Фрагмент главы «Язык и культура» из учебника И.С.Куликовой и Д.В.Салминой «Теория языка» (СПб., 2009. – Кн. 2, стр. 153-173)
К лексическим средствам воплощения языковой картины мира относятся:
● безэквивалентная и мнимоэквивалентная лексика,
● различие внутренней формы слов, называющих одни и те же явления действительности,
● неполное совпадение семантической структуры слов, соотносимых в своих исходных значениях,
● специфика образных средств: метафор и фразеологизмов,
● специфика коннотаций,
● несовпадение ассоциативных связей соотносительных слов разных языков,
● неодинаковое членение одного и того же «кусочка действительности», т.е. различие словесного наполнения семантических полей и лексико-семантических групп.
Безэквивалентная лексика. Безэквивалентной в данном языке называют лексику, которая буквально не переводится на другие языки, иначе говоря, это непереводимые слова. Обычно такие слова называют специфические явления данной культуры. Именно как знаки чужой культуры, как «экзотизмы», или ксенонимы (от греческого xenos – чужой), они заимствуются другими языками: русские – степь, самовар, спутник, матрешка и др.; английские – джентльмен, леди, кэб, кэбмен, джин и др.; американские – барбекю, коп, виски и др.;испанские – коррида, тореадор, пикадор, фиеста и др.; японские – харакири, гейша, самурай, сакура и т.п.; китайские – фанза, рикша и т. п. Интересные факты «встречной» лексической безэквивалентности в русском и казахском языках приводит, например, А. Д Маймакова (Хр.: 188).
Отсутствие эквивалента для какого-либо слова исходного языка не означает, что смысл данного слова вообще не может быть передан средствами другого языка, например, с помощью описательного толкования в словарях. Но это всегда лишь основной, неполный смысл.
Допустим, в словаре можно написать, что харакири – это ‘ритуальное самоубийство японских самураев путем вспарывания живота кинжалом’, но такой «перевод», во-первых, все равно культурологически неполон, так как остается за пределами объяснения весь кодекс чести самураев, а во-вторых, требует перевода-объяснения ксеноним самурай. В тексте же, переводном или оригинальном, такое объяснение и вовсе не представляется целесообразным, так как бесконечно удлиняет текст и лишает его «аромата» чужой культуры. В этом отношении очень интересны очерки Вс. Овчинникова о Японии «Ветка сакуры» и «Сакура и дуб», а также хорошо всем известные «японские» романы Б. Акунина.
Попытки перевода безэквивалентной лексики малоуспешны. Например, русское слово самовар переводят на китайский язык сложным словом настолько приблизительно, что при обратном переводе вместо самовара получаем «большой чайник для воды». Перевод слова матрешка сложным словом, составленным из корней «дерево+кукла» (т.е. «деревянная кукла») совсем не передает сущности этого предмета русской народной культуры и скорее заставляет вспомнить об итальянском Пиноккио (Буратино).
Многие из безэквивалентных слов, как видно по приведенным примерам, заимствуются способом транслитерации (см. гл. 6), благодаря чему становятся привычными для носителей русского или других языков и не нуждаются в специальном комментарии. Однако более тесные контакты с народом, чья культура долгое время была для европейцев таинственной и малоизвестной, ведет к необходимости большего числа заимствований безэквивалентного типа.
Так, военно-окупационные контакты американцев с японцами в конце 2-й мировой войны, а позже – в начале 50-х годов – с корейцами, неизбежно привели к активным межъязыковым связям на уровне разговорного общения. Дальнейшее углубление англо-японских и англо-китайских языковых контактов было вызвано расширением китайской и японской диаспор в США. Поэтому круг слов, обозначающих специфические явления восточной культуры, в английском языке существенно расширился, и многие из этих слов вводятся в англо-американские тексты, специально посвященные Японии или Китаю, с необходимым комментарием. Огромный материал такого типа представлен в составленном З. Г. Прошиной англо-русском контактологическом словаре восточноазиатской культуры «Перекресток» (Владивосток, 2004) [1].
Например,в статье заимствованного английским языком японского слова senbetsu (в английской транскрипции [sеn’beıtsu], а в русской транслитерации сенбецу) к значениям ‘1. деньги для оплаты расходов на поездку’ и ‘2. денежный или вещевой подарок перед поездкой’ приводится большой поясняющий фрагмент из изданного на английском языке Japan Quarterly (1990-1998) с параллельным русским текстом. Этот фрагмент включает названия четырех специфически японских явлений из области взаимоотношений между подчиненными и их начальником: «Летние подарки отюген и подарки конца года осейбо – это удобная форма маскировки любой взятки. Кроме того, существует практика сенбецу, помогающая путешественнику оплачивать расходы на поездку, и курума-дай (деньги на транспортные расходы), оплата проезда гостя домой с ужина. Эти эвфемизмы уже стали легендой».
В процессе межъязыковой и межкультурной коммуникации особую сложность представляет так называемая мнимоэквивалентная лексика, т.е. такие слова, которые обозначают реалии, общие для разных культур, но различающиеся некоторыми, иногда весьма существенными, с точки зрения обиходного мышления, признаками. Например, можно ли русское слово изба, переводя его на немецкий язык как Bauerпhaus (=крестьянский дом), проиллюстрировать изображением дома немецкого крестьянина? Действительно, слова эквивалентны, но только на уровне понятия «крестьянское жилье»: русская бревенчатая изба ни внешне, ни по внутреннему устройству ничуть не похожа на немецкий Bauerпhaus. Ср. также слова, обозначающие в разных европейских языках понятие «письмо» (Хр.: 190–191, Верещагин, Костомаров).
Встречаясь в литературных текстах на чужом языке или в переводах, мнимоэквивалентные слова обычно не задерживают на себе внимания читателя – носителя иного языка и иной культуры. Однако если в тексте актуализирован какой-то специфический для данной культуры признак предмета, понимание может быть затруднено. Так, для кореянки оказалась загадочной деталь рассказа А. П. Чехова «Спать хочется»: «Варька лежала на печи». При этом слово печь (‘отопительное устройство в доме’) было легко переведено на корейский, но студентка не могла понять, как можно на печи лежать. Не случайно даже в русском языке такую печь с лежанкой называют номинативным словосочетанием «русская печь».
