний: «В нашем море, и чаще всего рядом с Боспором Фракийским, находят обычно рыжеватые и маленькие жемчужины в раковинах, которые называют mya. Также и в Акарнании раковины, которые зовутся pina, производят жемчуг, а это все говорит о том, что жемчуг образуется не у одного какого-то вида раковин. А Юба сообщает о том, что жители Аравии добывают раковины, похожие на резные гребешки, покрытые иголками, которые топорщатся, как у ежа, и что жемчуг, который рождается в их плоти, похож на град. Таких раковин к нам не привозят. Те раковины, что собирают в Акарнании, тоже не ценятся, потому что они неправильной формы, грубые и по цвету напоминают мрамор. Жемчуг, который находят рядом с мысом Акций, несколько лучше, но он мелкий, также как и жемчуг, получаемый с берегов Мавритании. Александр Полигистор и Судин полагают, что старея, этот жемчуг теряет свою окраску. О твердости жемчужин ясно свидетельствует то, что они никогда не разбиваются при падении. Но они не всегда находятся в той части раковины, которая занята плотью, а то в одном, то в другом месте; мне, например, приходилось видеть, как жемчужины располагались на самом краю раковины, как бы собираясь из нее вылезти, а при этом в каждой раковине было то по четыре, то по пять жемчужин. До настоящего времени встречались немногие жемчужины, которые весили больше, чем пол-унции, но только на один скрупул. В Британии родятся мелкие и бесцветные жемчужины, и это действительно так, потому что божественный Юлий нашел нужным отметить, что доспехи, которые он посвятил Венере Родительнице и которые он поместил в ее храме, были сделаны из британского жемчуга (Светоний сообщает, что Цезарь вторгся в Британию, надеясь найти там жемчуг)[2197]».[2198]

Китайские нефритовые поделки (очень дорогие в Китае) заполонили Рим времен Плиния благодаря мимам и людям других свободных занятий.

Это может значить только одно: грабеж Китая шел с большим размахом: движение по Шелковому пути было значительным. Перевалка через Индию награбленного в Китае имела много особенностей, скрытых от глаз посторонних.[2199]

Жизнь Плиния совпала с бедствиями, обрушившимися на Китай.

Правления Чэн-ди и Пин-ди были ознаменованы соперничеством между женами императоров и отсутствием явного наследника. Слабость императоров дошла до того, что Чэн-ди в угоду новой наложнице велел умертвить сыновей от других женщин. Смерть обоих императоров наступила неожиданно и породила множество слухов.

Чэн-ди (51 до н. э. —7 до н. э.)[2200] — двенадцатый император династии Хань в Китае, правил с 33 до н. э. до 7 до н. э. Сын императора Юань-ди и императрицы Ван. Его погубили две женщины мимы.

«Историки оценивают правление Чэн-ди как период деградации империи, когда коррупция достигла чудовищных размеров, а бунты стали подниматься по всей стране. Хотя в исторических сочинениях говорится, что император полностью подчинялся своей матери и дядям семейства Ван, данное мнение является преувеличенным. Жена императора Сю не могла родить детей. Так же не было детей у первой любимой наложницы Бин. Он взял себе в наложницы двух сестёр-танцовщиц, мимов, Чжао Фэйянь[2201] и Чжао Хэдэ[2202]. Сестрицы Чжао вступили в сложные дворцовые интриги, к ним плохо относилась вдовствующая императрица Ван. Точно так же не было детей у следующей фаворитки, наложницы Ли. В 9 до н. э., когда вопрос о наследии стал остро, наследником стал сын его брата Лю Кана — Синь, ставший вскоре императором Ай-ди; его мать при этом сделала огромные подарки вдовствующей императрице Ван. Когда император внезапно умер, ничего не осталось делать, как возвести Ай-ди на трон. Когда императрица Ван организовала следствие в гаремах покойного императора, выяснилось, что у него было два ребёнка от других наложниц в 12 до н. э. и в 11 до н. э., но оба были убиты практически сразу после рождения по указанию сестёр Чжао. Император умер в результате передозировки афродизиака, который ему дала Чжао Хэдэ».[2203]

Не лучшие римские нравы проникли на вершину власти Китая. Оборотничество пришлых женщин было в Китае диковинным и непривычным. Оно нашло свое противоречивое отражение в китайской литературе.[2204]

После смерти Пин-ди (Лю Кан, император 1 до н. э. — 6 н. э.) регентом был назначен его тесть Ван Ман, принадлежавший к могущественному клану Ванов. Ван Ман предпринял попытку спасти государство преобразованиями. Он принял титул императора и попытался привлечь на свою сторону беднейшие слои населения. Стремясь ограничить частное земле- и рабовладение, Ван Ман настроил против себя верхушку общества. Экономические реформы, призванные покрыть огромные расходы на боевые действия против хунну, не приносили ощутимых плодов:

