Пределы домена историков и возможности власти

Колингвуд считал, что никакой результат в истории не является окончательным, что свидетельство меняется “с каждым изменением исторического метода”, что “принципы, которыми это свидетельство интерпретируется, также меняются” и что, следовательно, “каждое новое поколение должно переписывать историю его собственным способом”. Меняются не только метод и принципы интерпретации, но и социальная среда, интересы и устремления людей, социальных групп, политиков, интеллектуалов. Тем самым каждое поколение желает видеть или находить в истории то, что наиболее значимо для него в сегодняшнем дне.Эта потребность всегда меняется в случае смены общественного устройства и политико-идеологического режима.

Мы знаем, что бывают ситуации, когда исторические катаклизмы уничтожают целые государство вместе с его национальным нарративом прошлого. Так случилось с версией истории СССР, создаваемой несколькими поколениями, в том числе и ныне живущих историков. На место приходят своего рода “нулевые поколения” - новые граждане новых государств, которые или пытаются продолжать старый “большой нарратив”, или начинают с отрицания предшествовавшей версии истории, или же обращение идет к древней, наиболее мифологизированной части прошлого в попытке выстроить легитимную преемственность и опору современной идентичности, как бы пропуская недавнее прошлое. Такое происходит среди российских историков и историков других стран бывшего СССР. Какая позиция наиболее приемлема в ситуации казалось бы безнадежного релятивизма и субъективности? Во-первых, неправильно считать, что каждое поколение начинает с чистого листа и каждому поколению выдается своего рода карт-бланш на собственный способ историописания и на отрицание накопленного предшественниками знания. Это условие распространяется на всех, участвующие в историописании. При всей неудовлетворенности статусом-кво энтузиастов радикальных ревизий, тем не менее, существуют профессиональные проверочные нормы и сохраняется способность оценивать компетентность историков, которые предохраняют от разрушения само здание профессиональных исторических знаний.

В моменты смены парадигм и радикальных ревизий аргументы и обоснования, т.е сама историческая эпистемиология, выходят на первый план в профессиональном сообществе и делают тем самым возможным диалог между сторонниками разных версий. Именно здесь история, как пишет А.Мегилл, “должна быть не только (в некоторых ее аспектах) эстетической практикой, но также и научной дисциплиной, т.е. организованным получением знаний теми коллективами, которые разделяют принципы и практику точного, методического и непрерывного конструирования, деконструкции и реконструирования исторического прошлого” (А.Мегилл. Историческая эпистемиология. М., 2007. С. 197).

И здесь я задаю один из старых вопросов: Каковы условия приближения к истине и интеграции нового знания в существующий корпус достоверных знаний? Каковы условия сохранения исторического знания от внедисциплинарных воздействий политиков, идеологов, намеренных шарлатанов и поверхностных энтузиастов? Ясно, что каждое новое поколение будет открывать в истории те ее стороны, которые наиболее значимы для его сегодняшнего существования и восприятия мира, и каждое новое государство будет выстраивать собственную непрерывную историческую версию. Главное, чтобы эти версии имели в основе профессиональное историческое знание и не были заточены на создание образа врага и на разжигание межгрупповой и межгосударственной вражды. По этому вопросу среди историков разных стран возможны договоренности. Даже в худые времена холодной войны в 1970-е гг. действовала советско-американская комиссия историков по устранению из учебников идеологизированных и необоснованных оценок и фактов истории одной страны в учебниках другой страны. В моем архиве сохранился текст совместного заключительного доклада, который не был, к сожалению, опубликован, но использовался профессионалами.

В национальных историях и в мировой истории есть морально-ценностные моменты и трактовки прошлого, которые имеют особое общественно-политическое и эмоционально-нравственное значение для той или иной страны, этнической, религиозной или расовой общности и даже для населения целого континента. При разнообразии мнений и дебатов среди ученых на уровне массового потребления исторического знания существуют определенные ограничители и сдерживающие факторы публичных интерпретаций. Профессиональные историки не могут считать себя исключительными владельцами знания прошлого без учета общественных настроений, символических ценностей, группового достоинства, интересов формирования национального самосознания или идентичности.

Для меня, как ученого-историка, нет непререкаемых постулатов. Но своим опытом и гражданским чувством я понимаю, что нельзя исторически необоснованными фактами подвергать тотальной ревизии, а тем более оправдывать колониализм, расизм, нацизм, терроризм, ксенофобию, а также исторические трагедии, как Холокост, сталинские репрессии, погромы китайских хунвэйбинов, полпотовский или руандийский геноциды. В 2010 г. – год 65 годовщины победы над гитлеровской Германией - особо нуждаются в защите со стороны историков такие явления и факты, как правовое дело антигитлеровской коалиции, гуманистическая деятельность отдельных лиц, организаций, движений и стран в годы второй мировой войны. Но только где пределы политико-правового вмешательства и что составляет исключительный домен самих историков-профессионалов. Как по этим вопросам должны взаимодействовать историки разных стран между собой?

Мне кажется, что мы возвращаемся к временам конструирования изгоев и непримиримых идеологических противостояний. Такое впечатление, что в мировой истории заложена закономерность, что после одной глобальной битвы должна обязательно следовать другая. У меня, например, вызывает беспокойство отсутствие реакции со стороны исторического сообщества на правовые нормы в некоторых странах бывшего СССР, в которых предусматривается уголовное наказание за те или иные интерпретации советского прошлого или за использование его символов. В то же самое время мы имели недавно со стороны части научного сообщества попытку оказать давление на российских историков по обсуждению проблемы исторических фальсификаций. Я это расцениваю как рудимент холодной войны. Профессиональным историкам предпочтительнее общаться и выяснять вопросы в диалоге, а не устраивать Интернет-петиции, похожие на советские кампании позора.