Эта проблема, особенно актуальная для переводчиков, обусловила появление специального типа двуязычных словарей – словаря «ложных друзей переводчика»: этим полутермином обычно называют межъязыковые омонимы, т.е. слова, имеющие разные значения при одинаковом (или сходном) звучании[2].
Различие внутренней формы слов. Раскрывая ранее понятие внутренней формы слова и мотивированности (главы 2, 7, 14), мы уже приводили некоторые примеры различия мотивирующего признака соотносительных слов разных языков. Внутренняя форма слов, называющих в разных языках одно и то же явление, может в той или иной мере различаться, отражая национальное видение реалии.
Сравним, например, название широко распространенного по всей Европе цветка: рус. лютик «лютый (=злой) + маленький (об этом говорит суффикс –ик)»; нем. Butterblume«масляный цветок» – по цвету и характерному, маслянистому блеску лепестков (в другом названии лютика в немецком языке – Hahnenfuβ «петушиная нога» отражен признак формы листьев); английские названия buttercup«масляная чашка» или jellowcup«желтая чашка» даны по маслянисто-желтой окраске и по форме цветка; чешск.pryskуřník образовано от слова pryskуř ‘пузырь, нарыв’ (ср. рус. прыскать), т.е. дословно «нарывник»; предполагается, что ставшее ботаническим термином латинское названиеranunculus (буквально «лягушонок») было дано по месту произрастания цветка во влажных местах, хотя не исключен и признак формы листа.
Интересно, что родственные русский и чешский языки оказываются ближе по осмыслению этого цветка как ядовитого, что говорит также о близости обиходного знания к научному (ср. русские терминологические обозначения различных видов этого цветка: лютик ядовитый, лютик едкий, или куриная слепота, лютик-прыщинец), в то же время два родственных германских языка сосредоточили внимание на более броском, но с научной точки зрения менее существенном признаке – характерной окраске лепестков.
Существуют целые классы слов, которые в одних культурах и языках давно утратили мотивировку и живут как абсолютно условные знаки. Таковы например, абстрактные наименования цветовых категорий, т.е. основные названия цвета в европейских языках, соотносимые в с разными участками солнечного спектра: красный, оранжевый, желтый, зеленый т.д. Но этот же класс слов в других культурах и языках может иметь живую мотивированность, отсылая к конкретным образам предметов, имеющим соответствующую окраску. Так, в эвенкийском языке ‘красный’ хулама (от хула ‘осина’), ‘синий’ диктэмэ (от диктэ ‘голубика’) и т.п. ‘белый’ багдама (от багда ‘изморозь’), черный конгномо (от конгно ‘черная белка’). В европейских языках таким способом именуются, как известно, оттенки основных цветов (ср. рус. лимонный, рябиновый, гранатовый и т.п.).
Для носителей близкородственных языков трудности межкультурного общения могут создавать слова с одинаковой мотивировкой, но с различными значениями. Степень различия этих значений может быть неодинаковой: ср. нем. Herbst ‘осень’ и англ. harvest ‘урожай’, англ. dish ‘блюдо’ и нем. Tisch ‘стол’, нем. Tier ‘зверь’, англ. deer ‘олень’; рус корыстный ‘основанный на корысти. корыстолюбивый’и укр. корисный ‘полезный’, рус. властный ‘имеющий склонность повелевать’ и укр. власний ‘собственный’[3]. Но иногда это различие доходит до полной противоположности. Хорошо известным примером последнего типа являются слова рус. урод и польск. uroda ‘красота’, этимологически восходящие к глаголу уродить(ся) [4].
Возможны случаи полного или временного отторжения нового слова, особенно заимствованного, несущего в своей внутренней форме печать иной картины мира, иного менталитета.
Например, в современном русском языке существует как общепринятый термин живописи заимствованное из французского слово натюрморт (фр. nature mort букв. «мертвая природа»). Однако его вхождение в терминологию изобразительного искусства было непростым, причиной чему было неприятие внутренней формы слова французского термина: в других европейских языках существовали (и существуют сейчас) эквиваленты с другой мотивировкой, содержательно более приемлемой для русского художественного сознания XIX в.: голланд. stilleven, нем. Stilleben, англ. still-life, итал. ripose буквально переводятся как «спокойная (неподвижная) жизнь». «”Оживив” природу в искусстве в конце XVIII и в начале XIX столетия, художники и писатели не хотели видеть ее мертвой даже в отдельных случаях. Лучше уж безмолвная природа или спокойная жизнь, чем мертвая природа» [5]. Правда, в конечном счете «победа» осталась за словом натюрморт, поскольку внутренняя форма его постепенно стерлась и перестала быть актуальной.
Мотивировка слова тем актуальнее для пользователя языком, чем значимее в культурном или социальном отношении обозначаемое словом понятие. Так, слово бизнесмен (в английском языке производное от business ‘дело’, ср. рус.. делец) достаточно отчетливо осознается как американизм, в связи с чем неодинаково воспринимается русским сознанием. В настоящее время наблюдается его заметное вытеснение в СМИ русским, вполне мотивированным и нейтральным синонимом предприниматель (но не делец! – последнее слово сохраняет свою негативную оценочность).
И наоборот, желание завуалировать более чем неблаговидную сущность такого понятия, как «убийца-профессионал», стало причиной вытеснения русского мотивированного слова его английским эквивалентом киллер (от to kill ‘убивать’): для большинства носителей русского языка (не знающих английского языка) заимствованное слово было немотивированным, а значит, могло служить своего рода маской, под которой это – ранее чуждое русской картине мира – понятие «прокралось» в сознание россиян.
Различие семантической структуры слов. Вспомним, что семантическая структура слова – это совокупность его значений, рассмотренная с точки зрения производных связей между ними. Существует закон: если в двух сравниваемых языках слова соотносимы по прямым значениям, их семантическая структура почти никогда полностью не совпадает.