«Бывает в жизни, что ничтожные причины влекут за собой большие последствия. В 3 г. китайский чиновник арестовал Гу-гюя, владетеля Заднего Чеши. Последний пробовал спастись при помощи взятки, но безуспешно. Зная, что ему грозит долгая тюрьма и смерть, он рискнул и убежал к хуннам. Вместе с ним передался хуннам Танду, офицер китайской службы, по происхождению хунн. Он боялся Ван Мана, с приспешниками которого у него были личные счеты. Шань-юй принял было перебежчиков, но по настоянию Ван Мана выдал их китайскому послу. При этом он просил пощадить Гугуя и Танду, но оба были обезглавлены. Отношения между шань-юем и правителем были испорчены. Несмотря на это, был подтвержден старый договор, гласивший: "Отныне впредь Хань и Хунну будут составлять один Дом; из рода в род не будут ни обманывать друг друга, ни нападать друг на друга. Если случится воровство, то взаимно извещать и производить казнь и вознаграждение, при набегах неприятелей взаимно вспомоществовать войском. Кто из них прежде нарушит договор, да воспримет кару от Неба и потомство его из рода в род да постраждет под сею клятвою". К этому договору теперь было добавлено, что хунны не должны принимать перебегающих к ним китайцев, усуней, жителей Западного края и уханей.[2205] Сверх того, шань-юю было предложено называться односложным именем, так как в Китае Ван Ман запретил двусложные имена. Учжулю-шань-юй не стал спорить и свое личное имя Нанчжиясы изменил на Чжи».[2206]

Зараза гражданской войны дошла до Китая. Смутное было время. «В конце правления Ван Мана некий Лу Фан, уроженец округа Аньдин, объявил себя правнуком императора У-ди, поднял восстание на территории сегодняшней провинции Ганьсу, и в смутное время получил мандат на управление западными землями. Шаньюй сюнну принял посольство Лу Фана и признал его законным потомком династии Хань и императором Китая. В 29 году Ли Син и Минь Кань, контролировавшие весь север тогдашнего Китая — округа Уюань, Шофан, Динсян, Юньчжун, Яньмэнь — приняли предложение шаньюя «возвратить Лу Фана в ханьские земли в качестве императора» и признали его верховную власть. В 36 году Лу Фан был вынужден бежать к сюнну в результате раскола среди своих приближённых, в 40 году вернулся в Китай, покаялся в своих ошибках и был назначен ваном в Дай (север Шаньси). Почувствовав, что император Гуан-у не доверяет ему, Лу Фан вновь поднял восстание и в 40–41 годах был выведен хуннами вместе с женой и детьми «за укрепленную линию». Более десяти лет вслед за этим — до самой смерти — он жил «среди сюнну». Таким образом, около 10 лет сюнну официально признавали императором Хань марионеточного авантюриста, находившегося под их полным контролем».[2207]

Представление о внешнем виде военных отрядов разного рода удальцов этого времени в Китае у нас хорошее:

Раскопки в Янцзявань дали богатый материал: 583 фигурки конников и 1965 скульптур пеших воинов. Размеры фигурок всадников одинаковы, а лошадок — различны. Среди последних отмечены статуэтки высотой 68 см. Они окрашены в черный, белый и красный цвета. Чепрак, узда, другие части сбруи покрыты богатым растительным орнаментом. Встречаются также фигурки лошадок высотой 50 см, окрашенные в более светлые тона, в остальном они полностью идентичны более крупным скульптуркам. Фигурки всадников выполнены с использованием зеленой, красной, белой и коричневой красок; защитный доспех окрашен черным цветом, причем пластинки панциря и их соединения выделены с помощью белой и красной красок:

«Обращает внимание тщательная и детальная проработка изображений. Позы людей естественны и живы. Возможно, в сравнении с глиняными скульптурами из мавзолея Цинь Шихуана погребальная пластика из Янцзявань кажется более статичной, лишенной индивидуальных характеристик. Некоторые кони изображены статично, другие — с задранной вверх головой, с оскаленными зубами. Сочетание тревожного красного цвета халата всадника с черным цветом лошади создает ощущение напряженности, которое усиливается контрастом белого (кант и чепрак) на темном фоне».[2208]

Правая рука воинов изображает нечто похожее на римское военное приветствие.

