Глава 6.

- Ты, дева, маку ела или так сдурела? - Любка не выбирала выражений. - У Марьи-то Иванны ребятишки были, и то, бывало, жалилась: страшно, мол, по ночам. Одно дело - на отшибе, ни забора вокруг, никакой загородки. Другое - могилки рядом. Третье - сельская ребятня по ночам озорует: то в двери стучат, то к окошку трещотку приделают, то завывааают, как привидения. В дни получки мужики пьяные ломятся.

- Надо было жаловаться! - возражала Серафима.

- Кому? Ну,вызовет председатель хулиганов, отчитает, а что толку? Да и кого отчитывать? Она ведь выйти боялась, а по голосу рази узнаешь? Дак неуж ей охранников на ночь ставить? Сама была размазня. Без мужика живёшь - умей за себя постоять! Попробуй ко мне незваный сунуться! Ну, я, конечно, местная, да и матка рядом живёт, она за меня шары-то выцарапает. Э-э, подруга, да делай, как знаешь, а я спать хочу, - Любка отвернулась от Серафимы и, уже засыпая, сонным голосом закончила: «Хошь независимости - живи в этой конуре, трясись по ночам. А я тоже гарантию даю, что не дадут тебе покою местные ребята. Ладно, давай спать, утро вечера мудренее. Сама думай, не маленькая».

Любка мгновенно уснула, а Серафима ещё долго лежала с закрытыми глазами, но ей не спалось. Нет, надо решать окончательно, какой из предложенных директором вариантов выбрать. Третий отпадает, это вне сомнения, первый отсоветовала Любка, остаётся второй. Может, не так уж это и тяжело - жить бок о бок с чужим человеком, но ведь придётся угождать, заискивать, притворяться. Рядом безмятежно посапывала Любка. Счастливая! Живёт, как живётся, не забивает себе мозги житейскими проблемами. А у неё вечно какие-то предчувствия, сомнения… Ладно, будь что будет!

Под утро ей приснилось, что сидит она в этой жуткой школьной квартире, забившись в угол, темно, хоть глаз выколи, вокруг шуршат то ли крысы, то ли тараканы. Руки и лицо её в липкой паутине, а она боится пошевелиться, чтобы её стереть, потому что кто-то ломится в дверь, завывая диким могильным голосом. Она никого не зовёт на помощь, ведь изба на отшибе и никто не услышит, но её душат слёзы отчаяния, и вот громкие рыдания вырываются из груди.

- Чё с тобой? Проснись! - Любка изо всей силы трясла её за плечи. - Серафима! Серафима!

Серафима, вздрагивая от рыданий, открыла глаза. За окном уже синел ранний рассвет. Какой ужасный сон!

- Люба, я выбираю второй вариант!

В девять часов она подошла к школе, поднялась на крыльцо, потянула на себя тяжёлую дверь, но та не поддалась. Внутри загремел запор, и дверь немного приоткрылась. Видя,что девушка не представляет опасности, её впустили в коридор.

- Кто такие: Зачем? - недружелюбно спрашивала впустившая её женщина. Она бесцеремонно рассматривала незнакомку, в свою очередь Серафима во все глаза уставилась на неё. Трудно было поверить, что стоявшая перед нею женгщина каждое утро умывалась, как все нормальные люди. Было ясно, что она игнорировала процесс умывания как нечто излишнее, а расчёской вообще никогда не пользовалась. Голова её замотана серой клетчатой шалью, из-под которой на лоб и щёки выбиваются сальные космы чёрных волос. Жилистая, худая, широкая в кости, фигурой она больше смахивала на мужика. Длинное выцветшее штапельное платье висело на ней, как на плечиках, и трудно было представить, что под ним скрывается всё, что положено женщине. Как говорится, ни грудей, ни… чего другого.

- Здравствуйте, - вежливо познакомилась Серафима. - Я новая учительница, зовут меня Серафима Трофимовна. А вас? Вы кем здесь работаете?

- А я тут летом заместо директора. Сторожиха я. Тут же в школе и живу. Я важная птица! - сторожиха осклабилась в широкой улыбке, показав крепкие жёлтые зубы, никогда не знавшие зубной щётки. - У меня должностей не счесть. Вот будете здеся робить, сами узнаете. Зовут Аксинья.

- А отчество?

- Денисовна. Да по отчеству только учителя кличут, известно - культурные! А ребятишки - тёткой Аксиньей, а за глаза - белый ахвицер.

- Это почему же? - Серафима не могла удержаться от смеха, так не вязалось это прозвище с внешностью Аксиньи.

- Смейтесь, смейтесь, я не обижаюсь. А прозвали так, потому что спуску им не даю. Как появилась в колидоре - тихо становится, ровно и нету никого.

- Как же вы их усмиряете? Неужели дубинкой?

- НУ, дубинкой! Чё ж я, совсем глупая? Сколь годов в школе проробила, знаю к детям подход. Это ить раньше их, пострелят, секли прутьями-то почём попало. Не мешало бы и теперя кой-кого. К примеру, Чуня надо бы каженный день пороть. Не-е, я как увижу непорядок да подмечу, кто зачинщик, сразу хвать за шиворот, приподыму да хорошенько встряхну - глянь, руки-то у меня какие!

Аксинья Денисовна поднесла руки к самому лицу Серафимы. Это, действительно, были руки Геркулеса. А когда сторожиха, раззадорясь, закатала рукава платья и, согнув руки в локтях наподобие выходящего на арену Ивана Поддубного, показала вздувшиеся буграми мускулы, сомнений уже не оставалось: природа-матушка ошиблась, сотворив Аксинью женщиной.

- Ладно, ждите директора, можа, и заявится ноньче.

- Почему «может»? Что, может и не прийти?