Однозначному в одном языке слову может соответствовать слово-полисемант в другом языке. Так, русское слово выстрел и немецкое Schuß однозначны, тогда как английское shot имеет 6 различных значений, каждому из которых в русском и немецком будут соответствовать разные слова:
рус. англ нем.
выстрел– 1) shot Schuß
устар. ядро (пушечное) 2)shot Kugel
дробь (ружейная) 3) shot Schrot
стрелок 4) shot Schütze
фотоснимок 5) shot Aufnahme, Foto
кинокадр 6) shot Bild
ядро (спортивное) 7) shot ?
При этом только в английском языке возможно совмещение в пределах семантической структуры одного слова обозначения действия (выстрел) и обозначение действующего лица (стрелок); в русском и в немецком языках имя лица по действию образуется от того же корня, но при помощи специального суффикса (рус. стрелок и нем. Schütze), сопровождаемого в немецком языке изменением звукового состава корня.
Сложнее сопоставляются слова, имеющие несколько значений в разных языках. Далее приводится таблица, в которой сравнивается семантическая структура русского слова шар и его соответствий в трех европейских языках: франц. globe, англ. ball, нем.Kugel,каждое из которых многозначно, но “по-своему».
Табл. 15.1. Сопоставление значений слов в разных языках
| Значения | русский | французский | английский | немецкий |
| Предмет такой формы | шар | globe, boule | ball | Kugel |
| Геометр. тело… | шар | sphère | sphere | Kugel |
| Сферический аэростат | воздушный шар | ballon | ballon | Luftballon |
| Земной шар | земной шар | globe terrestre | earthly ball,terrestial globe, sphere, the globe | Erdkugel Erdball |
| Модель Земли | глобус | globe (terrestre) | globe, sphere | Globus, Globe |
| Игрушка или спорт. снаряд | мяч | balle (à joure) | ball | Ball |
| Клубок | клубок | peloton, pelote | ball | Knäuel |
| Удар мячом | ball | |||
| Ядро | устар boulet | устар. ball | Kugel | |
| Подушечка пальца | ball |
Как мы видим, соотношение оказывается очень непростым.
Жирным шрифтом в таблице выделены те значения, которые в каждом из языков имеет исходно сравниваемое слово. Наиболее многозначным оказалось английское слово ball (7 значений, из них два лишенные соответствий); русское слово шар имеет 4 значения, но лишено значений ‘мяч’, ‘клубок’ (ср. англ.), ‘ядро’ (ср. англ. и нем.) и ‘глобус’ (ср. франц.), которые передаются другими словами. Интересно, что а английском и французском языках различаются название геометрического тела и предмета такой же формы, т.е. не совпадают математический термин и общеупотребительное слово [6].
Ср. также сопоставление слов, называющих желтый цвет, в нескольких языках (Хр.; 192–193, Москович).
Значения многозначного слова характеризуются разной сочетаемостью, что отражается на синтагматике слова, создавая для носителя другого языка проблемы в общении. В высшей степени это характерно для слов с признаковой семантикой, т. е. для прилагательных и глаголов.
Так, чеш. tvrdý и рус. твердый эквивалентны в основных значениях, но не во всех. Если чеш. tvrdý chléb русскому нетрудно понять как ‘черствый хлеб’ (хотя почему бы и не ‘сухарь’?), если значение словосочетание tvrdá hlava ‘тупая голова’ может подсказать русское слово твердолобый, то догадаться, что tvrdá vodа – это ‘жесткая вода’, носителю русского языка очень непросто.
Как показывает приведенный пример, эта проблема особенно характерна для близкородственных языков, где нередко встречаются словосочетания, внешне узнаваемые как «свои», но семантически различающиеся, иногда, как и в случае с мнимоэквивалентной и этимологически тождественной лексикой, до полной противоположности. Они-то и таят коммуникативные «подводные камни».
Например, такое узнаваемое и «понятное» любому русскому словосочетание čerstvý chléb порождало в русско-чешском межкультурном общении множество курьезных ситуаций, так как его значение прямо противоположно ожидаемому – ‘свежий хлеб’! Представьте вашу собственную реакцию, если в чешском магазине на заданный по-русски вопрос о свежести хлеба вы в ответ – на чешском – услышите, что он «čerstvý».
Различие смысловой структуры слов разных языков является причиной особого типа ошибок – семантической интерференции. Этим термином, заимствованным лингвистами у физиков, обозначают «наложение», перенесение системы значений слов родного языка на систему значений слов чужого языка, что может послужить причиной непонимания и даже речевого конфликта.
Например, кореянка, живущая с семьей в России, попросила русскую домработницу почистить апельсины и была не только удивлена, но и недовольна тем, что та сняла с них кожуру: корейский глагол, соответствующий в некоторых значениях русскому чистить, имеет также значение ‘мыть’ (т.е. очищать от грязи водой), которого нет в русском языке, зато в русском есть значение ‘снимать верхнюю кожицу, кожуру’, которое в данной речевой ситуации для русской домработницы и оказалось единственно возможным.
Различие способов метафоризации. Один из распространенных и ярких типов переносного значения – метафора. Свою известную статью с многозначительным заглавием «Метафоры, которыми мы живем», американский лингвист Джордж Лакофф начал следующими словами: «Для большинства людей метафора — это поэтическое и риторическое выразительное средство, принадлежащее скорее к необычному языку, чем к сфере повседневного обыденного общения. Более того, метафора обычно рассматривается исключительно как принадлежность естественного языка — то, что относится к сфере слов, но не к сфере мышления или действия. Именно поэтому большинство людей полагает, что они превосходно могут обойтись в жизни и без метафор. В противоположность этой расхожей точке зрения мы утверждаем, что метафора пронизывает всю нашу повседневную жизнь и проявляется не только в языке, но и в мышлении и действии. Наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы мыслим и действуем, метафорична по самой своей сути(разрядка наша. – И.К., Д.С.)»[7] Отражая образное видение действительности, метафора занимает особое место в языковой картине мира.