40% фигурок изображены в железных панцирях. В это время железо в Китае большая редкость. Зато севернее, в Сибири, по берегам Енисея, современники-племена раннего железного века добились в его производстве больших успехов.[2209] «Все сделанные из железа предметы состоят из чистого железа, без примеси иных металлов. Естественно, все они содержат небольшие дозы угля и кремня. Чтобы доказать чистоту этого вида железа с помощью количественного анализа, один нож раннего периода подвергли анализу, и оказалось, что в 100 частях содержится 99,43 части железа, т. е. это превосходное сортовое железо, которое хорошо поддается ковке».[2210] Подобной чистоты (98%) сумели через несколько веков добиться создатели знаменитой железной Кутубовой колонны в Дели (высота 7, 2 м.). Надпись на санскрите письмом брахми указывает, что колонна была изготовлена в правление Чандрагупты II (376–415), императора династии Гуптов, правивших большей частью северной Индии из Бихара. Колонну венчала статуя человека-орла Гаруды[2211].[2212]

Римские невозвращенцы, люди Железного века, оказались среди людей века бронзы, китайцев:[2213]

«Панцири, представленные в Янцзявань, можно разделить на три типа. Пластинчатые панцири наиболее простой конструкции представляют собой доспех, предохранявший в основном грудь, живот и спину. Передок и спинка соединялись по бокам, верхние ремни крепились на плечах. Передок состоял из трех (реже четырех) ярусов прямоугольных пластин. Два верхних яруса образованы одинаковыми пластинами: в верхнем — пять-шесть, в нижнем — восемь-десять. Нижний ярус состоял из восьми-десяти прямоугольных пластин.

Доспехи второго типа имели более сложную конструкцию — они предохраняли также и плечи. Панцири этого типа по внешнему виду весьма напоминают доспехи, в которые были облачены воины глиняной армии Цин Шихуана. Эти доспехи напоминают безрукавку, доходящую до бедер, с вырезами по бокам внизу. Это также пластинчатые доспехи, но из пластин несколько меньших размеров. Передняя часть обычно состояла из четырех (реже пяти) ярусов пластин. Три верхних яруса жестко соединялись между собой, снаружи поперек туловища они дополнительно обвязывались веревочками. Нижний ярус, напоминавший по форме равнобедренную трапецию с широким основанием вверху, крепился подвижно, как и оплечья, состоявшие из трех рядов по пять-шесть пластин в каждом.

Третий тип доспехов представлен комбинированным панцирем: чешуйчатая рубашка-безрукавка, образованная из округлых, лепесткообразных пластинок, которые соединены таким образом, что спрямленный верхний край нижнего яруса перекрывается верхним ярусом. Этим достигалось усиление защитного слоя при сохранении гибкости доспеха. Нижняя часть, защищавшая бедра, образована из более крупных пластин почти квадратной формы, которые крепились подвижно, но не перекрывали друг друга. Для усиления с наружной стороны через отверстия в пластинах пропущены ряд вертикальных параллельных «косичек» из кожаных шнурков или конопляных веревочек. Аналогично крепились и пластинчатое оплечье, состоявшее из четырех ярусов пластин по шесть-семь в каждом. Как правило, имелось только одно левое оплечье.

Часть фигурок облачена, помимо доспехов в халаты. У некоторых воинов на спине изображены колчаны для стрел. У многих в левой руке щиты довольно больших размеров, которые по форме напоминают суженный в нижней части прямоугольник в фигурными вырезами по периметру. В Янцзявань не были обнаружены изображения шлемов, хотя этот элемент защитного вооружения известен по археологическим находкам и в Чжаньго, и в более ранние периоды.[2214] Кроме фигурок воинов были также найдены скульптурки танцоров и музыкантов.

Все фигурки изображены в головных уборах, которые можно разделить на два типа: 1) своеобразные шапочки-ушаночки, закрывающие полностью уши и часть щеки. Завязывались они на подбородке. Некоторые ушанки имеют «стеганый» козырек из небольших валиков, прикрывающий височные и лобную кости. Ушанки украшены орнаментом в виде сердечка над висками, в центре лобной части и на затылке (напоминают брови, — Д. Н.); 2) уборы, напоминающие головные платки. Обхватывая наподобие ленты лоб и виски, они прикрывали волосы, забранные в пучок на затылке. Эти головные уборы красно-коричневого и черного цветов покрыты геометрическим узором. Фигурки с подобными «лентами-платками» облачены в халаты красного цвета с белым поясом. На левом плече завязана широкая черная лента, которая наискось пересекает грудь и спину. С ленты свисают белые полосы.