- А чё ему? Сам себе хозяин. Хто над ём надзирает? Хочет - придёт, не хочет - не придёт. Если ждёт како начальство, мне накажет, чё говорить, чё делать. Говорю же, что я важная птица.

Едва Аксинья вышла из учительской, куда вежливо сопроводила молодую учительницу, послышались знакомые чёткие шаги, и, едва переступив порог, директор сходу спросил:

- Ну, что решили?

- Второй вариант.

- Сами пойдёте к Устинье или дать вам сопровождающего?

- Мне бы хотелось, чтобы со мной пошли вы. Солиднее будет.

- Тогда - в путь!

Директор быстро шагал впереди, и Серафима едва поспевала за ним в своих «копытцах». Он останавливался, нетерпеливо поджидал девушку, какое-то время приноравливался к её шагу, а потом опять убегал вперёд. Впрочем, идти было не так уж далеко. Устинья жила на главной улице ровно посерёдке между началом и концом села.

За калиткой на них залаяла симпатичная лохматая дворняжка, но Семён Львович совсем не обратил на неё внимания и зашагал к крыльцу, за ним, опасливо оглядываясь на собаку, чуть ли не бежала Серафима, и замыкала шествие дружелюбно помахивавшая хвостиком дворняжка. Навстречу им вышла хозяйка и, приложив козырьком руку ко лбу, вглядывалась в подходивших людей.

- Вот, Устинья, квартирантку тебе привёл. Показывай ей свои владения, - по-хозяйски, будто у себя дома, командовал директор.

- А проходите, милости просим, - Устинья отступила в сторону, пропуская посетителей.

Серафима ожидала увидеть мрачную келью, а очутилась в просторной светлой горнице, раза в два просторнее Любкиных хором. Здесь помещались две односпальные кровати, самодельный, до сияющей белизны выскобленный стол, четыре венских стула, подвешенный на крючки к стенке посудный шкафчик, покрашенный голубой эмалью, недавно побеленная и вкусно пахнущая извёсткой неизменная русская печка. В углу на божнице несколько потемневших от времени икон с трудно различимыми ликами святых, два крашеных яйца и в гранёном стакане пучок засохших вербных веточек. Окна расчётливо прорезаны так, чтобы в доме весь день было солнышко.

- Ну, как вам квартира? - Серафима вздрогнула от внезапно прозвучавшего вопроса, углублённая в созерцание обстановки и обдумывавшая, как повести себя с хозяйкой: свысока, солидно, строго или сразу стать на равную ногу. Нынче с Аксиньей у неё совсем не плохо это получилось.

- Я даже и не ожидала. Я ведь думала увидеть что-то вроде монашеской кельи, - тихо, чтобы не услышала Устинья, ответила Серафима.

- Ну, вот и зря, - самодовольно ухмыльнулся директор и повернулся к Устинье. - Ну что, Устинья, договариваемся, как всегда?

- Да чего уж лучше, батюшка? Как всегда, как всегда. Дровец-то можно и побольше подкинуть. Я-то привычная, а вот девушка будет зябнуть, коли плохо протопить.

- Сделаем, сделаем. Не дадим замёрзнуть молодым кадрам, - бодро пообещал директор. - Плата, как всегда. Может, нынче побольше исполком выделит - немного, конечно, при нашей бедности, да ведь лишняя копейка никогда не повредит. Верно я говорю, Устинья?

- Да оно уж так, истинно так, - согласно закивала хозяйка. - Дай вам Бог здоровья за ваши благодеяния.

- Ну, рано меня благодарить, ещё курочка яичка не снесла… Но буду добиваться! Об остальном сами договоритесь, а я пошёл, и Семён Львович двинулся к выходу, но, уже взявшись за дверную ручку, вдруг хлопнул себя по лбу. - Да, Серафима Трофимовна, совсем забыл. Сегодня управляющий едет в город, я с ним договорился, чтобы он за вами заехал. Вы ведь у Любки остановились? Так что долго тут не рассусоливайте, минут пятнадцать, не дольше. Поезжайте за вещами, оформляйтесь и по возвращении официально приступайте к работе.

С чего начинать, как договариваться «об остальном» Серафима решительно не знала и в смущении стояла перед своей хозяйкой, но едва за директором захлопнулась дверь, как Устинья бросилась в судню, налила из крынки полный стакан молока и выставила на стол блюдо румяных пирожков.

- Договориться-то мы с тобой завсегда успеем, а Михайло Сергеич ждать не любит. Садись-ка, перекуси маленько да и беги, как раз и успеешь. Не смущайся, не отнекивайся, знаю, как неприютно на чужой сторонушке да такой молоденькой. Привыкай давай, нам с тобой не один день вместе жить.

Шершавый комок подкатил к горлу Серафимы, давно уже не встречавшей такого сердечного участия. Столько материнской ласки слышалось в голосе Устиньи, что девушке стоило большого труда, чтобы не разрыдаться.Она послушно села за стол и, поощряемая хозяйкой, съела три пирожка с картошкой, запивая их неимоверно вкусным холодным молоком.

- Кушай, кушай ещё, - уговаривала Устинья. - Постой, я тебе с собой положу, день-то голодной долгим покажется.

Она сунула Серафиме свёрток с пирожками:

- Ну, теперь беги, а то укатит без тебя Сергеич.

- Спасибо вам за ласку, за заботу, - Серафима вдруг неожиданно для себя порывисто обняла Устинью, поцеловала её в щеку и с горящим лицом выбежала на улицу. Управляющий, нервно поглядывая на ручные часы, ещё издали замахал ей: давай, мол, быстрее! Запыхавшись, она влетела в Любкины хоромы, схватила сумочку, чемоданчик и, на ходу сообщив Любке, где устроилась, куда и зачем едет, уже летела к машине.