Многие типы метафор универсальны. Так, во всех языках есть зооморфная метафора, когда названия животных по какому-то признаку переносят на людей. Однако конкретное основание переноса в разных языках и разных культурах может быть совершенно различным. Например, в китайском языке чжуло свинья – ‘ленивый, безмозглый, тупоумный’ (но не ‘неряха’ и не ‘подлец’); шуцзы крыса – ‘трус, негодяй’, бе болотная черепаха – ‘трус’ [8].
Особенно интересны случаи, когда метафорическое использование соотносительных слов в разных языках основано на противоположной оценке одного и того же животного в разных культурах. Так, по-русски сорока ‘болтливая женщина’ – оценка отрицательная, а по-китайски – ‘хозяйственная женщина’ и ‘вестница радости’ (положительная оценка); в русском языке лебедь метафорически оценивается положительно (лебедушка – о красивой женщине с плавной походкой);в китайском языке тоже– ‘простенькая девочка, ставшая красивой женщиной’, но в корейском языке с лебедем могут сравнить человека, у которого приятная внешность не соответствует внутренней отрицательной сути (лицемер?).
Возможна ситуация, когда соотносительные по смыслу национально специфические метафорические значения развиваются у ряда однокоренных слов и производных выражений, что, несомненно, увеличивает их культурную значимость. Так, в большинстве языков мира почти все слова со значением движения могут получать переносное значение, обозначая изменение (течение, движение, ход) времени, т.е. пространство и время в картине мира любого народа всегда взаимосвязаны. Для обозначения чувств во всех европейских языках используются метафоры огня (ср. рус. сгорать от любви, вспыхнула страсть, огонь желания, пламя ненависти, пылкая любовь, разжигать ненависть, искриться весельем, любовь угасла и т.п., ‘гореть желанием’; нем. Feuer ‘воодушевление’; ‘гореть желанием’ – англ. (перен.; чем-л.) burn (with), фр. brûler de désir, исп. arder en deseos; исп. arder en odio ‘гореть ненавистью’), метафоры стихии (буря чувств, порыв страстей, вихрь чувств и т.п.; ‘буря восторгов’ – англ. storm of cheers, итал. un'esplosione di entusiasmo)
Если же подобная серия метафор ограничена одним языком, то она позволяет делать выводы о национальной картине мира и даже о национальном характере.
Так, в русском языке специфической системой метафор обладает слово плевать и его производные (наплевать, наплевательское отношение, наплевизм, выражение «плевое дело»). В специальных исследованиях (А.Д. Шмелев) они рассматриваются как проявление собственно русского отношения к жизни и ее сложностям (Да плюнь ты на это! А мне наплевать! Наплевал я на все!) В английском языке к этим русским выражениям приближается Take it easy! Однако, по Шмелеву, «философское отношение в “англосаксонской картине мира” может быть выражено максимой ‘не стоит расстраиваться по поводу того, что от тебя не зависит’, в “русской картине мира” оно могло бы быть выражено максимой: ‘Не стоит тратить усилия: все равно от тебя ничего не зависит’» [9].
Различие фразеологии.Одним из наиболее ярких и всеми замечаемых образных средств языка являются фразеологизмы. В языках с общим типом культуры есть общий фонд фразеологизмов как следствие активного культурного и языкового взаимодействия. Так, во всех европейских языках много фразеологизмов, восходящих к античной мифологии или Библии. Например, рус. прокрустово ложе – англ. Procrustean bed, нем. das Prokrustesbett, франц. lit de Proc(r)uste; рус.камень преткновения – чешск. kámen úrazu (úraz ‘ушиб’).
Достаточно типична ситуация частичной соотнесенности внутренней формы фразеологизмов: ср. но англ. to kill two birds with one stone (букв. убить двух птиц одним камнем) – рус. убить двух зайцев, рус. лед тронулся, чешск. ledy se hnuly (hnouti se ‘двинуться, шевельнуться’) и нем. der Stein kommt ins Rollen (букв. ‘камень приходит в движение’); нем. im Geld schwimmen (букв. плавать в золоте ) – рус. купаться в золоте
Нередко фразеологизм в одном языке является калькой с фразеологизма другого языка, например: рус. быть не своей тарелке калька с французского ne pas être dans son assiette (ср. чеш. nebýti ve své kůže (кожа); ср. также: рус. лед разбит (сломан) ‘об устранении препятствий, недоверия, отчужденности’ и франц. la grace est rompue; рус. лить воду на свою мельницу и нем. alle Wasser auf seine Mühle richten, однако в русском есть синонимичное выражение с другой мотивировкой – тянуть одеяло на себя; нем sich über Wasser halten и рус. держаться на плаву (последнее имеет также эквивалент сводить концы с концами).
В то же время значительная часть фразеологизмов связана с национальной культурной традицией, в частности, с фольклорной и литературной. Непереводимым является, например, русский – литературный по происхождению – фразеологизм сын лейтенанта Шмидта (‘самозванец-жулик’). К числу национально-специфических фразеологизмов можно отнести англ. to have the ball at one’s fееt (букв. ‘иметь мяч у ноги’) – быть господином положения, иметь шансы на успех; англ. to be hand and glove with somebody (букв. ‘быть с кем-л. рукой и перчаткой’) – быть очень близким с кем-л. (ср. русск. быть с кем-л. не-разлей-вода), нем. an der Nasenspitze ansehen (букв. ‘видеть по кончику носа’) – рус. по глазам видеть.
Интересные примеры культурно мотивированных фразеологических соответствий русского и арабского языка приводит Е.Н. Демешева [10]. Так, русскому фразеологизму общеславянского или древнерусского происхождения точить лясы (балясы) – ‘пустословить’ соответствует в арабскﻋﺟﻠز ом و ﻠﺖ итт уа аажин (букв. «меси тесто»). Автор статьи поясняет, что этот образ связан с замешиванием теста и выпечкой хлеба, что у арабов было традиционно женским занятием, к тому же требовавшим много времени: женщины собирались вместе, чтобы дружно сделать дело и заодно поболтать. Таким образом, этимология фразеологизма знакомит с арабским укладом жизни и традициями.
Такого рода расхождения создают хорошо известные трудности понимания, так как эквивалент не всегда просто найти.