Основная часть фигурок изображена в башмаках, напоминающих плетеную из соломы обувь. Некоторые статуэтки запечатлели людей в сапогах с коротним голенищем, с заостренными и слегка загнутыми вверх носками. На ногах одного из воинов (возможно, командир) сапоги с высоким голенищем, украшенные сплошь разноцветным растительным узором. Все одеяние этого воина отличается некоторой торжественностью. На нем комбинированный панцирь с одним, левым, оплечьем. Правая рука поднята прямо вверх, пальцы, за исключением указательного, сжаты в кулак. Левая рука опущена и слегка отставлена в сторону. Высота фигурки 48,5 см».[2215]

Вид императора этого войска действительно примечателен. Как и найденная в захоронении квадрига, нетипичная для ханьского времени. Изобретательность римских оружейников позволила в новых условиях сохранить троичное деление республиканской армии на молодых, бывалых и стариков. Железное оружие и римский опыт давал подобным отрядам лопатников[2216] в ушанках преимущество перед китайцами. Китайские хроники о происходившем подтверждают правило, что историю пишет победитель.

Ван Ман оправдывал свои преобразования возвращением к старым китайским устоям. Но в провинциях уже орудовали шайки, главари которых присваивали себе императорский титул. На китайцев привычка римских невозвращенцев называть себя рексами, царями, наверное, производила сильное впечатление. «Самые дерзкие из бандитов, называвшие себя краснобровыми, вошли в императорскую столицу. Ван Ман был пленен, обезглавлен, а его тело изрублено на куски. Как отмечали хронисты, голодные поедали друг друга. Убитых насчитывалось несколько сот тысяч. Столица превратилась в развалины:

Ван Ман освободил преступников из тюрем и послал их биться с повстанцами, но преступники разбежались. Повстанцы разрыли могилы семьи Ван Мана и сожгли гробы. Вспыхнули девять построенных им храмов, дворец, императорская школа; зарево освещало весь город. Повстанцы ворвались в город через северные ворота. Сторонники узурпатора отчетливо понимали, что дело их проиграно, но никто не соглашался на сдачу. Ожесточение влекло их к оружию, и уличные бои продолжались до тех пор, пока у ванмановцев не иссякли стрелы. Только один Ван Ман не понимал того, что творилось вокруг. Глядя на зарево пожара, отражавшегося в великолепных прудах Цзянтай, видя израненных соратников и слыша крики своих врагов, он говорил только: "Небо облекло меня властью, разве могут причинить мне вред ханьские солдаты?" Наконец повстанцы ворвались во дворец; в рукопашных схватках пали последние защитники. Красавица из гарема указала, где скрывается Ван Ман, и толпа устремилась туда. Ван Ман был немедленно убит».[2217]

Сейчас подобные события именуют революцией, государственным переворотом; римляне использовали словосочетание res nova, новое дело.

«К началу 25 г. краснобровые разбили войска Гэн ши и летом 25 г. вступили в Чанъань. На императорский престол ими был возведён пастух Лю Пэн-цзы. В начале 27 г. в битве при Сяоди (западнее Лояна) краснобровые потерпели серьёзное поражение от войск представителя аристократической знати Лю Сю, принявшего в 25 г. титул ханьского императора под именем Гуан У-ди; через несколько месяцев почти вся армия краснобровых вместе с Лю Пэн-цзы сдалась Гуан У-ди. Остатки краснобровых были уничтожены летом 27 г.».[2218]

В результате победы краснобровых в 25 году императору Юсь Ханю удалось вернуть власть фамилии Лю. Хотя на первых порах на престолонаследие претендовали разные лица, восстановленная династия Хань просуществовала до 220 года под названием Поздней (Хоу) или Восточной (Дун) Хань. Прежняя столица после периода восстаний находилась в развалинах, и императоры вместо её восстановления предпочли перебраться в Лоян, где в 68 г. был основан первый в Китае буддийский храм, Баймасы.

Храму Белой Лошади[2219] покровительствовал император Мин-ди. По сообщению Хоу Ханьшу, поводом к основанию храма стал приснившийся императору сон о прибывшем с запада исполинском божестве, от которого исходил свет. Решив по совету сановников, что речь идёт о Будде, император снарядил посольство в Индию, которое вернулось в Лоян со статуей Гаутамы и Сутрой из 42 глав. По возвращении посольства император распорядился основать буддийский храм. Своё название он получил от белой лошади, на которой в Китай прибыли буддийские святыни. Храм многократно перестраивался. Храмовые строения раскинулись на территории 13 га в 12 км к востоку от современного города Лоян».[2220]

Эта статуя должна была быть обычным гандхарским Буддой, напоминающим Аполлона, римлянина.[2221] Прибытие кумира было обставлено торжественно, как римский триумф.

В латинском языке есть многозначное междометие, которое кричали и в горе и в радости — Io![2222] Осталось оно и в русском — Ё моё!

Буддисты в тех местах будут долбить камни более 400 лет, оставив более 100 тысяч изображений разнокалиберных будд. В пещере предписаний драконьих врат найдены рецепты, из которых видна роль, которую заиграла в китайской медицине конопля:

«В нем говорится, что подверженную аллергии (пораженную аллергией) поверхность следует промывать водой, прокипяченной с ветками ивы; от дизентерии следует пить сок конопли, сваренный с машем (золотистой фасолью) на пустой желудок; при свище рекомендуется прижигание точек акупунктуры, а воскурительным материалом являются кротон и мокса, или сера и мокса».[2223]

Примечание переводчика: «мокса (медиц.) — небольшие прижигательные цилиндрики, приготовляемые из расщепленного льна, хлопчатой бумаги, трута и т. п., приставляются к коже и зажигаются с верхнего конца. Ныне способ этот оставлен. Самое слово М. японского происхождения и означает крапиву. М. состоит из клетчатки обыкновенного чернобыльника (Artemisia vulgaris latifolia), которая свертывается в маленькие цилиндрики, прикладывается к коже и медленно сжигается. Moxibustion — прижигание точек акупунктуры; мокса (японское moe kusa, жгучая трава; син. игнипунктура) метод рефлекторной терапии, основанный на прижигании или прогревании кожи в биологически активных точках (обычно сигаретами из сухой полыни); применяется, напр., при лечении функциональных нарушений нервной системы, аллергических заболеваний; иногда сочетается с иглоукалыванием».

По свидетельству В. И. Даля сок из конопли это обычная русская приправа к каше.[2224] Есть множество свидетельств излечения рака и других заболеваний при помощи конопли.[2225]

Считается, что затем китайское государство усилилось до такой степени, что нанесло решительные поражения кочевникам и предприняло попытки утвердиться в Средней Азии. Ханьский, полагаю, буддистский отряд во главе с Гань Ином добрался до Междуречья. Солдаты Бань Чао, как считается, достигли Каспийского моря. Так далеко на запад китайские войска больше не зайдут до танского периода. Можно подумать, что китайцы пытались выйти к Дону.[2226] Однако путь вдоль Каспия на север нелегок. Впоследствии этот путь долго не могла пройти Русская императорская армия.[2227]

Данность: в I в. н. э. гражданские войны, в чем-то подобные римским, потрясли Китай.

«Хунну усилились. Шань-юй Юй восстановил мощь империи Модэ. Когда посол нового императора предложил Юю возобновить договор, заключенный Хуханье в 47 г. до н.э., шань-юй возразил, что времена переменились: тогда Хунну было слабо, а Китай силен, сейчас же хунны заняли все пограничные места и восстановили границу, установленную первыми шань-юями. Гибель Ван Мана шань-юй также приписывал своему вмешательству и на основании этого от возобновления договора категорически отказался. Борьба между степью и городом была неизбежна, перипетии же ее составляли содержание новой эпохи. Обе стороны собрали все средства для войны — от длинного копья и тугого самострела до острого языка дипломата и шелковых нарядов для подкупа вельможных наложниц.

Хуннский шань-юй оказал поддержку краснобровым. Благодаря позиции хуннов, вождь повстанцев Лю Пэн-цзы и его полководец Фань Чун одержали полную победу. В 27 г. столица снова была взята и император Гэн-ши убит, но его младший троюродный брат Лю Сю, возглавив своих сторонников, разбил Лю Пэн-цзы, принял императорский титул Гуан Уди и основал новую династию — Восточную (или Позднюю, или Младшую) Хань».[2228]

Война — самое доходное предприятие для торговца и мима. На запрещенных военных поставках из Германии в Россию во время Крымской войны нажил свое состояние Генрих Шлиман, чтобы воплотить мечту детства: открыть легендарную Трою.[2229] Как установил Л. С. Клейн, в поэмах Гомера не случаянно взятый ахейцами троянский город называется двумя именами: Троя и Илион.[2230] Шлиман раскопал Илион, Вилусу хеттских текстов. Троя находилась где-то в нынешней Сирии-Палестине и еще не раскопана.[2231]

Мимы, жизнь которых напоминала цыганскую, были образцовыми создателями спроса на новые товары, особенно дорогие предметы роскоши. Их маркетинг был совершенен для своего времени. Маркетинг (рынкоделанье) — вид человеческой деятельности, направленный на удовлетворение нужд и потребностей посредством обмена. Сейчас господствует точка зрения, что маркетинг — философия бизнеса, определенный угол зрения на рынок.[2232]

Заманчива связь тогаты–тохары–цыгане.