Э. Свадост приводит такой показательный пример: на Международной конференции по ЭВМ в Париже переводчики затруднились, услышав в докладе русских инженеров, что они в своей работе наткнулись на «подводные камни». Удивление рассеялось лишь после того, когда стало ясно, что русские имели в виду неожиданные трудности. Когда подводные камни были переведены на английский как «озорные эльфы», американские кибернетики опротестовали этот перевод, предложив свой вариант – bags – «мешки».
Различие коннотаций.Ранее мы уже говорили о том, что эмоционально-оценочные и стилистические коннотации формируются и усваиваются в процессе общения, что естественно приводит к их различиям в разных языках. Широко известен пример прямо противоположной оценочной коннотации в американском английском и в русском языках у слов-синонимов negro (оскорб.)// black (нейтр.) (ср. современное политкоректное обозначение афроамериканцы) – негр (нейтр.) // черный (оскорб.), различие, чреватое отнюдь не речевым конфликтом.
Одной из особенностей русской лексики являются многочисленные ряды эмоционально-оценочных синонимов, например, мамочка – мамуля – мамуся – мамулечка – мамуленька – мамусенька – маманя – мамаша– матушка. Для большинства иностранцев это представляется непонятной избыточностью, а различие между словами с разными оценочными суффиксами для них труднодоступны. Наверняка и мы, употребляя безо всякого труда в определенных ситуациях нужную нам форму, объяснить иностранцу тонкую разницу между ними тем не менее затруднимся. Разнообразие эмоционально-оценочных суффиксов создает в русском языке такой мощный пласт эмоционально-экспрессивной лексики, которого нет ни в одном из европейских языков.
О трудности перевода таких слов можно судить по следующему примеру, приводимому А. М. Котовым. Хотя в китайском языке есть свои суффиксы оценки, но русские оценочные суффиксы часто переводятся с помощью слова сяо «маленький» или да «большой». Так, слова Половцева в «Поднятой целине», обращенные к кошке «Кисынька! Кисочка! Котик! Ко-ти-ще!» переданы в переводе многократным повторением слова сяо: «Сяо мао, сяо мао, ни чже сяосяо ды сяо цзяхо!», хотя в последнем случае, для перевода слова котище, скорее ожидаешь слово да.
Коннотативные особенности проявляются тем сильнее, чем дальше друг от друга сравниваемые языки и культуры народов. Например, ни в одном из европейских языков коннотация почтительности, возможная для названий лиц, не распространяется на названия предметов: словосочетание типа «многоуважаемый шкаф» приемлемо только как шутка. В японском языке для этого служит особый префикс почтения и уважения o- (как отдельное слово о обозначает ‘главный, великий’). Так,сочетанию «зеленый чай» в японском соответствует слово o-cha (в рус. транслитерации отя), которое образовано соединением китайского по происхождению слова-корня cha ‘чай’ и собственно японского префикса о-, что отражает особое отношение японцев к зеленому чаю как к важнейшей части национальной культуры.
Ср. также ochaya (отяя) – ‘чайный домик’, o-chazuke (рус. отядзуке) – ‘особым образом приготовленный рис, в состав которого входит зеленый чай’; o’hashi – ‘палочки для еды’ и даже odaiko – ‘большой японский барабан’(все примеры взяты из упоминавшегося выше словаря «Перекресток»).
В близкородственных языках появляется реальная опасность подмены «чужой» коннотации «своей». Это объясняется тем, что единые по происхождению, совпадающие или очень близкие по звучанию и по предметно-понятийной (денотативной) семантике слова могут быть в одном языке нейтральными, а в другом – стилистически ограниченными, архаичными или даже ненормативными. Ср. литературные нейтральные чешские слова dnеs – ‘сегодня, теперь’; dlaň – ‘ладонь’; kudy – ‘каким путем, по какой дороге, куда’ и рус. днесь – ‘ныне, теперь, сегодня(устар.)’, длань – ‘рука, ладонь(высок. устар.)’, куды – ненормативное просторечное или диалектное.
Если язык изучается вне языковой среды, незнание коннотаций типично и может стать при межкультурном общении причиной коммуникативной неудачи. Например, такой ошибкой в речи студента-иностранца может быть обращение «Привет!» или «Приветик!» к преподавателю.
Различие ассоциаций. Ассоциации, которые традиционно связаны в каждой культуре со словом и называемым им явлением, тоже могут быть весьма различными. Так, по данным Ю. Н. Караулова, в русском языке среди ассоциаций на слово дверь преобладают слова с семантикой «открытый», а в финском языке – с семантикой «закрытый».
Очень интересно сравнение ассоциаций на слово гвоздика у русских студентов и nejlika – у шведских. В мини-эксперименте, проведенном в 1998 г., участвовало небольшое количество информантов, но полученные результаты, представленные далее в таблице, достаточно показательны.
Таб. 15.2. Сравнение ассоциативных полей
| Русский язык: гвоздика (66 информантов) | Шведский язык nejlika (40 информантов) |
| праздник 12; революция 5; 7-е ноября 4; гвоздь, День Победы, коммунизм, красная, красный май, похоронный, смерть 2; ажурная, бархатная, белая, ваза, верность, ветеран, 8 марта, деловитость, демонстрация, день рождения, злость, кладбище, колокольчик, корица, красный цвет, красный цветок, кровь, Ленин, лес, лечебное средство, Мастер, мемориал, наша первая учительница, пахнет, первое мая, перец, подарок, стебель, цветок на длинном стебле 1 | белая, красная, похороны, пряность 4; цветок 3; запах, петлица, похоронный цветок, синие гвоздики, ТВ-сериал 2; апельсин, ваниль, карман пальто, красная гвоздика, лиловая, летняя ночь, мафия, милая, некрасивая, подлинность, приятно, разные цвета, растения, Рождество, розовая, скучный цветок, смерть, цветок в петлицу, церковь 1 |
Сравнение ассоциативных полей русского и шведского слова позволяет немало узнать о культуре русских и шведов. Общим в обеих культурах явилось то, что этот цветок обладает символической и даже ритуальной значимостью, но если у шведов это прежде всего траурный цветок, то у русских – это цветок официальных государственных (советских) праздников. На этом фоне понятно, почему в русском сознании гвоздика – вопреки реальности – почти исключительно красная (такой ее обычно изображали на праздничных открытках), тогда как у шведов ассоциаты белая и красная идут наравне, а к ним добавляются и другие колоративы (синяя, лиловая, розовая и словосочетание разные цвета). Очевидно, что этот цветок воспринимается русскими – но не шведами – в идеологическом ключе. Это с еще большей убедительностью показал опрос 500 русскоязычных информантов авторами этого учебника в 2001 г.