Англичане называют их Gypsies (от Egyptians — египтяне), испанцы — Gitanos (также от Egiptanos — египтяне), французы — Bohémiens (богемцы, чехи), Gitans (искажённое испанское Gitanos) или Tsiganes (заимствование от греческого — τσιγγάνοι, цинга́ни), немцы — Zigeuner, итальянцы — Zingari, голландцы — Zigeuners, венгры — Cigány или Fáraók népe (фараоново племя), грузины — ბოშები (бошеби) , финны — mustalaiset (чёрные), казахи — сығандар, лезгины — къарачияр (лицемеры, притворщики»); баски — Ijitoak; албанцы — Jevgjit (египтяне); евреи — צוענים (цо’ани́м), от названия библейской провинции Цоан в Древнем Египте; персы — کولی (коли́); литовцы — Čigonai; болгары — Цигани; эстонцы — mustlased (от must — чёрный). В настоящее время всё бо́льшее распространение в различных языках получают этнонимы от самоназвания части цыган, рома́ (англ. Roma, чеш. Romové, фин. romanit и др.). Землями, откуда начинается их распространение по миру считают Пенджаб, Раджастхан и Гуджарату.[2233] Различные исследователи приблизительно определяют исход так называемых «протоцыганских» групп VI–X веками н. э. По самой популярной версии, основанной на анализе заимствованных слов в языках цыган, предки современных цыган провели около 400 лет в Персии, прежде чем ветвь ромов продвинулась западнее, на территорию Византии. Они и явились предками европейских цыган: ромов, кале, синти, мануш. Часть мигрантов осталась на Ближнем Востоке (предки домов). Существует мнение, что ещё одна ветвь прошла в Палестину и через неё в Египет. Среднеазиатские цыгане, или люли, то они, как иногда образно говорят, являются двоюродными или даже троюродными братьями цыган европейских. Так, среднеазиатское цыганское население, на протяжении столетий вбирая в себя различные потоки мигрантов из Пенджаба (в том числе группы белуджей), исторически было неоднородным.[2234]

Язык цыган повсеместно одинаков. Разница только в наречиях и том запасе новых, чужеземных слов, которые они усваивали в каждой стране. Здесь, наряду со словами санскритскими, (ближайшими по родству с языком цыган) на каждом шагу встречаются слова греческие, румынские, турецкие, армянские, итальянские, немецкие, польские, русские и др.[2235]

Цыгане Европы являются потомками цыган, проживавших в Византии. Цыгане жили и в центре империи, и на её окраинах и там же большая часть этих цыган приняла христианство. В ряде мест их вожакам были даны привилегии. Не похоже, чтобы цыгане вызывали какой-то особенный интерес или воспринимались как маргинальная или криминальная группа. Цыгане упоминаются как мастера по работе с металлом, изготовители конской сбруи, шорники, гадатели (в Византии это была обычная профессия), дрессировщики (причём в самых ранних источниках — заклинатели змей, и только в более поздних — дрессировщики медведей). Самым распространённым ремеслом, по всей видимости, были всё же артистическое и кузнечное, упоминаются целые деревни цыган-кузнецов.[2236]

Неслучайны дошедшие до нас следы, связывающие цыган с Египтом. Из Александрии в Индию после убийства Клеопатры должны были перебраться много египтян.

«И Птолемеи угнетали и эксплуатировали трудовое (коренное, — Д. Н.) население страны. Но богатства Египта, как правило, расходовались внутри страны, а правящая верхушка, завися в известной степени от отношения к ней населения, была в какой-то мере заинтересована в защите и охране его экономических интересов. Для Рима же Египет был завоеванной страной, страной богатой, с важным стратегическим положением и после Африки основной житницей империи. Все, что выкачивалось из страны, отправлялось почти без остатка в Рим на удовлетворение нужд централизованного государства и, что очень существенно, без какой бы то ни было компенсации. Зерновой флот отправлялся в обратный путь пустым, но, чтобы сохранить его на плаву, его загружали балластом. В отличие от слабых, занятых внутренними распрями последних Птолемеев Рим был могучей державой, располагавшей необходимой силой, чтобы диктовать свою волю. Единственное, что могло ограничить его аппетиты, — это необходимость соблюдать указание, сформулированное императором Тиберием: «Хороший пастух стрижет своих овец, а не сдирает с них шкуру». Дело не только в том, что эксплуатация сверх меры могла истощить страну. Египет мог стать добычей узурпатора, а укрепившийся в этой ключевой провинции претендент на трон мог поставить столицу перед угрозой голода и тем самым получал прекрасный плацдарм для захвата империи»:[2237]

Жестокая эксплуатация, память о независимости, унижение, разнородный этнический состав, в котором даже пришлые иудеи стояли выше коренных,[2238] выполняя роль, которую они играли на Украине до ее воссоединения с Россией, все это гнало в эмиграцию египтян.[2239] «Иудейская община Египта не умерла естественной смертью. Она погибла в буре восстания, которое к концу царствования Траяна подняли против римской власти иудеи Кирены, Египта и Месопотамии».[2240]

Но это будет через сто с лишком лет, а сначала путей для бегства было два: юг и восток. В Нубию египтяне проникли уже давно.[2241] Как мне сообщил В. Солкин, уход египтян в Индию никто не изучал.[2242]

После захвата Египта Октавианом выезд за границу египтянам был усложнен. Это является безусловным доказательством того, что бегство стало повальным.[2243]

«Антоний и Клеопатра, погибшие в борьбе за мировое господство, в греческом мире были Дионисом и Афродитой, а в Египте — вечно живущей Изидой и Озирисом или Сераписом. Антоний и Клеопатра создавали эллинистический вариант всемирной монархии в противовес римской монархии Октавиана. Претензии на мировое господство содержались также и в именах и прозвищах их детей: мальчики носили имена Александр и Птолемей, а маленькие Александр и Клеопатра получили прозвища Солнце (Гелиос) и Луна (Селена), главных символов любого восточного пантеона».[2244]

«Почти одновременно с Клеопатрой, в 31 или 30 году, умер и Петубаст, сын верховного жреца Пшерени-Птаха и Та-Имхотеп, вымоленный ими у благого бога Имхотепа, который сжалился над их слезами и явился во сне. Так сошли со сцены две династии — царей Египта и верховных жрецов в Мемфисе».[2245]

Одним из имен Творца, распространенном в столице Египта Мемфисе, было Птах, Бог по ту сторону творения, Тот, Кто в вечности, Бог Сам в Себе, Творец за пределами Своего творения. Слово птах распространенная составляющая египетских имен.[2246] Согласно столичному преданию от этого Птаха произошли восемь других Птахов, носящих разные имена богов в разных городах. Бог Птах творит сердцем и языком:

«И была дана жизнь миролюбивому, и была дана смерть преступнику, и были созданы всякие работы и всякие искусства, труды рук, хождение ног, движения всех членов согласно этому приказанию, задуманному сердцем и выраженному языком и творящему назначение всех вещей... И он родил богов, он создал города, он основал номы, он поставил богов в их святилища, он учредил их жертвы, он основал их храмы, он создал их тела по желанию их сердец. И вошли боги в свои тела из всякого дерева, из всякого камня, из всякой глины, из всяких вещей, которые на нем росли и в которых они приняли свои образы. И собрались вокруг него все боги и их Ка». Изображали Птаха мужчиной с посохом, закутанным в одеяние. Его жену, дочь Ра, изображали с головой львицы и рогами коровы. Сына Птаха и Сохмет, покровителя растительности звали Нефертум. Его знаком был лотос, цветок жизни, бессмертия и воскресения. С лотосом связана легенда о сотворении мира, согласно которой солнечное дитя, осветившее землю, пребывавшую во мраке, появилось из распустившегося цветка лотоса. Сам лотос вырос на поднявшемся из первобытного хаоса холме «над великим озером».[2247]

Название камня нефрит сейчас выводят из греческого νεφρός, почка. Однако правдоподобнее увидеть в этом слове распространеннейшее египетское nefer, хороший, красивый, чудесный. Тогда получает разгадку загадка А. Е. Ферсмана о происхождении нефритовых орудий в прибрежных становищах Байкала, на затерянных островах Карибского моря, у маори Новой Зеландии.[2248]

Война с Антонием и Клеопатрой оформлялась не только как политический конфликт, но и как война римских и египетских богов, в которой первые одерживают победу:

Цезарь Август ведет на врага италийское войско,

Римский народ, и отцов, и великих богов, и пенатов;

Вот он, ликуя, стоит на высокой корме, и двойное

Пламя объемлет чело, звездой осененное отчей.

Здесь и Агриппа — к нему благосклонны и ветры и боги —

Радостно рати ведет, и вокруг висков его гордо

Блещет ростральный венок — за морские сраженья награда.

Варварской мощью силен и оружьем пестрым Антоний,

Берега алой Зари и далеких племен победитель:

В битву привел он Египет, Восток и от края вселенной

Бактров; с ним приплыла — о нечестье! — жена-египтянка.