Так как ассоциативные связи слова отражают не только языковую семантику, но и те знания, которые имеет данный человек или данный народ о называемом предмете или явлении, словесные ассоциации обладают очень высокой культурной специфичностью, выводя на национальную картину мира. Очень показательны в этом отношении ассоциации на слово малахит, полученные в ходе опроса 25 русскоязычных информантов: зеленый, малахитовая шкатулка 4; Хозяйка Медной горы, Эрмитаж 2; Бажов, гора, изумрудный, палата, северные горы, Сибирь, спички, трава, уральские сказы, царица Медной горы, чаша, шкатулка 1. Подавляющее большинство ассоциатов (они выделены курсивом) связаны с русским прецедентным текстом – уральским сказом Павла Бажова «Малахитовая шкатулка». Разумеется, ни у немца, ни у англичанина, ни у француза таких ассоциаций нет и быть не может. Иначе говоря, место слова малахит в русской языковой картине мира литературно обусловлено, чего нельзя сказать, допустим, о словах мрамор, золото или серебро, ассоциативный ореол которых обладает большой универсальностью.
Специфика национально-культурных ассоциаций особенно важна для понимания переводного или иноязычного художественного текста, так как читатель может не знать их и «подставлять» свои ассоциации, искажая авторский смысл (см. также: Хр.: 191–192, Михайловская).
По свидетельству Н.Г. Михайловской, узбек, живущий большую часть года под палящими лучами солнца, никогда не скажет ласково-уменьшительно «солнышко», так же, как и у русского нет ощущения того, что солнце может быть не только плодонесущим и землеобновляющим, но и враждебным. Зато к луне, этому ночному светилу, несущему прохладу и умиротворение, у узбека совсем иное отношение, – всё красивое и желанное он называет «луноликим», «луноподобным», причем с особой интонацией, что для русского слуха может показаться по меньшей мере вычурным [11].
Лексическое членение семантического поля.Давно и многократно сопоставлялось языковое членение одних и тех же семантических полей, или, по выражению В.В. Виноградова, одного и того же «кусочка действительности», в разных языках, относящихся как к близким, так и к далеким культурам. Общий закон может быть сформулирован так: лексическое заполнение одного и того же семантического поля в различных языках не совпадает. Однако есть, как кажется, смысл выделить несколько видов этого членения.
1) Различная степень детализации ощущений. Роль перцепции – зрения, слуха, обоняния, вкусовых и тактильных ощущений – в нашем восприятии и познании мира чрезвычайно велика. Поэтому в любом языке обязательно представлены слова (чаще всего прилагательные), которые обозначают различные результаты всех видов перцепции: ощущения света, цвета, размера, формы, температуры, веса, вкуса, запаха и т.п. Однако их языковая концептуализация, т.е. степень детализации этих ощущений, отражающаяся в большем или меньшем количестве слов соответствующих лексико-семантических полей и групп, может очень существенно различаться по языкам.
Наиболее изучено в этом отношении семантическое поле цветообозначений (колоративов), а соответствие двум русским словам синий – голубой в германских языках одного прилагательного (нем. blau, англ. blue) стало хрестоматийным примером. Здесь приведем менее известные материалы по частоте употребления основных обозначений цвета в русском, английском и французском языках:
рус. красный 764, черный416, белый 379, зеленый 233, серый 151, желтый 136, синий 128, голубой 101;
англ. red (красный и рыжий) 829, black 365, white 384, grey 241 (серый и седой), blue 237 (синий и голубой), green 224, yellow 130;
франц. rouge 775, noir 421 (черный и темный), blanc 393, bleu 236 (синий и голубой), vert 230, gris 228 (серый и седой), jaune 133 [12].
Приведенные факты интересны и показательны в культурном отношении с точки зрения полного совпадения трех первых мест (выделены жирным шрифтом), и расхождения остальных, в частности, обнаруживается особая приверженность англичан к «благородному» серому цвету (grey).
Отражение в языках цветового спектра может быть самым различным: от минимально дифференцированного (двучленного) поля до возможного максимума. Однако необходимо заметить, что следует различать членение цветового поля в языковой системе (в словаре) и членение поля, обусловленное особенностями социально-культурного и профессионального характера (Хр. : 193–194, Кондратов).
Сравним также обозначение температуры в русском, чешском, немецком и английском (не касаясь производных обозначений типа ледяной или морозный)
Табл. 15.3. Сопоставление ЛСГ лексико-семантических групп
| Значения | чешский | русский | немецкий | английский |
| очень холодный | студеный | |||
| холодный | studený, chladný (книжн.) | холодный | kalt | cold |
| прохладный | chladný | прохладный | kühl | cool |
| теплый | teplý | теплый | warm | warm |
| горячий | horký | горячий | heiß | hot |
| жаркий [13] | жаркий |
Сравнение показывает, что в приведенной лексико-семантической группе более детальная дифференциация свойственна русскому языку, в котором обособляется семантика ‘очень холодный’ и ‘жаркий’. В чешском языке наблюдается стилистическая дифференциация слов с семантикой ‘холодный’. Что касается германских языков, немецкого и английского, то слова этой лексико-семантической группы демонстрируют предельное сходство.
2) Различная детализация времени и пространства. Время и пространство – это важнейшие составляющие картины мира, а потому слова, входящие в соответствующие семантические поля, относятся во всех языках к древнейшему слою лексики [14]. Казалось бы, возможности варьирования лексической членимости семантического поля «время» ограничены самой природой земного круговорота суточного времени и времен года. Тем не менее в разных языках полного совпадения нет. Сравним обозначение времени суток в нескольких языках.
Табл. 15.4. Сопоставление семантических полей
| Значение | рус. | англ. | нем. | франц. | эвенкийский |
| ‘утро перед рассветом’ | - | - | - | - | тымалтэнэ |
| ‘утро перед тем как вставать’ | - | - | - | - | тэгэлтэнэ |
| ‘утро’ | утро | morning | Morgen | matin | тымани |
| ‘день’ | день | day | Tag | jour | тыргани |
| ‘полдень’ | полдень | noon midday | Mittag | midi | тыргакакин |
| ‘вечер’ | вечер | evening | Abend | soir | долболтони |
| ‘вечер перед сном’ | - | - | - | - | аситанэ |
| ‘ночь’ | ночь | night | Nacht | nuit | долбони |
| ‘полночь’ | полночь | midnight | Mitternacht | minuit | - |
| ‘сутки’ | сутки | day (and night) | (Tag und Nacht) | (vingt-quatre heures) | - |
Обратим внимание, во-первых, на необязательность специального однословного обозначения для суток (кстати, и в русском языке, как и в английском, слово день может использоваться в значении ‘сутки’, например, До Нового года осталось 5 дней); во-вторых, на специфические способы детализации утреннего и вечернего времени в эвенкийском языке.
Организация и классическое языковое воплощение лексико-семантического поля «пространство» предполагает, во-первых, ориентацию на трехмерность и измеряемость пространства, а одновременно – на «противонаправленность» его измерения. Об этом свидетельствуют словари, включающие такие слова, как верх / низ, высокий / низкий, вверху / внизу, глубокий / мелкий; широкий / узкий, длинный / короткий, близко / далеко, поблизости / вдали, север / юг, восток / запад и т. д., эквиваленты которых есть во всех языках, в чем без труда можно убедиться, обратившись, в частности, к двуязычным словарям.
Во-вторых, пространственные обозначения всегда ориентированы на говорящего человека, в связи с чем большую роль в характеристике пространства играют так называемые дейктические слова, местоимения и наречия, конкретный смысл которых ясен только в ситуации говорения: там, тут, здесь, рядом, впереди, сзади и т.п. Их аналоги тоже есть в любом языке.
Однако объективно обусловленное сходство членимости пространства в сознании носителей разных языков не означает тождества его организации. Так, в русском языке особое место в структуре этого поля занимает слово простор, не имеющее соответствий в других европейских языках, что связывают с «широтой русской души» [15].
3) Различная степень признаковой детализации одного и того же предмета или действия. Хрестоматийным примером этого типа стали многочисленные названия снега в эскимосском языке (см. гл 14). Здесь приведем аналогичный пример некоторых (не всех!) обозначений снега в эвенкийском языке: иманна ‘снег’, ливгэ ‘первый пушистый снег (пороша)’, нēңтэ ‘мокрый снег’, бутарū ‘снежная крупа’, лупара –‘снег, падающий пушистыми хлопьями’, алунта ‘зернистый, блестящий снег на поверхности наста’, имāнмă ‘глубокий снег’, ирбэ ‘неглубокий снег’, ункакта ‘снег на ветвях’. Если различия членения семантического поля в некоторых случаях не поддаются объяснению, то в данном случае зависимость детализации названий от актуальности явления в культуре данного народа прослеживается очень хорошо: эвенки – таежные охотники, а потому для них состояние снега определяет и возможность передвигаться по зимнему лесу, и замечать следы животных.
Как отмечал американский лингвист Э. Найда, объем словаря, относящийся к любому явлению культуры, прямо пропорционален его культурной значимости. (См. также Хр.: 187, Роль человеческого... Фрагмент 2].
4) Различная степень детализации предмета. Вспомним хрестоматийный пример: языковое «членение» руки и ноги в русском языке, с одной стороны, и в английском, немецком языках – с другой, не совпадают. Мы называем словом рука и всю руку, и ее рабочую часть, т.е. кисть (ср. взять под руку и держать в руках), а словом нога – и всю ногу, и ее опорную часть, стопу (ср. сидеть нога на ногу и обувь по ноге) [16] Между тем в германских языках есть два разных слова – для обозначения собственно рабочей части руки (нем. Hand, англ. hand) и руки от запястья до плеча (нем. Arm, англ. arm), опорной (т.е. фактически тоже «рабочей») части ноги (ступни, стопы) (нем. Fuß, англ. foot) и ноги от лодыжки и выше (нем. Bein, англ. leg).
По-видимому, было бы неправомерно утверждать, что русский язык не дифференцирует эти части тела, поскольку, как показывает наше предшествующее описание, аналоги этих немецких и английских обозначений в русском языке тоже существуют, и более того – образуют синонимические пары и даже ряды: рука / кисть, нога / ступня / стопа. Таким образом, ситуация в русском языке оказывается не проще, а сложнее. Слова кисть и ступня встречаются в художественных описаниях, предполагающих детализацию: «он кинулся разувать и целовать ее мокрые узкие ступни» (И. Бунин), «округлые руки с тонкою крошечною кистью» (Л. Толстой). Однако для среднего носителя русского языка это все же скорее обозначения анатомических понятий, которые актуализируются в «травматической ситуации»: повредить ступню, проколоть ступню, в ступню впилась колючка и т.п. (последние примеры взяты из БТС).
5) Различия в членении семантических полей, объединяющих слова с абстрактным значением. Если даже наши знания о материальном мире так неодинаково отражаются в разных языках, то в значительно большей степени это относится к знаниям о самом человеке, о его образе жизни, о мире ментальном и эмоциональном.Приведем один достаточно яркий и неоднократно привлекавший внимание ученых пример: английскому слову truth и немецкому Wahrheit в русском языке соответствуют два слова правда и истина, смысловое различие которых истолковывается по-разному. Наиболее убедительным кажется истолкование, принадлежащее А.Д. Шмелеву: «Истина выше, но правда ближе человеку». Подобные различия могут повлечь за собой серьезные смысловые искажения при переводе.