В бой устремились враги, и, носами трехзубыми взрыта,

Веслами вся взметена, покрылась пеной пучина.

Дальше от берега мчат корабли; ты сказал бы — поплыли

Горы навстречу горам иль Циклады сдвинулись с места —

Так толпятся мужи на кормах, громадных, как башни,

Копий летучий металл и на древках горящую паклю

Мечут, и кровью опять обагряются нивы Нептуна.

Войску знак подает царица египетским систром

И за спиной у себя не видит змей ядовитых.

Чудища-боги идут и псоглавый Анубис с оружьем

Против Нептуна на бой и Венеры, против Минервы.

В гуще сражения Марс, из железа кован, ярится,

Мрачные Диры парят над бойцами в эфире высоком,

В рваной одежде своей, ликуя, Распря блуждает,

Ходит следом за ней с бичом кровавым Беллона.

Сверху взирая на бой, Аполлон Актийский сгибает

Лук свой, и в страхе пред ним обращается в бегство Египет,

Следом инды бегут и арабы из Савского царства.

Вот и царица сама призывает попутные ветры,

Все паруса распустить и ослабить снасти готова.

Как побледнела она среди сечи в предчувствии смерти,

Как уносили ее дуновенья япигского ветра, —

Выковал все огнемощный кузнец. А напротив горюет

Нил: одежды свои на груди распахнул он широкой,

Кличет сынов побежденных к себе на лазурное лоно.

Здесь же, с триумфом тройным вступивший в стены столицы,

Цезарь исполнить спешит свой обет богам италийским,

Триста по Риму всему освящая храмов огромных.

Улицы вкруг ликованьем полны и плеском ладоней,

В каждом святилище хор матрон и жертвенник в каждом,

Пред алтарем тельцы на земле в изобилье простерты.

Сидя у входа во храм Аполлона лучистого. Цезарь

Разных племен разбирает дары и над гордою дверью

Вешает их; вереницей идут побежденные длинной, —

Столько же разных одежд и оружья, сколько наречий.

Здесь и номадов народ, и не знающих пояса афров

Мульцибер изобразил, гелонов, карийцев, лелегов

С луками; тут и Евфрат, укротивший бурные воды,

Рейн двурогий. Аракс, над собой мостов не терпящий,

Даги, морины идут, дальше всех живущие смертных.

Видит все это Эней, материнскому радуясь дару,

И, хоть не ведает сам на щите отчеканенных судеб,

Славу потомков своих и дела на плечо поднимает.[2249]

Мемфис, Менфе, Мембе и др. (копт.) — древнеегипетский город, располагавшийся на рубеже Верхнего и Нижнего Египта, на западном берегу Нила.

Название города Мумбаи производят от Мумба или Маха-Амба, имени местной индусской богини Мумба Деви и Аи, что значит мать на языке маратхи народа Коли-Голи-Гели,[2250] проживающего в штатах Раджастане, Химачал-Прадеш, Гуджарате, Махараштре, Уттар-Прадеш, Гоа и Ариане. Самоназвание египтян Ке́ми (копт. Kὴμε). Сходство присутствует.[2251]

С происхождением и древностью народа Гели-Коли ясности нет. О языке маратхи, на котором говорит более 73 млн человек, главном языке штата Махараштра, известно больше. Древнейшее свидетельство письменного маратхи на гигантской статуе в городе Шравана-Белангола на юге Индии. Надпись повествует о царе Гангарайя (Ganga Raje), оплатившем сооружение статуи, а также о его военачальнике Чамундарайя (Chavundaray), руководившем постройкой.[2252] В маратхи насчитали 42 говора.[2253] Основные диалекты деши и конкани.[2254]

«Словарный состав египетского языка беспрерывно изменялся. Интересные наблюдения относительно прироста словаря сделал А. Эрман: например, из 106 корней на w — 59 встречается уже в староегипетском языке, 25 было добавлено в среднеегипетском языке и 18 — в Новом царстве. Коптский язык начинает терять это богатство древнеегипетской лексики: из 106 корней на w в нем остается лишь 35».[2255] Беженцам обычно также свойственно терять богатство своего языка.

В Египте почитали коров — коровьи рога с солнечным диском посередине — головной убор Исиды. Почитают коров и в Индии.

«Мы поплыли по чудному широкому руслу Ганга. По берегам и на островках видно множество крокодилов, греющихся на солнце. Они нажираются трупами индусов, ежедневно бросаемых в святую реку, что, как известно, считается у этого народа вернейшим способом препровождения души в Рай».[2256]