Так, отсутствие в английском языке двух слов для перевода русских существительных правда и истина, а также для русских глаголов верить и веровать привело к серьезным искажениям смысла традиционного русского текста Евангелия в его миссионерском переводе-адаптации и – в итоге – к искажению русской картины мира: слово веровать в переводе вообще не употребляется, а слова истина и правда используются без должной и понятной каждому русскому дифференциации. Например, евангельская формула «Истинно говорю вам…» передается в адаптированном тексте как «Говорю вам истину», что воспринимается носителем русского языка как «говорю вам правду»: истину можно провозглашать, к ней можно стремиться, ее можно постигать, но ее нельзя говорить [17].
Слова абстрактной семантики принадлежат к той части словарного состава языка, которая прежде всего представляет и определяет специфику менталитета народа. Именно в этом слое лексикона выделяют так называемые ключевые слова культуры,т.е. такие слова, которые и для носителей этой культуры, и особенно для тех, кто данную культуру воспринимает со стороны, представляются наиболее весомыми, значимыми. Одним из показателей таких слов является высокая частота их употребления по сравнению с употреблением в аналогичных типах текстов на других языках (Хр.: 194–196, Вежбицкая. Фрагмент 1). Так, и отечественные, и зарубежные лингвокультурологи считают ключевыми словами русской культуры слова воля, душа, судьба, тоска, авось и др. [18] (ср. с ключевыми словами итальянского языка: Хр.: 189–190, Рылов).
Семантика ключевых слов культуры рассматривается обычно в сопоставительном плане и может быть описана, как это делает А. Вежбицкая, с помощью специального метаязыка. При этом дается представление не только о значении слова, но и о той национально-культурной модели поведения, которой руководствуются люди, пользующиеся данным словом, – например, русскими словами свобода и воля или английским словом liberty (Хр.: 196, Вежбицкая. Фрагмент 2).
Кроме ключевых слов, можно говорить и о семантических полях ключевых культурных концептов. В английской языковой картине мира, по мнению исследователей, такую позицию занимает поле «приватность», возглавляемое словом person, в немецкой – поле «пунктуальность» (Pünktlichküeit, Genauigkeit...), во французской – «умение жить, удовольствие» (savoir vivre) [19].
[1] Словарь представляет собой абсолютно новый опыт контактологического словаря, в котором английский язык выступает как язык-посредник между тремя восточноазиатскими языками и культурами – китайской, японской, корейской – и русской культурой.
[2] См.: Будагов Р.А. Ложные друзья переводчика // Будагов Р.А. Человек и его язык. М., 1974. В статье на с. 141 приводится библиография таких словарей (Например: Немецко-русский и русско-немецкий словарь «ложных друзей переводчика» / Сост. К.Г. Готлиб. М.,1972), а также описываются основные типы несоответствия значений в разных языках: например, рус. галантный и англ. gallant «доблестный», «красивый», рус. фельетон и фр. feuilleton «публикация в газете фрагмента из романа с продолжением», исп. estrada «дорога», фр. estrada «подмостки» и рус. эстрада.
[3] Приведенные примеры могут служить также дополнительной иллюстрацией одного из признаков языкового родства (см.гл. 18).
[4] Значение приставки у- – «приобретение и усиление качества», ведущее к отступлению от средней нормы (ср. усилиться, удорожать), – таило в себе возможность противоположного осмысления «ненормального» (т.е. не совсем обычного) внешнего облика «уродившегося» человека. Именно это и произошло в сознании двух народов.
[5] Будагов Р.А. История слов в истории общества. М., 1971: 132.
[6] Курсивом обозначены те слова, которые в процессе сопоставления словарных статей оказываются вовлеченными в семантическое «пространство» как русского слова, так и его «партнеров».
[7] Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем//Теория метафоры. М., 1990: 387-415 (или: http://www.philology.ru/linguistics1/lakoff-johnson-90.htm).
[8] Котов А.М. Экспрессивные слова китайского языка // Вопросы языкознания. 1983.№ 4.
[9] Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на примере русской грамматики). М., 1997: 521.
[10] Демешева Е. Н. Национально-культурное своеобразие русской и арабской нравственно-этической фразеологии // Мир русского слова. 2006. № 4: 89-92.
[11] Михайловская Н.Г. О проблемах художественно-литературного двуязычия // Вопросы языкознания. 1979. № 2: 51.
[12] Материал взят из книги В.А. Московича «Статистика и семантика» (М., 1969: 75, 84).
[13] Отмеченное прилагательное, примыкая к лексико-семантической группе «температура», является тематически ограниченным: только о температуре воздуха (ср. жаркий день, климат, жаркое лето).
[14] См.: Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства. времени и восприятия). М., 1994; Логический анализ языка. Языки пространств / Отв. ред. Н.Д. Арутюнова, И.Б Левонтина. М., 2000.
[15] Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Родные просторы //Зализняк Анна, Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира. М., 2005: 64-76.
[16] См. толкования в «Большом толковом словаре русского языка» С.А. Кузнецова: рука – ‘Каждая из двух верхних конечностей человека от плечевого сустава до кончиков пальцев, а также от запястья до кончиков пальцев’, нога – ‘Одна из двух нижних конечностей человека… // Стопа человека’. Нам кажется, что традиционная интерпретация соотношения этих языковых фактов является несколько упрощенной, возможно, под влиянием информации. получаемой из двуязычных словарей. [16] Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Родные просторы //Зализняк Анна, Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира. М., 2005: 64-76.
[16] См. толкования в «Большом толковом словаре русского языка» С.А. Кузнецова: рука – ‘Каждая из двух верхних конечностей человека от плечевого сустава до кончиков пальцев, а также от запястья до кончиков пальцев’, нога – ‘Одна из двух нижних конечностей человека… // Стопа человека’. Нам кажется, что традиционная
[17] Куликова И. С., Салмина Д. В. Миссионерское Евангелие: добро или зло. СПб., 2000: 86-94.
[18] См., например, Колесов В. В. Язык и ментальность. СПб., 2004; Зализняк Анна, Левонтина И. Б., Шмелев А. Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира. М., 2005.
[19] Иная ментальность / В. И. Карасик и др. М., 2005.